– Спасибо.
Жорка устало прикрыл веки. Кажется, он улыбался…
Брать Филипчука решили вечером, когда он будет дома.
Заручившись ордером на арест и обыск, Минибабаев вместе с двумя оперативниками и сержантом милиции приехали в Бутырки в девятом часу вечера. Машину оставили у дома участкового уполномоченного Коноваленко: дескать, пусть со стороны будет казаться, что одни милиционеры приехали к другому милиционеру по своим делам.
К дому Филипчука двинулись разными путями: задами пошел один опер с милицейским сержантом, чтобы, ежели задерживаемый вдруг вознамерится сбежать, так быть тут как тут, а по улице, куда дома бутырских жителей смотрели резными фасадами, неспешной походкой потопали Минибабаев с участковым и другим оперативником.
Когда Коноваленко постучал в дверь дома Филипчука, тот открыл ему сразу, даже не поинтересовавшись, кто его беспокоит. Да и не принято было у бутырских задавать вопросы, вроде: «кто» да «по какой надобности». Уж коли стучится кто – значит, надобность у него имеется.
Отступив от двери, Филипчук пропустил вперед Коноваленко и Минибабаева, но оперативник, шедший последним, не стал проходить следом, а дождался, пока пройдет в комнату сам Филипчук, и закрыл за собой двери. В руке он держал пистолет со снятым предохранителем.
Василию Степановичу предъявили ордер и усадили за стол. Против него сел Минибабаев, участковый ушел за понятыми, а оперативный уполномоченный неспешно занялся обыском.
– Я предлагаю вам добровольно отдать золото, – стараясь поймать взгляд Филипчука, произнес Минибабаев.
Завмаг, казалось, не понимал, что происходит, и рассеянно смотрел по сторонам. Взгляд его скользил то по дверям, то по окнам, а руки, что лежали на столе, сделались напряженными. Это не ускользнуло от внимания Рахметкула Абдулкаримовича. Он, наконец, поймал взгляд Филипчука и, глядя прямо в его глаза, жестко сказал:
– Ваш дом окружен, поэтому не советую даже думать о побеге.
Завмаг пристально посмотрел на Минибабаева. В это время в дом вошли второй опер и милицейский сержант, а следом за ними Коноваленко с бабой Настей и еще какой-то женщиной. Поздоровавшись, они встали в дверях, с интересом наблюдая за происходящим. Второй опер подключился к обыску, а сержант встал за спиной Филипчука, отсекая его от малейшей возможности сбежать.
– Итак, где золото? – спросил Минибабаев.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – грубо ответил ему Филипчук.
– Я говорю о золоте, которое нашел в озере Степан Востриков и которое вы взяли у него после того, как его убили.
– А бриллиантов у него никаких не было? – усмехнулся прямо в лицо оперативника Филипчук. – Может, я их тоже забрал?
Было ясно, что разговор не состоится.
– Как знаете, – спокойно произнес Рахметкул Абдулкаримович и сотворил скучающее лицо.
Один из оперов принес из кухни револьвер.
– Вот, нашли в кухонном столе, – сказал он и положил «наган» перед Минибабаевым.
– Граждане понятые, прошу обратить внимание, – громко сказал Минибабаев, забирая «наган» в руки и поднимая его над головой. – Револьвер системы «наган». Найден в кухонном столе гражданина Филипчука.
Оперуполномоченный понюхал ствол и с любопытством посмотрел на заведующего бакалеей:
– А это у вас откуда?
– Нашел, – пожал плечами завмаг.
– Когда, где? – спросил, стараясь придать голосу нотки доброжелательности, Минибабаев. Однако с доброжелательностью у него не получилось, и вопрос получился скорее язвительным, нежели душевным.
– Сегодня, – охотно ответил Филипчук. – Шел с работы, гляжу: в кустах лежит что-то. Подошел, поднял – револьвер. Ну, взял с собой. Чтобы, значит, отнести, – он кивнул в сторону Коноваленко, – участковому. Сегодня уже поздно было, так что решил сдать его завтра. Поэтому прятать не стал и положил поближе.
– Покажете, в каких кустах вы его нашли? – деловито спросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Конечно, покажу, – ответил Филипчук и улыбнулся.
Обыск затягивался. Баба Настя, давно уже нетерпеливо переминающаяся с ноги на ногу, не выдержала первой:
– А нас еще долго здесь мурыжить будут?
Участковый Коноваленко бросил на нее испепеляющий взгляд.
– Потерпите, Анастасия Самсоновна, – сказал Минибабаев. – Обыск еще не закончен.
– Я-то, может, и потерплю, – ответила баба Настя. – А вот живность моя, боюсь, не потерпит. В отличие от нас, ее кормить вовремя надоть, уф-ф. Потому как…
– Ничего с твоими гусями-утками не сделается, – оборвал ее участковый. – Стой, где стоишь.
– Ты мне не указывай, – зыркнула на него баба Настя и, пройдя в комнату, демонстративно уселась на диван, пружины которого под ее весом жалостливо скрипнули.
– Больше ничего нет, – войдя в комнату, сказал один опер. Второй оперативник, занимающийся досмотром самой комнаты, молча развел руками: тоже, мол, ничего.
– Скажите, гражданин Филипчук, у вас подвал, то есть погреб имеется? – спросил завмага Минибабаев.
