– Какой еще такой разгул? – хмурились на жесткое словечко начальники отделов и их заместители и старались побыстрее отделаться от бывшего военного комиссара мирными способами, потому как просто выгнать его было чревато неприятными последствиями, в частности, жалобами от Терехина на имя начальника отдела республиканского уголовного розыска товарища А. М. Валюженича. Мол, ваши подчиненные игнорируют помощь населения, в то время как должны рука об руку идти к светлому будущему и искоренять элементы, затрудняющие этот путь. Жалобы писались Терехиным в двух экземплярах, при подаче первого он требовал, как и положено, зарегистрировать его жалобу в журнале и проставить регистрационный номер на втором экземпляре, после чего его бумага становилась документом, на который следовало обязательно отреагировать.
И Валюженич реагировал!
Он вызывал начальников отделений к себе, пропесочивал для вида и просил быть аккуратнее с гражданами, предлагающими свою помощь милиции, в частности, с гражданином Терехиным, у которого в прошлом имеются большие заслуги перед советской властью.
– Так ведь он псих, – пытались возразить ему начальники отделений и их заместители, на что Аркадий Матвеевич ответствовал, что издержки есть во всякой работе, и работа милиции не исключение, но, все равно-де психи тоже есть граждане большой страны и тоже-де люди, и с ними, как и с остальным «контингентом населения нашего города следует быть внимательными и предупредительными и продолжать высоко нести честь нашего-де синего милицейского мундира».
Словом, бывший военком был настоящим пугалом всех городских ментов, включая патрульных и участковых уполномоченных.
Но до чего тесен мир! Ведь это был тот самый юноша студенческого вида с «маузером» на боку, который остановил Мамая с Ленчиком и Гришей, когда они, нагрузившись под завязку золотыми монетами, сбросили остальное золото в озеро Дальний Кабан и направлялись к вокзалу, чтобы любым способом прорываться в Москву.
Дело в том, что военком Терехин был всегда начеку. Именно он заметил группу Мамая на околице деревни Крутовка, когда до полустанка было подать рукой. Терехину бы стоило подумать о собственной жизни и жизнях еще четырех человек из его отряда, оставшихся в живых после боя с каппелевцами. Так нет, революционное сознание взывало к бдительности, вот он и прицепился к трем подозрительным мужчинам, возглавляемым коренастым плосколицым татарином с лысой, как коленка, головой.
– Кто такие? – спросил он, выйдя из лесочка и расстегивая кобуру «маузера». Его ребята взяли винтовки наперевес.
– А вы кто такие есть? – спросил развязного вида парень, нагло уставившись прямо в глаза Терехину.
Терехин представился и попросил предъявить документы. Его ребята подошли ближе и недобро уставились на подозрительную троицу.
– Беженцы мы, – ответил за всех лысый татарин с сильным акцентом. – От белых бежим.
Ой ли? Уж не лазутчики ли это белогвардейского выродка Каппеля?
– Документы, – твердо произнес военком и сдвинул брови к переносице, давая понять, что он, уездный военком, не намерен шутить.
– С документами, товарищ военный комиссар, все в порядке, – миролюбиво произнес развязный парень, явно из приблатненных, хотя с правильной речью. Он достал из внутреннего кармана пиджака бумаги и улыбнулся: – Так что, не извольте беспокоиться.
– А вот я беспокоюсь, – стараясь быть предельно серьезным, ответил военком, принимая из рук Ленчика документы. – Очень даже беспокоюсь… А ваши документы? – глянул он в сторону лысого татарина и худого человека в пенсне и с папиросой. Последний был явно из старорежимных…
Те полезли в карманы. По всей вероятности, документы у них имелись, и военком Терехин хотел было отпустить их. Но одно обстоятельство привлекло взор военкома, когда он разглядывал бумаги приблатненного парня с хорошим выговором. Дело в том, что документы у них были московскими.
– Беженцы, говорите? – спросил Терехин лишь для того, чтобы оттянуть время и сообразить, что делать дальше.
– Ага, – сказал татарин. – Беженцы. – Акцент его был до того ужасен и смешон, что слово «беженцы» он произнес, как «пешенсы».
– Издалека же вы бежите, – с большой язвой в голосе произнес Терехин, доставая из кобуры «маузер» и тем самым призывая своих ребят быть наготове. – Аж, из самой Москвы.
– Голодно там, – ответил татарин и сделал печальные глаза, отчего они у него приотворились и стали видны зрачки. Они были темные и холодные, как у рыбы. – Хлеба нет, муки нет, крупы никакой тоже нет… – Слово «тоже» он произнес особенно смешно: «тужэ».
– А у нас, значит, не голодно? – едва не задохнулся от такого наглого вранья Терехин. – У нас, выходит, рай? А ну, покажи, что в сумке! – вдруг вскричал он и отступил на шаг, наведя «маузер» на приблатненного.
Тот не двигался.
– Покажи, я сказал! – уже заорал на него Терехин.
– А что в сумке? Да ничего в сумке, – заметно растерялся приблатненный, крепко схватившись за лямку на плече. – Так, личные вещи, хлеб там, колбаса…
– Григорий, Панкрат, – обернулся Терехин.
