Я медленно поднялся по каменной лестнице и вышел на тусклый свет утра, подобно призраку жертвы кораблекрушения, вернувшемуся, чтобы преследовать выживших моряков. Меня никто не заметил, пока я не оказался в главном зале здания. Два смотрителя беседовали между собой, а третий доставал еду из деревянного ящика. Все они были выше меня – почти как Уильям. Седых париков я на них не увидел – только высокие черные шляпы. На них были длинные серые штаны и черные камзолы выше талии. Увидев, как я, полуобнаженный, в коричневых штанах до колена, покрытый кровью, весь в синяках, ранах и шрамах, со щетиной, которую вернее было бы называть бородой, с клочковатыми, спутанными волосами, появляюсь из глубин работного дома, смотрители отшатнулись в изумлении.
– Что это за дьявол?! – воскликнул один.
– Я его не знаю, – отозвался другой.
– Эй ты! – закричал первый. – Откуда, черт побери, ты взялся?!
Я смотрел на них.
– Забудьте, что вы видели меня. Меня здесь никогда не было.
– Это не наш, – сказал третий.
Спина моя все еще болела после порки. Ныли синяки после вчерашнего избиения. Я вышел из дома во двор. Никто не шел за мной.
Подъезд к работному дому остался почти таким же, как и прежде. Такими же были и окрестные поля. Но все остальное изменилось, Коровы стали намного больше тех, что я видел девяносто девять лет назад на Хай-стрит. Вокруг центра города выросли ряды кирпичных домов. Последний шпиль собора исчез. Клубы черного дыма поднимались из огромной трубы над зданием в южной части города. На дорогах я видел множество людей. Некоторые ехали в черных двухколесных экипажах, запряженных одной лошадью. Другие передвигались в четырехколесных повозках. Кто-то ехал верхом. Люди прогуливались с маленькими собачками странного вида – они вели собак на коротких поводках. Я увидел много женщин – явно состоятельных. Поверх платьев на них были надеты пальто, а волосы покрывали изысканной работы головные уборы. У всех мужчин я заметил пышные бороды и усы. Прогуливаясь, мужчины помахивали тросточками с серебряными набалдашниками. Те, что ехали в экипажах, то и дело наклонялись отдать приказ кучерам. И все люди были очень высокими. Я привык считать себя человеком нормального роста, но сейчас я видел женщин, которые были выше меня. Лишь немногие были ниже меня – только бедняки или дети. Женщина в старой шапке с тяжелой корзиной на спине согнулась вдвое, чуть не касаясь лбом земли. Она тащила свой груз в Эксетер. Ниже меня оказался и водонос в ярко-красной рубахе, сером камзоле и соломенной шляпе. Он попыхивал длинной курительной трубкой и подгонял свою тощую лошадь, которая с трудом тащила вверх по склону холма повозку с большой бочкой воды.
Куда бы я ни бросил взгляд, все изменилось. На земле появились железные решетки над световыми колодцами подземных погребов. Вдоль улиц были устроены широкие тротуары, и прохожим более не приходилось шагать прямо по грязи и навозу. Даже дороги стали чище, чем раньше. Теперь никому и в голову не пришло бы устраивать аукцион скота на Хай-стрит – улица превратилась в царство повозок и экипажей. Городские ворота исчезли. Узкие купеческие дома с кирпичными фасадами стояли повсюду. Высокие окна первого этажа были застеклены множеством прямоугольных стеклышек. В окнах были выставлены товары на продажу в пакетах и коробках с красивыми надписями. Чем больше я смотрел вокруг, тем больше слов замечал. Над дверями магазинов красовались надписи. Надписи были на дверях некоторых экипажей и на циферблатах часов над большими зданиями и на церковных колокольнях. На некоторых домах слова были написаны большими буквами. Но воздух был каким-то серым. Я чувствовал резкий, отвратительный запах, похожий на запах сжигаемого угля. Мне казалось, что весь город превратился в одну большую кузницу. Это было так же отвратительно, как миски с выпущенной кровью, какие в мое время цирюльники выставляли перед своими лавками, рекламируя свои услуги.
Вид и запахи города были мне чужими. Выражения лиц людей пугали меня еще больше. Люди поджимали губы, оборачивались, шокированно смотрели мне вслед. Когда я проходил рядом с кем-то, этот человек шарахался в сторону. Дети, игравшие на улице, бросали свои игры и таращились на меня. Это были чужие мне люди, принадлежавшие миру слов и металла. Железные вывески свисали с металлических штырей. На каждом доме я видел железные трубы, спускавшиеся с металлических крыш. Перед многими зданиями стояли железные ограды. Железными были уличные фонари. Металлические пластины были установлены на стенах домов, чтобы люди могли очистить свою обувь. Я прошел по двум мостам, сделанным из чистого железа, – особенно меня поразил огромный мост в конце Норт-стрит, где некогда находились северные ворота.
Я перешел этот мост и стал подниматься на холм Сент-Дэвид. Я не узнал здания, стоявшего там, где когда-то стояла церковь. Эта постройка менее всего походила на церковь: вдоль фасада выстроились стройные белые колонны. Я решил, что люди настолько привыкли к прямым линиям, что начали поклоняться им. И словам тоже. Вокруг церкви я заметил множество камней с надписями. Остановившись, я задумался, чему теперь поклоняются люди – Богу или слову Божьему? Но потом я спросил себя: а может быть, они много веков поклонялись словам, сами не сознавая того?
