— Какой же ты охуенный, — сообщаю ему я.
Глаза закатывает. Просыпаюсь я утром в одном из кабинетов на неудобном жёстком кожаном диванчике. Все болит. Голова, спина, ноги блять. Все, что есть. Шапочка сползла набекрень. Накурено. Дверь открывается, в кабинет входит врач с листами бумаг.
— Это вы у нас тут ночью куролесили?
— Похоже на то, — соглашаюсь я.
Вздыхает. Садится за стол, на котором кружка, полная окурков. Ничего, я им хорошо заплачу, в обиде не останутся. Рассматривает листы и я понимаю, что это мои анализы.
— На что жалобы?
— Да ни на что, — честно отвечаю я. — Пьяный был…
Кивает. Смотрит на хаос, что творится вокруг и тоже закуривает, справедливо полагая, что хуже уже не будет.
— Сколько времени пытаетесь зачать ребёнка?
Всё же, врач, видимо и сам все понял по анализам.
— Не пытаюсь, — отрезал я. — Анализы я и раньше сдавал, меня признали бесплодным на все сто процентов.
Мужик хмыкает, потом выходит за кофе, приносит и мне стаканчик.
— Когда анализы сдавали?
— Да лет двадцать уже назад.
Снова хмыкает. Пьёт кофе, и я пью, и он кажется божественно вкусным, пусть и из автомата. В кабинет заглядывает Шерхан, потом снова дверь закрывает.
— Хороший мой, двадцать лет назад такая техника была, что хорошо, если вообще сперму в микроскопе видели. Давно нужно было перепровериться. Не могу сказать, что у вас все хорошо, но шансов на естественное зачатие, думаю, не меньше десяти — пятнадцати процентов…
Глава 33
Слава
Еще одна бессонная ночь позади осталась.
Я не плакала, нет, слез уже не осталось, в потолок только смотрела до самого рассвета, укутавшись в одеяло почти с головой. В доме тепло было, а я все мерзла.
Думала о последнем разговоре с Давидом, крутила мысленно его и так, и эдак.
Вчера рассказать Чабашеву о Сереже казалось правильной идеей. Он должен был знать.
Что не за чужим ребенком своих людей отправляет — за собственным сыном. Что не только ради меня и незнакомого мальчика старается.
Да. ожидаемо было, что не поверит сразу. Ожидаемо и все равно неприятно, больно даже.
Он так на меня посмотрел… Я этот взгляд до конца дней своих помнить буду. Точно я растоптала его, убила своими словами.
Я все видела, и кулаки сжатые, и побледневшее его лицо, красивое, но такое холодное и чужое в тот момент.
Думала тогда — ну сейчас точно ударит. И это будет уже не по заднице получить. Но он сдержался. Шарахнулся от меня в сторону, как от чумной, а потом дверью хлопнул со всей злостью, так сильно, что бзынькнули жалобно оконные стекла.
Мне хотелось за ним броситься, объяснить, сказать, что я не лгу, но я прекрасно понимала, это лишнее. В таком настроении, какой он был, лучшим было не подходить.
Мне снова осталось только ждать. Это я умела лучше всего.
Сейчас, даже несмотря на то, что Давида дома не было, морально легче стало.
Я знала, что Сережу пытаются вытащить. Да, он был у Виктора, и клиника охранялась надежно, но раз уж Давид смог найти трупы, чтобы изобразить нашу кончину, то и здесь должен справиться.
Тем более сейчас. Хочет он, не хочет, а от моих слов так просто не отмахнуться. Все равно будет об этом думать, так уж устроен наш мозг.
Под утро, все же, меня сморило коротким сном.
Мне снился Сережа — мы читали с ним большую книгу про астрономию, которую он попросил на свой день рождения. Книга была огромная, почти с его рост, плотные страницы, крупные картинки. Мы рассматривали ее всегда вместе, обнявшись, — сын читать научился рано, сам, без моей помощи, и с тех пор порывался читать сам, а я его за это ласково называла книгочеем.
— Мама, Плутон — это не планета, он карликовый, — с серьезным видом заявил сын, а я его в светлую макушку поцеловала, вдыхая глубоко самый родной запах.
А потом проснулась резко, глаза распахнула. Все тот же белый потолок, люстра трехрожковая над головой. Сына рядом нет, только запах этот будто до сих пор чувствую. На миг показалось даже — может, Давид его уже привез? Может, он вчера за ним отправился?
Я встала, чуть покачнувшись: голова закружилась, но медлить больше не могла. Спустилась по лестнице вниз, сердце учащенно колотилась. Я бы все на свете отдала, чтобы здесь, на первом этаже, меня уже ждал мой сын, чтобы бросился в объятия, крепко сжимая своими маленькими руками и шепча чуть слышно в шею «я тебя так люблю, мамочка, ты лучшая самая на свете!»
Но сына не было.
И Давида.
Запах, что после сна казался настоящим, тоже рассеялся, оставляя меня с жестокой реальностью наедине.
Я по-прежнему была одна в большом доме. Тяжело шаркая теплыми тапочками, я прошла на кухню, щелкнула включателем чайника по привычке. Даже если чай не пила — чайник всегда должен был быть горячим. Попыталась вспомнить, когда ела в последний раз, и не смогла. Не до еды было.
