– Если повесите его, вешайте и меня. Мы виновны в одном преступлении. Сума – моя.
– Не шути со мной, Джон Исреймен. Нам нетрудно будет использовать ту же веревку дважды.
– Этот плащ не принадлежит Уильяму. Его дал ему мистер Перкинс.
– Где вы видели мистера Перкинса?
– В доме мистера Парлебона, в Гидли.
– То есть не в хижине рудокопов на пустоши. – Капитан Беринг придвинул к себе лист бумаги с какими-то знаками. – Читай.
Я покачал головой.
– Я не умею.
Капитан Беринг поманил меня пальцем. Я подошел ближе, и он ткнул пальцем в бумагу.
– Читай!
Я смотрел на черные значки.
– Я не умею.
– Тогда напиши имя человека, который командует роялистами в Боуви.
– Меня никогда не учили читать и писать.
– Ты знаешь его имя?
– Лорд Вентфорд.
– Вентворт. Напиши это.
– Я не умею.
– Ради спасения жизни своего брата…
– Я не умею писать! – закричал я.
Повернувшись к Уильяму, я понял, что он умирает…
– Пожалуйста, развяжите его, – взмолился я. – Он – добрый человек!
Капитан Беринг поднялся, вышел из-за стола и приблизился ко мне:
– Ты хочешь умереть?
– Нет, но…
– Мы повесим Уильяма Берда в старой крепости на вершине холма, – сказал капитан, обращаясь к остальным. – Этот пленник ничего не знает о заговоре. Он не стрелял в наших людей прошлой ночью. Думаю, он даже не знал, что за сообщение его брат нес в Фулфорд. Он не мог ни написать, ни прочитать его. Однако он помогал предателю, поэтому он станет палачом Уильяма Берда – это его наказание.
– Нет!
Капитан Беринг повернулся ко мне.
– Если ты исполнишь свой долг, мы похороним твоего брата на освященной земле кладбища, а ты будешь свободен. Если ты откажешься, мы застрелим вас обоих и закопаем прямо здесь, во дворе.
– Почему? Матерь Божья! Повесьте и меня тоже!
Щелчком пальцев капитан подозвал двух солдат.
– Заберите этих людей. Пусть тот тащит своего брата в крепость. Когда он все выполнит, отпустите его.
– Ты слышал капитана, – сказал солдат, наставляя на меня мушкет.
Я смотрел на своего бедного брата.
– Господи Боже мой, Уильям, мы должны были умереть от чумы! Нам нужно было умереть там!
Слезы полились из глаз. Их накопилось столько, что они буквально душили меня, выжигая мне глаза. Я вытирал их, моргал, но они текли, и текли, и текли… Я подхватил Уильяма за руку и попытался поднять его. Он был тяжелым. На раненую ногу наступить он не мог. Мушкетная пуля не просто повредила кожу; она впилась в плоть и разбила кость. Я содрогнулся, представив, как его тащили по заснеженному полю. Я кое-как поднял его, он оперся о стену, и мы поковыляли к двери. Во дворе Уильям жестом попросил, чтобы ему дали длинную палку, на которую он мог опираться. Мы очень медленно побрели по снегу к крепости на холме.
– Не бойся, – прошептал я Уильяму. – У нас есть еще три дня.
– Нет, – хрипло ответил он. – Не у меня.
– Уильям, голос у камней сказал, что у нас есть шесть дней. Ты же был со мной.
– Мне голос отпустил три дня.
– Нет, Уильям, шесть! Ты говоришь так, чтобы успокоить меня!
– Шесть дней было отпущено тебе. Мне – только три.
– Нет!
– Послушай, Джон. Триста лет назад, когда мы шли в Эксетер, ты спросил меня, что бы я сделал, чтобы спасти мою душу. Так вот, я делаю это сейчас. Когда ты сказал, что голос отпустил тебе шесть дней жизни, я понял, что мы слышали не один, а два голоса. Я знал, что есть один Господь Бог, и Он говорит одним голосом. Я понял, что должен помочь тебе. Вот почему я передумал и решил не возвращаться домой, а отправиться вместе с тобой.
– Я слышал «шесть дней», Уильям! Совершенно отчетливо! Ты, должно быть, ошибся!
– Джон, ты что, не понял? Было два голоса, и каждый из нас слышал свой. Твой голос отличался от моего.
– Пошевеливайтесь! – прикрикнул на нас солдат.
– Брат, я знаю, что это конец. Но я знаю, что это хорошо. Я должен умереть, потому что ты должен идти. Не только ради спасения собственной души – но и ради моей тоже. Я знаю, что грешен. Я соблазнял многих женщин, и, честно говоря, мне трудно сожалеть об этом. Возлежать даже с самой безобразной из них было таким наслаждением. И как я могу раскаяться? Я бы произнес слова покаяния только для того, чтобы исполнить свое эгоистическое желание, как говорил мастер Лей. Мне нужно, чтобы ты шел дальше и исполнил то великое деяние, которое тебе суждено…
– Нет, Уильям!
– Когда ты увидишь святого Петра, восседающего одесную от Бога, ты сможешь сказать ему, что у тебя был брат, и он не был праведником, но не был и дурным человеком. Призови в свидетели доброго короля Эдуарда и скажи ему, что, хотя в Уильяме Берде было много плохого, все это только от любви. Он никогда не предавал женщин, даривших ему любовь, и не изменил – ни своему королю, ни своей стране, ни своей семье.
Пробираться по снегу в сумерках было тяжело. Мы и полпути еще не прошли.
– Ты понял меня, Джон? Только так ты сможешь стать искупителем моей души.
