— Направо и к стенке!
А сама ухватилась за стремянку, заваливая ее на бок. Громоздкая конструкция тяжело накренилась. Поднялось облако пыли, прогрохотало ведро. Еще одно усилие, и стремянка рухнула, уперевшись краем в противоположную стену и наискось перегородив коридор.
Я снова побежала. Достигнув конца коридора, скакнула в бок и прижалась к стене. Рядом, разинув рот, тяжело дышала Настя. Я хорошо помнила особенность этого зала: бортик вокруг бассейна очень узкий, не больше метра. Наискосок от входа имелась лестница для спуска, а оград, понятное дело, никаких. Судя по звукам, один из противников зацепился за стремянку. Другой успел разглядеть препятствие и поднырнул с края, злобно пнув мешающее ведро. Топот приближался, первым из коридора вырвался пляшущий луч фонаря, осветив примитивное граффити на дне пустой чаши. Не совсем пустой: крыша прохудилась, и в бассейне успела скопиться порядочная лужа, по чьей поверхности часто барабанили капли. Я приготовилась. Заслышав пыхтение, присела и выставила ногу поперек прохода. Мужик запнулся и полетел вперед, с криком рухнув в пустой бассейн. Глубина здесь хорошая, метра три, так что приложился он будь здоров, только брызги из лужи полетели.
Мы помчались дальше. Рассчитывать приходилось на одни детские воспоминания. Я знала, что при бассейне имелась сауна для работников лагеря. Совсем маленькая: парилка да крошечный предбанник с деревянным столом. Зато в ней имелся отдельный выход на улицу, запертый изнутри на простой засов.
— Сюда! — я указала на заветную дверь.
Настя, умница, умудрилась не потерять фонарик и теперь подсвечивала нам путь. Батарейка дышала на ладан, луч светил из последних сил, но лучше так, чем никак.
Вот и сауна, пропахшая плесенью и сырой древесиной, за ней — тесный предбанник, остатки осыпавшихся веников на стене. Я со всей силы ухватилась за железную ручку, рванула засов, навалилась на скрипучую, давно проржавевшую дверь. В лицо ударил запах дождя. Налетел ветер, выбивая из тела остатки тепла, но это было неважно. Мы вырвались!
Снаружи вовсю бушевала гроза. Я хотела свернуть за угол и броситься к лагерю, но вовремя заметила, что с той стороны кто-то бежит. То ли Маркел бросил свой пост, то ли к преследователям прибыло подкрепление. Пришлось рвануть в лес, надеясь на темноту и плотную завесу дождя.
Я бежала так быстро, как только могла. Скользила по гнилью поваленных стволов, перепрыгивала рытвины и крупные камни, уворачивалась от мокрых чешуйчатых стволов, словно несущихся мне навстречу. Одежда промокла насквозь. Я попыталась вытереть глаза подолом майки, но лишь размазала воду по лицу. Хорошо хоть ветер в лесу дул слабее. Настя из последних сил бежала следом, приотстав на несколько шагов. Дыхание девушки сбилось, носки туфель то и дело зарывались в кашу из земли и хвои. Фонарик давно сел, но и черт с ним, без него было безопасней.
Погоня не отставала. Я слышала голоса, видела круги света на деревьях и кустах. Нас потеряли из виду, но хвойный лес — не лиственный. Как потеряли, так и найдут, стоит нам только выбиться из сил.
— Я больше не могу!
Настя упала на колени и оперлась о землю руками, пытаясь отдышаться. Короткое платье задралось, к колготкам прилипли сосновые иголки. Растекшаяся косметика превратила красивое лицо в дикую маску.
— Еще немного, мы почти оторвались! — соврала я, поднимая девушку с земли и утягивая за собой.
И снова сумасшедший бег. Ледяные капли дождя, крики загонщиков, мелькание луны в разрывах туч. Вдруг ожил фонарик, так и болтавшийся у Насти на руке. Наверное, от тряски.
