На углу остановилась самодвижущаяся повозка. Из нее выскакивали молодые люди в темно-зеленой одежде. На плечах они несли тяжелые мешки. Моя старинная одежда явно их удивляла. На них же никто не смотрел. Люди занимались своими делами. Лавка, где продавали конфеты, работала на полную: колокольчик на двери то и дело звякал, когда дверь открывали или закрывали. Возле дороги стоял стол. Две женщины установили на нем большие котлы и разливали из них горячий коричневый напиток. К столу выстроилась целая очередь из мужчин и женщин. Одна из девушек поймала мой взгляд и не отвернулась. Она была высокой, с черными, вьющимися волосами, оливковой кожей и красивыми карими глазами. Мне показалось, что ей чуть больше двадцати. На девушке было распахнутое пальто, светло-коричневое, с меховой опушкой на капюшоне. Под пальто я заметил синий камзол, почти такой же, как та непристойная форма, что бросилась мне в глаза ранее.
Девушка пристально смотрела на меня. Мне хотелось рассмотреть ее получше, но я отвернулся и с неохотой переключился на женщину, стоявшую за ней. Женщина неожиданно начала кричать. Но долго я на нее не смотрел. Раздался ужасающий вой. И тут что-то с огромной силой ударило меня в спину.
Когда я пришел домой, почти стемнело. Я откинул засов и открыл дверь. Кэтрин сидела на скамье, штопая одежку нашего сына при свете лучины, установленной на столе. Я закрыл за собой дверь, отметив, что со времени моего ухода петли немного разболтались. Может быть, все эти дни из других веков были сном и он закончился? Может быть, я снова оказался в своем времени?
Кэтрин отложила иголку и поднялась. Я сразу же отступил, боясь заразить ее.
– Все хорошо, Джон?
Я приложил руку ко лбу. Лихорадки не было.
– Похоже, да. Все хорошо.
Кэтрин обняла и поцеловала меня.
– Как продвигается работа над ангелами в Солсбери?
– Хорошо. А как наши ангелочки?
– С ними все в порядке. Они уже спят.
Я сел на стул и посмотрел в окно, которое когда-то будет сломано. Я попытался забыть все, что видел в будущем.
– Дела в стране плохи. На дорогах и полях валяются мертвецы. Горожане пытаются убежать от чумы. Рынки опустели – на площадях стоят лишь пустые, потрескавшиеся столы.
– Рынок в Мортоне стал дешевле, чем прежде. Покупателей так мало, что продавцы рады любому. Я купила ткань на одежку детям всего за четырнадцать пенсов.
– А для себя? Ты купила что-нибудь для себя?
Кэтрин улыбнулась и удивленно посмотрела на меня.
– Я купила перец.
– Перец?
– Немного. Мне рассказала о нем Изольда из Рейкомба, и я увидела его на рынке. Торговец знал Изольду. На рынке совсем не было народу, и он продал нам три унции за одиннадцать пенсов.
– Хорошая цена. Значит, моя жена теперь всегда будет острой и горячей? – спросил я, обнимая и целуя ее.
– Это блюдо придется тебе по вкусу, – ответила она, возвращая поцелуй. – Обними меня покрепче.
Мы продолжали целоваться, и я попытался повалить ее на солому возле очага, но она вырвалась.
– Сначала проверю, спят ли мальчики.
Кэтрин ушла в спальную комнату, а я сел на скамью и уставился в огонь, вспоминая те видения, что мне были о грядущем. Я был счастлив, что нам удалось избежать чумы. Я вспоминал закрытые монастыри, рудокопов на пустоши, повозки со стеклянными окнами, красивые картины. Я вспоминал солдат, повесивших Уильяма, и Розу из работного дома. Воспоминания эти были невыносимы. Мне хотелось навсегда избавиться от них, и единственным способом была любовь Кэтрин. Моей Кэтрин. Запах ее волос, мягкость ее кожи, радость любви, стоны удовлетворения. Я был счастлив ее счастьем, а она – моим.
Я посмотрел в сторону спальной комнаты.
И ничего не увидел. Только черный проем.
Я поднялся и подошел поближе. Но даже в дверях я ничего не видел и не слышал.
– Кэтрин? – позвал я.
Она не ответила. Может быть, она тоже заснула?
В темноте я почти ничего не видел, поэтому вернулся к столу и взял лучину. Я вернулся к дверям и поднял лучину повыше, чтобы увидеть жену.
Наши мальчики лежали на матрасе – в точности как сыновья Элизабет Таппер. А Кэтрин висела в петле в углу.
– Кэтрин! – закричал я и сразу же ощутил, как волна смерти смывает последнюю надежду.
Горе обрушилось на мои плечи, и я зарыдал. Я бился о стены, о дверь, пытаясь достучаться до какой-то высшей силы.
А потом я увидел свет.
– Эй, вы там живы? – произнес женский голос.
Я оказался в длинном зале с желтыми стенами. Железные кровати стояли в два ряда. Боль в истерзанной спине ослабела. Руки все еще болели. Но боль эта не могла сравниться с болью разума и ощущением утраты, пронзившим мое сердце. Я вертел головой, пытаясь избавиться от этой боли, но она не отступала и становилась лишь сильнее.
Постепенно я рассмотрел, кто говорил со мной. Я увидел девушку с прекрасными глазами и вьющимися черными волосами, которая стояла возле котлов.
– Транспортер вас чуть не задавил, – сказала она. – Вы вышли прямо перед ним, дурачок. Чудо, что вы не пострадали более серьезно.
