– Да, это достойно сожаления. Но должен указать, что сегодня не семнадцатое декабря. Сегодня двадцать девятое.
– Вы добры… Но я знаю…
Священник убрал руку.
– Поверить не могу! Вот вы стоите передо мной, полуголый, в холодной реке, и говорите, что я не знаю, какой сегодня день! Кто из нас тронулся умом, а? Друг мой, четыре дня назад я отмечал Рождество вместе с матерью и сестрой. Они уже дома, в Саутернхее. Можете спросить у них, какой сегодня день, если захотите. Можете любого спросить. Почему вы не спросили рабочих на вокзале? Или тех, кто строит новую гостиницу у подножия холма? Нет никаких сомнений: сегодня пятница, двадцать девятое декабря одна тысяча восемьсот сорок третьего года от Рождества Христова.
Я чувствовал себя обманутым глупцом. Вчера я, по крайней мере, мог утешаться тем, что знаю дату – девяносто девять лет после последнего прожитого мной дня.
Отец Харингтон указал на мою спину.
– Я вижу, что вас били, что вы в отчаянии. Я чувствую, что в вашей душе борются ангелы и демоны. Но я верю, что на этой земле спасение может обрести каждый. Нет души, которая не нашла бы искупления. И у меня есть к вам предложение. Если вы подарите мне один день вашей жизни, я постараюсь убедить вас, что жить стоит. А если мне это не удастся, завтра вы сможете сюда вернуться и кинуться в воду.
– Почему вы это делаете?
– Потому что не хочу видеть столь несчастную душу.
– И куда вы хотите меня отвести?
– Как насчет отличной, теплой бани? Смягчающей мази для вашей спины и чистой одежды? А когда мы разберемся с вашими ранами, можно будет пообедать. Кухарка приготовила нам троим – мне, моей матери и сестре – треску и устричный пирог. Но я уверен, что еды хватит на четверых. Вы видели гравюры Бартлетта или картины Норткота? Вы слышали музыку Шуберта? Вы когда-нибудь пили апельсиновый сок? В мире столько прекрасного. И я уверен, что, если вы подарите мне один день вашей жизни – день, который вам не хочется проживать, – я сделаю его прекрасным. И вы будете рады, что прожили его, даже если не захотите проживать день следующий.
Я вспомнил, что должен прожить шесть отпущенных мне дней – и свою клятву Уильяму. Я поклялся ему, что сделаю все, что смогу, чтобы спасти наши души. У меня не было выбора. Я выбрался из воды на берег.
Священник снова протянул мне правую руку, хотя я более не пытался утопиться. Я ухватился за его руку левой рукой. Мы обменялись рукопожатием, и это его обрадовало.
– Очень рад, – заулыбался он. – Я назвал вам свое имя, а как зовут вас?
– Меня называют Джон из Реймента.
– О, – с уважением произнес викарий, – древнее и благородное имя, «Исреймен». Я читал когда-то о Жераре д’Исреймене, который сражался в Нормандии в XII веке. – Он поднял указательный палец и прервал себя: – Извините, извините, уверен, что средневековая история вам неинтересна. Извините меня. Позвольте проводить вас в мой дом. Я живу рядом с театром. Чем быстрее мы туда доберемся, тем быстрее Элиза приготовит вам горячую ванну.
Мы молча шагали к городу. Когда мы проходили мимо стройки, викарий указал на растущие стены.
– Через четыре месяца прибудет первый поезд. И тогда мы сможем добираться до Лондона или Манчестера всего за несколько часов. В следующее воскресенье я буду читать проповедь на эту тему. Мне кажется, что современные изобретения соединяют нас и превращают в единый народ, разрушая местные границы. Весь мир станет единым благодаря дару Господнему – силе пара.
– Поезд? – переспросил я. – Поезд из повозок? Которые тянут тягловые лошади?
Викарий недоуменно посмотрел на меня.
– Откуда вы?
– Я же сказал, из Реймента в приходе Мортон. Или Мортонхэмпстед, как его теперь называют.
– Что ж, Мортонхэмпстед не такой уж медвежий угол…
– Но что такое ваш поезд?
– Видите вон те трубы?
– Да.
– Вы понимаете, что происходит в них?
Мы шли дальше, и я замечал, как странно люди смотрят на хорошо одетого человека, идущего рядом со мной, бродягой-оборванцем.
– Паровые двигатели, Джон, – повторил викарий. – Вы понимаете, как они работают?
– Они выбрасывают дым.
Священник остановился и вытащил из кармана серебряный диск со стеклянной крышкой. Он взглянул на него и сказал:
– У нас есть время. Выдержите небольшую прогулку? Вода согреется как раз к тому времени, когда мы доберемся до дома.
Мне было холодно. Я стыдился своего оборванного вида. Но это был предпоследний день моей жизни. Ванна и одежда значили для меня меньше того, что хотел показать мне отец Харингтон. И я просто кивнул.
Пока мы шли, викарий рассказывал мне о своем приходе. Местные жители хотят назвать этот «железнодорожный вокзал» «Ред-Коу» (рыжая корова), но он твердо настаивает на том, чтобы станция называлась «Сент-Дэвид».