— Выключи!
Странный раскат грома, короткий и резкий. Настя сделала два шага и вдруг упала лицом вниз. Я кинулась к ней, схватила за плечо, перевернула. Из разорванного горла хлестала кровь, казавшаяся почти черной. Девушка смотрела прямо на меня, разинув в беззвучном крике испачканный помадой рот. Белки ее глаз казались до странного яркими и словно светились в темноте. А потом она вдруг разом обмякла и потяжелела.
Я поднялась на ноги, сделала шаг, еще шаг, набирая скорость. Перед глазами стояло ее лицо. Маска ужаса и боли. Дальше мое тело перемещалось без участия сознания, как заведенный автомат. Слезы текли по щекам, мешаясь с дождем. Мне хотелось повалиться на землю, колотить руками и орать. Но верх взяла какая-то программа, заставлявшая ноги двигаться, а глаза — выбирать дорогу. Шаг, шаг, прыжок, шаг. Вдох-выдох, выдох-вдох. Я не знала, куда бегу. Даже не понимала, с какой стороны за спиной остался лагерь. Начали болеть ноги, от голени и выше, это в мышцах скопилась молочная кислота. Дыхание сбилось, все труднее становилось удерживать темп. Погоня тоже начала выбиваться из сил — фонари мелькали далеко и разрозненно, голосов и вовсе не было слышно. Я отвлеклась и чуть не налетела на ветку. В последний момент затормозила, но тут же запнулась о вылезший из земли корень и упала лицом вниз. Перевернулась на спину, стерла залепившую глаза грязь. Вставать не хотелось. Хотелось лежать и смотреть на серые кроны на фоне черного неба. Настя… Как же так…
Выглянула луна, осветив цепочку перекладин на ближайшей сосне. Я не сразу сообразила, что это значит. Поднялась, тупо глядя на самодельную лестницу, даже пощупала нижний брусок. Получается, я сделала круг и выбежала к веревочному парку, только с другого, дальнего от лагеря конца. Отсюда до моего корпуса оставалось около часа пешего пути. Но мне его не пройти — тело почти не слушалось, последние метры я уже не бежала, а переставляла ноги, запинаясь на каждом шагу. Меня одолевал соблазн свернуться калачиком на голой земле и закрыть глаза. Но, повинуясь все той же программе, я принялась карабкаться вверх, от бруска к бруску.
Лестница заканчивалась небольшой деревянной площадкой. С нее можно было перебраться на подвешенное на цепях бревно, но силы мои иссякли. Я легла, подтянула колени к груди и разрыдалась. На задворках сознания возникла и исчезла мысль — надо же, сколько во мне скопилось слез… Без движения стало холодно, мокрая одежда больше не грела. Меня била крупная, почти до судорог, дрожь. Я лежала и слушала клацанье своих зубов, шелест леса, отголоски затухающего грома.
Не знаю, сколько времени прошло. Между сосен появилась бледно-зеленая полоса, предвестник рассвета. Я впала в странное полудремотное оцепенение. Наверное, даже какое-то время провела без сознания. Мне больше не было страшно. Не было больно. В голове царила пустота. Я не отреагировала, даже когда снизу раздалось:
— Вон она, вижу!
Я лежала и слушала, как по стволу карабкается человек. Над краем площадки показалась белобрысая голова — Дамир…
— Ты ранена?
Я ничего не ответила, только перевела взгляд на свои руки — они были перепачканы землей и кровью. Знать бы еще, чьей: моей, Настиной или кровью того бандита, что получил кусок плитки под ребро. Я почти не чувствовала своего тела. Дамир взвалил меня на плечо, как тюк, а мне было все равно. В такт его шагов покачивались деревья. Рядом шли какие-то люди с неясными пятнами вместо лиц. Лес расступился, мы вышли на прогалину, заставленную одинаковыми машинами. Дамир направился к самой ближней, распахнул заднюю дверцу, усадил меня на сиденье и пристегнул ремнем. Машина тронулась с места, из-под колес полетели брызги грязи. Через какое-то время я то ли уснула, то ли потеряла сознание.