– Вы ангел? Я в раю?
Девушка рассмеялась.
– Нет. Я – Селия, а вы в Девоне. – Она поправила повязку на моей голове. – Девон не самое райское место на свете, особенно сейчас. Вы в Королевской больнице Девона и Эксетера. Я приехала вместе с вами в «Скорой помощи».
– В чем?
– В «Скорой помощи». Большая машина, с носилками, сиреной и красным крестом. А потом я помогала сестрам. Я только что закончила свою смену и направлялась домой, когда вы заметили меня у чайного стола. Конечно, лестно, когда посторонние мужчины останавливаются и смотрят на тебя – но лично я предпочла бы, чтобы они при этом не попадали под машины. Это как-то неловко. Как бы то ни было, боюсь, у вас сотрясение мозга. Врачи наверняка захотят подержать вас здесь какое-то время. Меня попросили заполнить ваши документы. Как вас зовут?
– Джон из Реймента.
– Джон… как? – переспросила она, держа в руках доску с листом белой бумаги и устройство для письма. – Я не совсем понимаю ваш акцент. Изримен? Эсримен? Эвримен?
– Из Реймента.
– Не могли бы вы сами написать?
Я закрыл глаза.
– Простите, нет.
– Ну и ладно. Я запишу «Эвримен», и мы вернемся к этому позже, если понадобится. Семейное положение?
– Что вы имеете в виду?
– Вы женаты?
– Да.
– И вашу жену зовут…
– Кэтрин.
– Сколько вам лет, мистер Эвримен?
Я покачал головой.
– Когда вы родились?
Я посмотрел на нее. Лгать таким прекрасным карим глазам было невозможно, да и незачем.
– Я родился в среду после Троицы в пятый год правления короля Эдуарда Второго.
– Вы хотите сказать Эдуарда Седьмого? В тысяча девятьсот пятом году? Значит, вам тридцать семь лет?
– Если хотите. А вы когда родились?
– Я? Восьмого мая тысяча девятьсот восемнадцатого года.
– А кто ваш муж?
– Вы слишком торопитесь, мистер Эвримен. Я не замужем, но у меня есть друг. Он американец, и зовут его Рон. Он – единственное хорошее, что случилось в моей жизни с начала войны.
– Почему французы стремятся уничтожить наш город?
– Вы хотите сказать, немцы. Французы на нашей стороне – по крайней мере, борцы Сопротивления. Когда наши парни в марте бомбили Любек, им удалось уничтожить весь город. И Гитлер приказал в ответ уничтожить английские города. Они начали с Эксетера.
Я поднял руку, чтобы остановить ее.
– Мистрис Селия, я – невежественный человек…
– Зовите меня просто Селией.
– Я не знаю, кто такой этот Гитлер.
– Господи боже мой! Разве есть человек, который не знает Гитлера? Похоже, у вас сильное сотрясение! Он – рейхсканцлер Германии, вождь Третьего рейха. И он захватил почти всю Европу.
– А как назывались кресты в небе?
Селия замолчала, наклонилась и посмотрела на меня.
– Сколько пальцев я подняла?
Я увидел два пальца и честно ответил:
– Два.
– Мне нужно кое с кем поговорить… Вернусь через минуту.
Я закрыл глаза. Кэтрин, Кэтрин, как я надеялся, что эта судьба тебя минует. Изо всех кошмаров этот был самым страшным. Кэтрин, ради всего святого, молю тебя слезами и смертью своею, не делай этого! Даже если все наши прекрасные мальчики умрут, не отправляйся во мрак! Живи – выйди замуж, постарайся быть счастливой.
– А ты? Ты постарался бы жить, Джон? – услышал я ее ответ.
И что я мог ответить на это?
– Я раскаиваюсь. Хотя, может быть, я опоздал, но я раскаиваюсь в том, что решил покинуть наше время.
Я смотрел в потолок. Странные круглые фонари свисали с потолка на тонких черных веревках, и от этого зрелища я содрогнулся. Не здесь я должен провести свои последние часы. Я должен творить добро – ради Уильяма и ради себя самого. Я поднялся на локте и осмотрелся. Я увидел множество людей, у некоторых были повязки на руках и ногах. Рядом с некоторыми сидели женщины. Многие были совсем молоды. Если я должен умереть, а летающие кресты будут способствовать моей смерти, то погибнут и эти люди. Немцы уничтожат всю больницу и убьют всех, кто в ней находится. Мое присутствие – это молчаливый смертный приговор этим людям.
Я откинул одеяло и медленно опустил ноги на пол. Я нашел ботинки и надел их. Руки у меня дрожали еще сильнее, чем утром. Завязать шнурки оказалось мне не по силам. Я боролся со вторым ботинком, и тут вернулась Селия.
– Джон, что вы делаете? У вас сотрясение! Вернитесь в постель, вам нужен отдых!
– Мистрис Селия, – я задыхался, сердце отчаянно колотилось в груди. – Вы узнали, что означают эти кресты в небе?
– Это самолеты. Но, Джон, вам нужно…
– Мистрис Селия, я должен уйти. Здесь всем грозит опасность. Ни вы, ни эти несчастные – никто не должен находиться рядом со мной. Я обречен умереть сегодня, и если кто-нибудь окажется рядом со мной, когда самолет поразит меня, ему не уцелеть. Я видел, на что они способны.
Я попытался пройти мимо нее, но она схватила меня за руку.