Нет!
О таком нельзя говорить, думать и даже мысленно произносить.
Но запретное слово уже выпущено и теперь скачет по мыслям, словно упущенный воздушный шарик.
Целуй…
Целуй!
Целуй! Целуй! Целуй! Целуй!
Слово пульсирует, будто вырванное из груди, окровавленное сердце.
Большие пальцы, лежащие на её скулах подрагивают и очень скоро это превращается в какую-то до жути неумелую, неловкую ласку. Её кожа очень тёплая, гладкая. Пахнет по прежнему макадамией и, если закрыть глаза, можно не видеть розового золота глаз. Тогда всё становится слишком простым, слишком очевидным.
Целуй…
Целуй!
Он гладит её скулы, подушечки остальных пальцев касаются ямки под ухом, линии волос на шее, горячей кожи под челюстью.
Целуй! Целуй! Целуй! Целуй!
— Нет! — сухо велит он своей дурной голове, а потом через силу отстраняется.
— Что? — она ещё не осознала, что свободна. Вжимается в кафель за своей спиной, глотает воздух, будто выброшенная на берег рыба.
От переизбытка чувств переходит на свой мерзкий рыбий язык:
— Что произошло?
— Говори по-человечески!
Нет, не потому что ему противно. Потому что он звучит, как чёртова музыка. Все легенды про сошедших с ума и бросившихся в море — чистая правда! Проще утопиться и до конца дней слушать это, чем добровольно заткнуть уши.
Ты мог бы уже уносить ноги, попробовав её на вкус. А теперь будешь страдать от неизвестности… — тянет противный голос, что нашёптывал только что призывы к действию.
Это всё Фиам!
— Это всё Фиам!
Она отрезвлённо моргает.
— Проваливай! — шипит, не раздумывая, Брайт.
— Что прости?
— Про-ва-ли-вай! — у неё в глазах уже потухли огни, и теперь полыхают опасные раскалённые угли. Алые с чёрными краями. — Ты заявился в женскую спальню и, если не уйдёшь, я…
— Ты… что?
Она вскидывает голову, потом дёргает с руки повязку и как ни в чём не бывало начинает промывать неаккуратную рану. Бинтовать неудобно, потому в первый раз вышло косо и не плотно.
Помоги ей!
Но Рейв даже не пытается. Это уже слишком интимно. И плевать, что пару минут назад они были настолько близки, что дальше просто некуда. Врать он себе не будет, но и поощрять весь этот бардак тоже.
— Я сообщу о…
— Милая Брайт, — тянет он, приближаясь к ней со спины.
Она стоит напротив висящего над раковиной зеркала и теперь видит его лицо рядом со своим.
Он не удерживает при себе руки, они ложатся на её голову по обе стороны, будто затыкая уши.
— Пойми уже. Тут тебе никто не поверит. Кроме, разве что, меня, но это тебе ничем не поможет. Тут у тебя не будет друзей, кроме таких же, как ты — Иных. Это не пустые слова. Это — война. Понимаешь?
Она упрямо смотрит прямо перед собой, будто сквозь зеркало.
— И что?
— А то, что если ты заявишь, что в твоей спальне кто-то был и что-то хотел… над тобой в лучшем случае посмеются. А в худшем — докажут, что ты сюда заманила несчастного Истинного и домогалась.
— Но…
— Мне в этом участвовать даже не придётся, такие, как Бели Теран, сделают всё в лучшем виде.
— Но ты…
— Даже если я захочу тебе помочь… — он уже не говорит притворно-ласково. Голос становится серьёзнее, он шелестит, как сухая осенняя листва, и вот в него Брайт верит. — Моё слово ничего не будет стоить. В этом мире Истинные не ходят в спальни к Иным. А такого неправильного Истинного проще убрать с дороги, чем выслушать, — он сиплый, глухой, как эхо.
Брайт даже не успевает заметить, в какой момент его висок плотно прижался к её виску.
— Ты хочешь сказать…
— Что даже я не смогу тебя защитить.
— Но ты же… сын… — надежда? Она всерьёз рассчитывает, что он — её герой-спаситель?
Рейв хочет расхохотаться, но не может. Губы сопротивляются жестокой улыбке.
Он вздёргивает широкую бровь и еле заметно качает головой, мол, когда это что-то значило.
— Ну и помимо того, что не смогу помочь… кто сказал, что захочу?
Он испаряется так же как появился. Быстро и незаметно.
А потом долго смотрит на окно второго этажа, где загорается свет. Брайт не покидает ванну ещё почти четверть часа, потом свет гаснет. Рейв прислушивается к своим ощущениям.
К её ощущениям.
Тревоги и боли нет. Нет страха. Есть адреналин и капля эйфории, но в себе Рейв это тоже замечает.
— Сумасшедшая… почему ты не боишься?
Если она не забьётся в угол, то не доживёт до конца месяца, не то что семестра.
Глава двадцать первая. Откровение
|ОТКРОВЕНИЕ, — ия, ср. (книж.).
То, что внезапно объясняет остававшееся непонятным, открывает какую-нибудь истину, дает новое понимание чего-нибудь. Новая постановка вопроса была для всех откровением.|
Энграм Хардин ждёт на крыльце с широченной улыбкой на губах. В его руке претенциозная чёрная роза на длинной ножке. Она настолько тошнотворно идеальна, что всем выходящим из дома очевидны намерения дарителя.