***
Очнулась я на кровати в своей комнате. Первое отчетливое ощущение — как же здесь жарко. Тело покрывал липкий пот, подушка под щекой была мокрая, хоть выжимай. Я выдернула из-под толстого одеяла руку — ладонь оказалась перебинтована в том месте, где кожу распорол острый плиточный край. Крутило мышцы, но терпимо. Больше мучений приносили мысли о Насте. Она погибла из-за меня. Это я потащилась на чертов праздник в «Березку», потому что хотела поразвлечься. Это я поверила лживой насквозь Вике, угодила в ловушку и затащила туда Настю. Девушку, которая хотела во что бы то ни стало выполнить клятву, данную человеку, давно тяготившемуся их связью. Настя… Большеглазый олененок, инстаграмная пустышка, преданная возлюбленная, забавная бухгалтерша… Я так и не смогла ее понять. Теперь уже никогда не пойму. Она осталась лежать в сосновом лесу, и по ее нарядному платью в блестках ползают муравьи.
Это было слишком для меня. Я ощутила мучительную потребность разделить с кем-то эту боль. С Глебом — он ведь тоже когда-то ее любил. Увидеть его, сказать, как мне жаль, господи, как же мне жаль… Попросить, чтобы ее обязательно нашли, она не должна оставаться там, на холодной земле. Я готова прямо сейчас вернуться в лагерь и показать, где все произошло. Голова работала плохо, перед глазами плыло. Я села на кровати, опустив босые ноги на ледяной пол. С боку донесся какой-то шорох. Я вздрогнула, но сразу успокоилась — в кресле спала незнакомая женщина в медицинском халате. Наверное, сиделка. Надо постараться ее не разбудить, а то отправит обратно в постель. А мне надо увидеть Глеба, прямо сейчас, иначе рехнусь.
Я огляделась в поисках одежды. Во всем теле ощущалась слабость, какая бывает после приступа высокой температуры. На улице опять была ночь, но жалюзи оставались открытыми, и в комнату с террасы проникало достаточно света. Интересно, сколько я проспала? Сутки, больше? Я бесшумно оделась, на цыпочках прокралась к выходу и натянула кеды, для устойчивости прислонясь к дверному косяку. Один раз сиделка всхрапнула, заставив меня замереть на месте, но так и не проснулась, только поворочалась в кресле в поисках удобной позы.
Я вышла на террасу, аккуратно прикрыв за собой дверь. Осень окончательно вступила свои права — на улице было все так же холодно, снова моросил дождь. Из окна Глеба лилось приглушенное золотистое мерцание. Свет играл на мокрой каменной плитке, отражался в падающих каплях, ложился бликами на фигурных столбиках ограды. При виде него мне сразу стало легче. Глеб здесь, он рядом!
Я положила руку на стекло, ощутив его гладкую поверхность. Приблизилась, с надеждой заглянула в комнату… И увидела Глеба со спины, абсолютно голого. Перед ним на столе сидела девушка, но с этого ракурса мне были видны только ее обнаженные щиколотки, крепко обхватившие мужчину за бока. Зад Глеба ритмично двигался, незнакомка постанывала в такт, я слышала ее даже через стекло. А может, мне казалось, что слышала, и голос звучал только у меня в голове. Словно почувствовав мой взгляд, Глеб обернулся. Прищурился, ничего не разглядев — зрачки привыкли к свету, а я находилась на улице, в темноте. Из-за его спины высунулась симпатичная мордашка — золотистое каре, оттопыренные ушки, широко расставленные глаза. Лиля с «Крыльев мечты». Надо же, как Глеб Николаевич сильно любит поэзию… Судя по изменившемуся выражению лица, Глеб наконец-то меня разглядел. Но прежде, чем он успел что-то сделать, я сорвалась с места.