По холму я спустился к реке. Будь благословенна, река! Она, сильная и молчаливая, осталась единственной моей опорой в этой стране. Лишь она не изменилась. Теперь я понимал, почему мой тезка, Иоанн Креститель, решил крестить людей в реке. Река – это воплощение Бога: оба они дают жизнь, и обоих невозможно остановить. Водоросли колыхались в сильном течении. Я опустил дубинку в воду, по поверхности реки разошлись круги. А потом я опустил в воду руку, ощутив ледяную чистоту Творения. Это я знал и этому доверял. А город с его высокими, злыми людьми, железными мостами, вывесками и тиранией прямых линий был не для меня.
Я вошел в реку, чувствуя, как холод охватывает мои ноги. Дубинка незаметно выскользнула из моих пальцев, и течение унесло ее.
– Извините, – произнес кто-то за моей спиной. – Я могу вам чем-то помочь?
Я быстро повернулся, потерял равновесие, поскользнулся и оказался в холодной воде. Я цеплялся за камни, чтобы подняться, но боль в правой руке не давала мне этого сделать.
Когда я все же поднялся, то увидел перед собой круглолицего мужчину в очках. Он был примерно моего возраста и оказался не таким высоким, как большинство людей этого времени. У него был высокий лоб, а густые волосы странно зачесаны набок. Кустистую бороду уже тронула седина. Одет мужчина был в черное – белыми были только маленький воротничок и перчатки. В одной руке он держал очень высокую черную шляпу, в другой – трость с серебряным набалдашником.
– Я уже видел людей с такими шрамами, – произнес он.
Глаза у этого человека были добрыми. Казалось, что он постоянно улыбается.
– Я хотел сказать, – продолжал он, – что, принимая во внимание морозную погоду, вы вряд ли пришли сюда, чтобы искупаться.
Я посмотрел на реку: дубинка моя давно скрылась из виду.
– Я все потерял. Все, кого я знал, мертвы. Дом мой разрушен. Все, что у меня было, давно исчезло. Я потерял веру – ее лишил меня король Генрих Восьмой. А самое страшное – я потерял свое место во времени. Я знаю, что завтра умру – но завтра наступит нескоро. – Я посмотрел на этого человека. – Вас послал голос камней?
– Простите?
– Вам не нужно мое прощение. Это мне нужно прощение от вас. Я хочу умереть, погрузиться под воду и соединиться со своими родичами, но… О, понимаю – это голос велел вам спасти меня.
Мужчина посмотрел на воду, собираясь с мыслями.
– Вы помните вспышку холеры тридцать второго года?
Я покачал головой. Я понятия не имел, что такое холера.
– Как-то утром я пришел сюда – я часто прогуливаюсь здесь по утрам – и увидел красивую женщину. С ней были двое маленьких детей. Она утопила обоих на том самом месте, где вы стоите. Она сделала это, потому что муж бросил ее, а мать ее умерла. Мне она совершенно спокойно сказала, что не хочет, чтобы они тоже умерли от холеры. Та женщина положила мертвых детей на берег и запела. Не сомневаюсь, что она и сама собиралась утопиться.
– И вы остановили ее?
– Да. Когда об этом стало известно, ее хотели судить за убийство и повесить, но я убедил их, что женщина повредилась в уме и ее нужно поместить в психиатрическую лечебницу в Эксминстер.
– Если бы вы хотели помочь мне, то вам стоило бы удержать меня под водой.
– Идите же сюда, друг мой. Жизнь не так плоха, как кажется. Даже самой темной ночью всегда можно что-то рассмотреть, пусть даже всего силуэт крыши или ветки дерева.
– Кто вам это сказал?
– Когда я был ребенком, так говорила моя мать.
Я посмотрел вверх, на деревья.
– В детстве я тоже так думал. Я всегда говорил это моим сыновьям – никогда не бывает полного мрака. Но я ошибался. Мрак есть, он существует и порой может охватить тебя, даже если сквозь листья пробивается свет.
– Если даже в свете ты видишь только мрак, значит, тебе изменило зрение. Или нужно просто открыть глаза.
Он протянул мне правую руку.
– Я – отец Эдвард Харингтон, викарий прихода Сент-Дэвид.
Я не принял его руку.
Он наклонился еще ниже.
– Ну же… Вы не похожи на человека, который собирается топиться.
– Мне некуда идти…
– Так почему бы не провести часть дня со мной.
Он все еще протягивал мне руку.
– С каждым днем я все дальше от родного дома. С каждым днем я все более одинок. У меня не осталось надежды совершить доброе дело и спасти свою душу. Каждый день – это… непредсказуемый ужас… Нет, это ужасная непредсказуемость! Я никого не знаю. Никто не знает меня. Я никому не нужен, но мне нужен кто-то. Каждый день я просыпаюсь семнадцатого декабря спустя еще девяносто девять лет. Мне больно. Я потерялся. Я знаю, что мне осталось жить два дня. И, честно говоря, я предпочел бы не проживать их.