Бросила чайный пакетик в чашку, плеснула туда кипятка и села, в окно глядя. Там весна ранняя, от снега не следа уже, и небо чистое-чистое, голубое. На деревьях еще только-только почки собираются набухнуть, еще недели две три и пробьется первая листва.
Я мысленно посчитала — из срока, что мне отводил Виктор, осталось чуть больше половины. А мы уже таких делов наворотили… Я не знала, поверит ли он в нашу с Давидом смерть. Виктор был подозрительный очень и чуйка у него работала будь здоров. Поэтому он и продержался столько лет в своем опасном бизнесе.
О нем думать не хотелось.
Я подошла к окну ближе, грея руки о чашку, а потом увидела, как во двор машина заехала. Охрана пропустила, значит, свои кто-то, может, Давид приехал. Я не различала уже черные однотипные джипы, на которых мы передвигались, все они казались на одно «лицо».
Автомобиль бросили прямо перед окнами. Я услышала, как хлопнула дверь, а потом появился Давид.
Я на цыпочки привстала, пытаясь разглядеть, нет ли с ним рядом никого? До боли сжала ручку уцелевшей чашки, отсчитывая секунды, но моего сына там не было.
Только Чабашев.
Смотрю на его лицо, на суровую линию скул, на нахмуренные брови. А потом взгляд мой опускается ниже, и я вижу, как под распахнутым пиджаком прячется кобура наплечная. А в ней — пистолет.
Давид идет, печатая каждый шаг, походка решительная, а мне вдруг не по себе стало.
Зачем ему оружие здесь, в доме? Нас охраняет вооруженные люди, с автоматами, а ему — ему зачем?
Он загрохотал входной дверью, зашел. Я его не видела отсюда, слышала только, как он остановился, сделав несколько шагов. Под ногами хрустели осколки моего вчерашнего психоза, я не стала ничего убирать.
Крикнул:
— Мирослава!
И по голосу его не понять, что у него на душе. Нечитаемые интонации, абсолютно.
Прятаться было глупо, хоть и страшно, черт возьми.
— Мирослава!! — крикнул он еще громче, под подошвой его обуви снова осколки хрустят, звук приближается.
— Я здесь.
Я чашку отложила и пошла к нему на встречу.
Мы столкнулись в дверях кухни, так близко, лицом к лицу.
У него белки все в красных полопавшихся сосудах, темные тени под глазами залегли. Я чувствовала запах — видно, что ночь он коротал с алкоголем, хотя я ни разу его не видела пьяным.
Дышит тяжело, грудь широкая вздымается. Опёрся одной рукой о дверной проем, пиджак распахнулся снова.
— Садись, Мирослава, — сказал он, подталкивая меня обратно в кухню, — говорить будем.
А потом достал пистолет из кобуры и положил его на кухонный стол между нами.
Глава 34
.
Давид
Она на пистолет посмотрела и вздрогнула. Так и сидим, я на неё смотрю, она на пистолет.
— Убьёшь меня? — глухо спросила Славка.
Надрать бы ей ещё задницу, да запал прошёл, осталась только бесконечная усталость, да миллион вопросов впридачу.
— А если да?
— Ну, — пожала плечами она. — Закопаешь где-нибудь. Официально я уже мертва, думаю это не вызовет особых затруднений.
В её глазах такая же усталость. Изможденность. Тревога за сына. Сейчас, без грамма косметики на лице, с волосами забранными в пучок, она, пожалуй выглядела на свои тридцать три. Но значения это не имело. Во-первых она все равно чертовски красива. Во-вторых, она просто Славка. Славка это автомат по откручиванию мужских яиц. Наверное, перед ней ни один мужик бы не устоял. Я вот не устоял. Именно поэтому подставлять меня прислали её…
— Тебя прислали меня убить? — Вскинула взгляд, короткий, колючий, молчит. А во мне снова бешенство закипает, пусть что угодно говорит, не молчит только! — я тебя спрашиваю. Тебя прислали меня убить?
— Давид…
Крышу сносит. Встаю так резко, что падает стул. Обхожу стол, сажусь прямо на него, рядом со Славой, она снизу вверх на меня смотрит, в глазах и слезы, и упрямство. Беру её руку. Тонкая, ссадины только заживать начали, идеальный, совсем недавно маникюр немного подпорчен. Вкладываю в её руку пистолет.
— Стрелять тебя, наверное, учили? Учили, кого спрашиваю… — щелкаю предохранителем, устраиваю ее палец на курке. — Вот, смотри, как все просто. Бабы часто мажут, поэтому говорю — моё сердце вот здесь. В голову, конечно, надёжнее, но мне не хочется прощаться с мозгами, они мне были дороги при жизни, а сердце мне не особо жалко. Ну, чего ждёшь? Жми.
Так и сидим. В Славкиной руке пистолет, а я её за руку держу. Дуло аккурат напротив моего сердца. Славка белая, вся белая, как лист бумаги, весенние веснушки на носу стало чётко заметно на побледневшей коже. Трясётся мелкой дрожью, дышит через раз.
— Мне страшно, — просит тихо она. — Хватит, пожалуйста.
— Значит не убить меня должна была?
— Не знаю! — вспылила Славка. — Я ничего не знаю! Они пришли, забрали моего сына, велели залезть к тебе в кровать, что я и сделала! Больше ничего не знаю!