– Это достойное название. Приличные люди будут встречать здесь своих близких, вернувшихся издалека. Что подумают лондонские джентльмены и леди, когда окажутся на станции «Рыжая корова»? Они решат, что здесь их встретят нечесаные мужланы с соломой в волосах и женщины с голыми грудями, с ведрами молока в руках и детишками, цепляющимися за их юбки! Так быть не должно. Мы должны строить лучшее будущее, не такое, как сейчас.
Я начал понимать, что на «железнодорожный вокзал» будут приезжать люди из Лондона – это что-то вроде набережной. А приезжать они будут на повозках-«поездах».
Новый мост оказался намного легче и красивее старого. Никаких домов на нем и в помине не было. Старую набережную расширили. Жизнь на ней так и кипела. Эдвард Харингтон рассказал мне об искусственном канале для кораблей, который был построен ниже по течению. Рассказал он мне и о кирпичном здании на набережной, которое привлекло мое внимание девяносто девять лет назад. Это была таможня, где чиновники взимают пошлину с ввозимых товаров. За таможней высились высокие трубы, где и располагались «паровые двигатели». Викарий попытался объяснить мне, как они работают. Я слушал невнимательно, но понял, что расширяющийся пар двигает поршень. Мне стало ясно, что теперь необязательно строить мельницы на реке: мельницу с паровым двигателем можно построить где угодно, и она будет такой же мощной, как и водяная, если не мощнее.
– Когда-нибудь, – сказал викарий, – водяных мельниц вовсе не будет. Все будет работать на пару.
Вскоре мы увидели деревянный корабль с двумя мачтами, на носу и на корме, и с большими водяными колесами по обе стороны. Высокая металлическая труба в центре была такой же высокой, как и мачты.
– Вот, – с гордостью произнес викарий, словно он сам построил этот корабль. – Что вы об этом думаете?
Я никак не мог понять, что удивительного в этом корабле. Он был немногим больше одномачтовых кораблей, на которых я отплыл во Францию с армией короля, и значительно меньше «Победы», которая затонула девяносто девять лет назад, имея на борту девятьсот человек и сто пушек. И я не понимал, как будут работать водяные колеса, даже если корабль будет двигаться. Если корабль пойдет под парусами, колеса будут бесполезны. Я предположил, что главная особенность этого корабля – дымящая металлическая труба.
– На этом корабле мельница?
– Нет, добрый мой Джон! Эта труба соединена с паровым двигателем в корпусе корабля. Двигатель этот приводит в действие два больших колеса, с помощью которых корабль и движется. Это корабль, который движется благодаря углю! Только подумайте: он никогда не попадет в штиль, когда на море нет ни ветерка. Больше не придется зависеть от сил природы и плыть против ветра.
Я смотрел на корабль, а потом попытался соединить два понятия воедино: паровую мельницу, которой не нужна сила воды, и корабль. Внутри этого корабля находится паровая мельница – она приводит в действие водяные колеса, которые толкают корабль вперед. Разум мой никак не мог понять, что водяное колесо можно использовать для того, чтобы толкать воду – все равно что повозка, которая толкает лошадей. Это казалось настолько неправильным, противным порядку вещей, установленному Господом. Но если это работает, то как не считать это даром Господа? И все же подозрения мои не развеялись. Если люди все еще доверяют Богу, то почему они перестали верить направляемому Им ветру?
Я повернулся и посмотрел вниз по течению, на спокойную, ровную воду. А потом снова перевел взгляд на корабль.
– Люди найдут этому дурное применение – я в этом уверен.
– Почему вы так говорите? Разве это не чудо? Разве вы не понимаете, как такие корабли изменят мир?
– Я понимаю. Но понимаю я и то, какие перемены сулит это открытие. Люди вторгаются в те сферы, управлять которыми должен только Бог. И когда люди разрушат возведенные Богом барьеры, безопасных мест больше не будет.
– Я не понимаю вас, Джон.
– Были времена, когда городские ворота запирали, и их стерегли стражники. Путешественник тогда считался человеком великим, и его слушали со вниманием. А за бедными присматривали и заботились о них – ради той службы, какую они могли сослужить. Теперь же все преграды мира снесены, и мир стал холодным, жестоким, пугающим местом, где хорошо только богатым. Вместо стен, обеспечивающих безопасность, появились деньги.
– Любопытный взгляд на мир… Но кто рассказал вам все это? Вы умеете читать?
– Я вижу это собственными глазами, отец Харингтон.
– И что же вы видите?
– Я вижу перед собой прошлое со времен нашего доброго короля Эдуарда Третьего. Я вижу один день каждые девяносто девять лет, один за другим. Я видел ворота Эксетера девяносто девять лет назад, обветшавшие и полуразрушенные. Я видел их высокими и могучими. Я видел жителей этого города, когда они были готовы отдать жизнь, сражаясь за короля Эдуарда. И видел их слабыми и бедными духом настолько, что они требовали два пенса лишь за то, чтобы войти в собор. Я видел жестокость тех, кто поддерживал полковника Фейрфакса, и ханжество каноника-прецентора. Я видел, как безжалостно изматывают рудокопов Периэмы. Отец Харингтон, не спрашивайте меня, почему и зачем. Я не понимаю этого. Но вся христианская жизнь развернулась на моих глазах, как на столе. И я окунал свои пальцы в соусы и пробовал душу человеческую во многих ее формах. И, должен признаться, все это оставило горечь в моем рту.