Двое рабочих вразвалку подошли вплотную к парню, и один из них взялся за сумку:
– Покажь!
Ленчик еще крепче ухватился за лямку.
– Покажь, кому говорю!
Рабочий дернул сумку на себя, и из нее на землю просыпалось несколько монет.
– Золото! – вскричал второй рабочий и передернул затвор винтовки.
Затем почти одновременно прозвучали два выстрела. Рабочий, что клацнул винтовочным затвором, удивленно посмотрел на дымящуюся дырку в кармане лысого татарина и рухнул в порыжелую траву. Терехин, согнувшись, выронил «маузер» и тоненько застонал, прижимая ладонь к животу.
Не вынимая руки из кармана, Мамай выстрелил в направлении трех рабочих, застывших с разинутыми ртами от неожиданности. Одного он ранил, один побежал к лесочку, бросив винтовку, а тот, что собирался обыскивать Ленчика, застыл каменным истуканом.
– А я? – спросил он еле слышно побелелыми губами.
– А ты молись, – усмехнулся Ленчик.
Пролетарий что-то проблеял и опустился на колени – ноги его уже не держали.
Когда он поднял глаза, троица уже исчезла из виду. По траве катался, зажимая живот и суча ногами, военком Терехин. Подвывая и скалясь от жуткой боли, он больше всего хотел сейчас оказаться дома, возле мамы и обеих тетушек, и чтобы не было ни каппелевцев, ни белочехов, ни лысых татар и даже революции с Лениным и Троцким. А вот он, Терехин, – чтобы был…
– Помоги, – прохрипел он, увидев подошедшего к нему рабочего. – Христом богом молю…
Рабочий с мыловаренного завода братьев Крестовниковых не удивился таким словам комиссара. Красный ты или белый, а когда в животе засела пуля, не о Марксе станешь вспоминать, а о Боге.
Кто из них двоих спас военкома Терехина, бог или рабочий с мыловаренного завода, Терехину было наплевать. Ему, собственно, на все было наплевать, так как после ранения он помутился рассудком и остальные двадцать пять лет жизни провел в домах для душевнобольных и психлечебницах.
В сорок четвертом году его, кое-как подлечив, выписали, так как буйным он никогда не был, ну, разве что доставал всех своими разговорами. Его признали недееспособным, положили по инвалидности небольшую пенсию и выдали справку, в которой значилось, что опасности для общества гражданин Терехин никакой не представляет.
В больницах ему выхолостили тягу к женскому полу.
Лоботомия лишила его эмоций и разного рода желаний, свойственных всякому здоровому человеку.
Скверное питание сделало его дохляком, у которого не хватило бы сил справиться с ребенком.
Но вот бдительности вытравить не удалось: он по-прежнему был начеку, замечал разного рода недостатки и всякий раз сообщал о них, куда следует.
Вот какой человек был этот неугомонный Терехин, бывший военком, имеющий заслуги перед советской властью…
Когда он пришел в отделение милиции, в ведении которого находились Суконка, Борисково и Бутырки, начальник отделения быстренько сказался отсутствующим, его заместитель был на выезде, и дежурный сдал его Минибабаеву, который ходил в оперативных работниках уголовного розыска меньше года и еще не имел удовольствия быть знакомым с подвижником законности и правопорядка Терехиным, но, конечно же, слышал о нем от старших сослуживцев.
Минибабаев предложил подвижнику стул, достал свой блокнот, карандаш и сделал вид, что он весь внимание.
– Я бывший уездный военный комиссар Терехин, – начал посетитель свою обычную песню, после которой у тех, кто о нем слышал, лица приобретали кислое выражение, а веки начинали нервически подрагивать.
С Минибабаевым этого не случилось. Он сидел с непроницаемым выражением лица и был готов спокойно нести свой крест добросовестного опера, сколько бы времени это ни заняло. К тому же ему, как молодому работнику, неприятности были ни к чему. Ведь он хотел сделать себе быструю и блестящую карьеру, к чему, как и многих выходцев из глухих аулов, его неодолимо влекло. Стать хакимом – большим начальником – сельскому парню очень хотелось. Это была его мечта. А сил к ее осуществлению, надо сказать, было предостаточно.
– Как человек неравнодушный, – продолжил Терехин, – я не могу пройти мимо такого вопиющего факта, как две загадочные смерти, случившиеся недавно на озере Дальний Кабан.
– Почему вы считаете их загадочными? – спросил Минибабаев.
– А вы, стало быть, так не считаете? – вопросом на вопрос ответил бывший военком.
– Нет, не считаю, – ответил оперуполномоченный. – В первом случае мы имеем банального утопленника, а во втором вполне определенную смерть от ножевого ранения, оказавшегося смертельным. И в обоих случаях ничего загадочного, как вы говорите, не наблюдается. Да и связи между этими смертями не наблюдается.
– Ой, ли? – глаза Терехина сузились. Обычно так щурится один из собеседников, давая понять своему оппоненту, что сомневается в сказанном или что ему известно нечто особенное. – В озере утонул молодой парень, футболист, спортсмен – и вы не видите