Брайт появляется под руки с Лю и Нимеей, они хохочут и поддерживают друг друга, потому что с утра в соседней спальне прогремел взрыв, оповещающий, что их соседка неудачно приготовила крем для эпиляции. Это событие подняло всем обитательницам дома Р-1 настроение на пару градусов и общее веселье не утихало до сих пор. То и дело кто-то бросал глупые шуточки.
Увидев Энга, все трое сначала замирают, а потом покатываются со смеху в повторном приступе.
— Умора, Энг, это что за палка? — прыскает Нимея и вырывает у Энграма из рук розу.
— Истинный Аристократишка разорился? — улыбается Брайт.
Энг реагирует на её весёлую улыбку покрасневшими скулами и растерянным взглядом.
Он сражён такой сменой настроения, Брайт для него всегда угрюмая и погружённая в себя. Он изучает её тонкую фигурку и нервно сглатывает.
На этот раз она намотала на голову бордовый платок, из-под которого теперь струятся пшеничные кудри, и накрасила винной помадой губы. А очки уже смотрятся вполне привычно и чертовски идут этому маленькому милому личику. По крайней мере, Энграм считает, что в Брайт всё прекрасно, и только слепой не видит, что очередная влюблённость безумного бабника — это серьёзно.
— Ты так потрясающе выглядишь, слов нет! — шепчет Энграм.
Брайт перестаёт смеяться. В её глазах мелькает недоверие. И тут же вспоминается вчерашний вечер до этого момента будто бы запечатанный намертво.
— Спасибо, — она огибает его, чтобы спуститься по лестнице.
— Эй?..
— Розу оставь Нимее!
Ту и спрашивать не нужно, она уже обломала стебель, пристроила цветок себе в волосы и теперь притворно жеманничает под смешки Лю.
Брайт стала замечать это. Секс. Повсюду. Например, сейчас он был в глазах Энга.
Она будто избавилась от розовых очков, потому что вдруг мир оголился и стал нервно пульсировать вспышками откровений со всех сторон. Вот парочка проходит мимо, а потом они останавливаются и начинают отчаянно целоваться. Брайт сглатывает.
А ещё видит, как догнавшая её Лю смотрит на паренька из лечебного, который идёт на пару шагов впереди.
— Он что… тебе нравится? — шепчет Брайт в недоумении.
— Что? Вот ещё! — краснеет Лю, но всё по ней ясно.
Брайт себя ощущает лишней. А ещё неполноценной, потому что так долго ничего не видела.
Тут куча вчерашних детей! И у них есть личная жизнь!
А она вчера зажималась в ванной комнате с… Рейвом Хейзом, чтоб его. И Хардин только что принёс свою вычурную розу. И это же естественно, что не у одной только Брайт в академии есть подобие личной жизни.
— Эй, Энг между прочим расстроен и ждёт, что ты… «извинишься», — Нимея шевелит бровями, будто все понимают, о чём она.
Но Брайт не понимает!
— Не дождётся, — шепчет она.
— У-у-у-у, — хохочут девчонки.
Утро просто блещет открытиями.
Ощущение, что до этого момента Брайт ходила в скорлупе, и тут, за одну ночь она растрескалась, слетела, и мир оказался куда более красочным и пугающим одновременно.
— Эй, Брайт! — Энграм бежит следом и, догнав, идёт совсем близко, так что их с Брайт плечи соприкасаются.
— Чего тебе, — она прибавляет шагу.
— Да ладно! Я хотел пригласить тебя выпить кофе в перерыве!
Кофе. Это свидание? Ну уж нет.
— Нет, благодарю, но мне нужно готовиться… тренировать дыхание для пар Мерлы.
— Могу помочь, серьёзно! Я в этом хорош!
— Это правда, Би, — Нимея улыбается. — Он меня этим летом учил.
— И ты не особенно преуспела, — бурчит Брайт, но Нимея жмёт плечами.
— Я так себе ученица. Вино на заднем дворе Хардинов меня интересовало больше, — и эти двое подмигивают друг другу. Брайт становится неуютно. Почему раньше не приходило в голову ничего такого на счёт этих двоих? Или это как раз просто дружба?
— Да и Мерла ко мне не привяжется, а на тебя она точит зуб, — продолжает Нимея.
— Давай, Брайт, что особенного? — Лю тоже улыбается, они обе будто сговорились.
И все вдруг начинают давить, настаивать, что именно Энг и никто иной спасёт от кары профессора Мерлы.
— Я подумаю, — тихо отвечает Би, срываясь с ровного шага, чтобы удрать от однокурсниц и Энга.
Она опережает их на пару метров, глядя себе под ноги. Никогда за ней никто не ухаживал и тем более никогда никто не делал этого так очевидно, прилюдно. Хочется достать наушники и закрыться от окружающих, но тогда они решат, что Брайт — социопатка, или вроде того.
Она не хочет стать чужой для этих людей: единственных, с кем можно поговорить из всей чёртовой академии.
— Би, — он ловит её за руку.
Энграм.
Почему-то тепло пальцев ощущается инородно и интимно, как быть не должно, и это неприятно царапает душу.
— Что? — она смотрит почти жалобно, мол, пусти по-хорошему.
— В перерыве? На нашей лавочке?
Нашей? Ну, почему вдруг что-то стало “нашим”?