– А то как же, – прямо в глаза оперуполномоченному усмехнулся завмаг. – За домом, во дворе большая яма имеется. Выгребная. Хотите на дерьмо взглянуть? Милости прошу! – Филипчук зло и как-то по собачьему осклабился, и Минибабаеву показалось, что он сейчас кинется на него и начнет, рыча, грызть. – А вдруг я там золото прячу?
– И правда, – согласился Рахметкул Абдулкаримович. – Придется досмотреть.
Он кивнул одному оперу, и тот вышел. На его лице были написаны слова, которые обычно не пишутся в книгах.
– Ну, а в доме у вас какой-нибудь погреб имеется? – спросил Минибабаев.
Завмаг молчал, поигрывая желваками.
– Так имеется или нет? – повторил свой вопрос Минибабаев.
Филипчук молчал.
– Ну, чего ты молчишь, Василий Степанович? – опять не выдержала баба Настя. – Имеется у него погреб, товарищ оперуполномоченный. А то как же. – Покойница Нюта, супружница евоная, завсегда в нем соления да маринады хранила. Ееные маринованные опята, царствие ей небесное, лучшими были на всю нашу округу, уф-ф-ф.
– Ты, карга старая, Нюту лучше бы не трогала, – сжал кулаки Филипчук. – И язык свой паскудный попридержала…
– Какой? – едва не задохнулась баба Настя. – Паскудный?! Ты бы свой язык попридержал, завмаг хренов. И в магазине твоем я брать больше ничего не буду и бабам скажу, чтоб не брали. В город будем ходить лучше, уф-ф. А погреб у него, – посмотрела баба Настя на Минибабаева, – на кухне, под полом…
Рахметкул Абдулкаримович посмотрел на оперуполномоченных. Те кивнули и отправились на кухню. Отодвинули коврик в сторону, открыли дверцу в полу.
Не было их с полчаса, если не больше.
Затем из подпола вылез один из оперов. В руках он держал что-то явно тяжелое. Когда он положил это тяжелое на стол, баба Настя ахнула, а ее товарка дыхнула прямо в затылок Минибабаева:
– Мать честная…
– Таких штуковин в погребе с десяток будет, – сообщил оперуполномоченный, не сводя взгляда с завмага. – Сейчас мы их все вытащим и пересчитаем…
Филипчук, когда опер положил на стол золотой брусок, напрягся и вскочил, но сержант за его спиной усадил его на место.
– Не балуй, – грубо сказал он, не снимая рук с плеч завмага.
– Ну, что вы скажете на это? – спросил Минибабаев, вглядываясь в посеревшее лицо заведующего.
Яким, он же Василий Степанович, какое-то время молчал, не сводя взгляда с золотого бруса. Наконец, ответил. С хрипотцой, с трудом, очевидно, разлепив вмиг спекшиеся губы:
– Свое взял, не чужое.
Какое-то время он снова молчал.
Брус, лежащий посередине стола, тускло отсвечивал гладким боком. На его верху стояло казначейское клеймо, а рядом, по центру, был выдавлен орел с царскими коронами на обеих головах.
Минибабаев же терпеливо ждал. Знал, что коли сказано «а», обязательно будет и «б». И не ошибся…
– Я тридцать лет его караулил, как пес цепной, – глухо произнес Филипчук. – Как привязанный был к этому проклятому озеру. Ночей недосыпал, будь оно неладно.
Было видно, что слова даются ему с трудом. Как человеку, только что научившемуся говорить. Или давшему обет молчания на десяток лет и до конца исполнившему его…
– А тут этот рыбак. Степан Востриков. Я видел, как его сети зацепили один из ящиков с золотом. Но сети порвались, и он решил выловить ящик железными «кошками»… – Филипчук перевел дыхание. – У него получилось. Он вытащил ящик с золотыми брусками. Но ящик этот был мой! А он захотел взять его себе. Понимаете: взять себе мое золото! Мне ничего не оставалось, как… ликвидировать его.
– А Охлябин? – спросил Рахметкул Абдулкаримович. – Зачем вы его… топором?
– Он видел меня той ночью…
– Вы имеете в виду ночь, когда вы убили Вострикова? – уточнил Минибабаев скорее для оперов и понятых, нежели для себя.
– Да, – резко ответил Филипчук. – Он начал шантажировать меня. И мне ничего не оставалось делать, как…
– Что ж, все ясно, – Минибабаев поднял глаза на милиционера. – Товарищ сержант…
Милиционер взял Филипчука в наручники. Женщины расписались в протоколе и, притихшие, отправились по домам. Баба Настя, наглядевшись на гору золотых брусков, которые опера вытащили из погреба на кухне, притихла и тихонько охала, будто потеряла кого-то из близких и вот-вот собиралась их схоронить. Она уже не торопилась кормить свою «живность», размечтавшись и прикидывая, что бы она сделала с такой горой золота.
О, она бы знала, как ею распорядиться! Хотя, спроси ее – как? – она вряд ли ответила бы с ходу.
О чем думала ее товарка, знал только один Спаситель.
Сержант, что повел закованного в наручники завмага, о золоте совершенно не думал. Оно принадлежало не ему, да и не могло принадлежать никогда, а потому касалось его мало, и мыслей относительно увиденных золотых брусков у него не имелось никаких. Милицейский сержант думал о том, что сегодняшний день уж больно шибко затянулся, что дома его ждет борщ и жена, с которой он сегодня, пожалуй, совершит известные половые сношения.