Уильям остановился, чтобы перевести дух. Он оглянулся на наш дом и замер. Он смотрел на мельницу, всем телом налегая на палку и обхватив ее обеими руками. Я не видел, что он делает, но тут он что-то мне передал.
Я инстинктивно сжал руку и лишь потом взглянул. Это было гранатовое кольцо Уильяма.
– Нет, Уильям! Я не могу его взять!
– А кому еще я могу его отдать?
Я надел кольцо на палец, и мы медленно побрели вверх по холму к развалинам крепости.
Я уже видел укрепления. В какой-то момент я поскользнулся на заснеженной траве, и мы с Уильямом упали. Он закричал от боли. Солдаты заорали на нас. Мы с трудом поднялись и побрели дальше.
– Ты спрашивал меня, почему я побежал, – сказал Уильям. – Просто я знал, что умру сегодня. И это было хорошо: я знал, что умру, и смог сделать свою смерть полезной. Может быть, ты сможешь сделать то же самое для кого-нибудь, когда наступит твое время.
– Я не понимаю этого мира, – ответил я. – В наше время мы трудились изо всех сил. Жизнь была трудна, но мы жили хорошо. Мы много работали, но у нас были простые радости. Теперь же многое стало намного проще – но стал ли проще этот мир? Он погряз в страданиях и убийствах.
Мы достигли вершины холма и прошли между белыми курганами, где некогда стояли ворота. Перед нами расстилалась вся пустошь – бескрайние мили заснеженных белых холмов. Я увидел, как один из солдат уже устроил петлю на мощной ветви одинокого дуба и теперь проверяет ее крепость. Привели лошадь, и она терпеливо ожидала в стороне.
Уильям молчал, глядя на последние лучи заката, пробивавшиеся сквозь облака над пустошью. А потом он сказал:
– Ты был прав. Пустыня – это действительно истинное и неизменное творение Господа. Но не с Господом тебе придется иметь дело. Не Бог мешает людям попасть в царствие небесное. Господь принимает всех, кто уклонится от козней дьявола. Именно с дьяволом предстоит столкнуться тебе. Иди же с Богом, брат мой Джон, иди с Богом.
Он повернулся ко мне, и я почувствовал его руку на своем плече. Мы обнялись. Он на мгновение прижался лбом к моему лбу.
Тут подошел солдат и оторвал его от меня. Они поволокли Уильяма к дереву. Другой солдат жестом велел мне следовать за ними.
Когда они усадили Уильяма на лошадь, он закричал от боли в раненой ноге. Солдаты затянули петлю на его шее. Лошадь стояла смирно. Солдат подозвал меня. Я шагнул вперед, не сознавая, что делаю, и взял поводья.
– Прости меня, брат, – прошептал я, глядя на него. Уильям поднял глаза к небу. На меня он не смотрел. У меня перехватило горло. Я не знал, слышит ли он меня, и я произнес снова, уже громче: – Прости меня, Уильям, лучший из братьев. Сердце мое всегда будет с тобой. Мы будем братьями до конца времен.
Я закрыл глаза и тронул лошадь, произнося молитву, которую помнил с детства: «Benedicat vos omnipotens Deus Pater et Filius et Spiritus Sanctus. Аминь». Когда я умолк, слышен был только скрип снега под копытами лошади.
Солдат забрал у меня поводья. Я бездумно смотрел на белую пустошь. Со мной заговорили – наверное, тот солдат, что забрал поводья:
– Можешь свернуть ему шею, если хочешь…
Я повернулся к нему.
– Обхвати его и прыгни. Его смерть будет легче…
Я увидел дергающееся тело Уильяма. Я подошел, обхватил его за пояс, и содрогнулся при мысли, что мой шаг станет концом жизни брата. Но тело его не хотело покидать этот мир. Он бился, как муха в паутине. И я прыгнул, вложив в этот прыжок весь свой вес. Я услышал приглушенный треск, увидел, как шея Уильяма вытянулась и скривилась. Я отпустил его, поскользнулся, упал и остался лежать, лицом в грязный снег.
Я видел, как все пролитые слезы замерзают подо мной, и ледяной ручей тянется к пустоши. Таковы мы. Мы живем на замерзших слезах наших предков.
Подняв глаза, я увидел, как тело Уильяма медленно вращается. Глаза его были устремлены к небесам. Он больше не принадлежал времени. Не принадлежал этому миру.
– Уходи, – велел мне один из солдат. – Утром мы заберем его тело и похороним на кладбище.
Я поднялся и медленно побрел к выходу из крепости. Спускался я по другой стороне холма, спотыкаясь о заснеженные изгороди. Мне было холодно. Я так устал. Через час стемнело. Я уже не знал, где нахожусь. Мне хотелось лечь и забыться, уступив собственной слабости. Я уже ненавидел сам себя. Упав в снег, я не нашел в себе сил подняться. Я был отвратителен сам себе. Мне следует замерзнуть, и пусть мое тело съедят лисы и дикие кабаны.
Но я еще не исполнил свое обещание Уильяму. Поднимайся! Поднимайся, Джон! Ты не имеешь права лежать и жалеть себя. Тебе нельзя ненавидеть себя за то, что ты остался жив!
Я с трудом поднялся и побрел в темноту – от одной ограды к другой. Через два часа я вышел к реке и вошел в ее холодные воды, надеясь, что меня унесет. Река была глубокой. Чернота охватила меня. Я задыхался. Мне все же удалось выбраться – как сегодня утром. Я шагнул в темноту и ударился о камень. Я судорожно глотал воздух. Горе охватило меня, словно могучая река. Утром, когда я выбирался из снега, я позвал Уильяма, и он был рядом. Теперь же я знал, что он ушел навсегда. Я потерял все – о