[28] упирая на слова: «Pflucke die Rose!»[29] и пошло волокитство, а, в конце концов, обыкновенно следовала генеральная баталия с немцами. После кутежа всю ночь напролет тройки разлетались в разные стороны, и к девяти часам утра ночные повесы, как ни в чём ни бывало, присутствовали на разводе - кто в Петербурге, кто в Стрельне, в Петергофе, в Гатчине. Через несколько дней обыкновенно приходили в полк жалобы, и виновные тотчас же сознавались по первому спросу. Кто был там-то - лгать было стыдно. На полковой гауптвахте частенько бывало тесно от арестованных офицеров.
По словам кавалериста той эпохи, в Кавалергардском, Преображенском и Семеновском полках господствовали тогда особый дух и тон. Офицеры этих трех полков принадлежали к высшему обществу, отличались изяществом манер, утонченною изысканностью и вежливостью в отношениях между собою, многие владели французским языком лучше, чем русским. Офицеры же других полков показывались в обществе только по временам, предпочитая жизнь товарищеской среды, жизнь нараспашку. Конногвардейский полк держался нейтрально, соблюдая смешанные обычаи. Но зато лейб-гусары, лейб-уланы, лейб-казаки, измайловцы и лейб-егеря жили по-армейски и следовали тому духу беззаветного удальства, который являл собою главнейшую черту военного характера этой эпохи, которую так пылко и ярко воспел в своих стихах Денис Давыдов. О похождении кавалергардских офицеров сохранилось много рассказов; особенно шалости их в Новой Деревне и на Черной речке в свое время наделали много шума.
На Черной речке в конце двадцатых годов по ночам стал разъезжать черный катер, с поставленным на нем черным же гробом. Гребцы, сидевшие с факелами около гроба, все заунывно пели «Со святыми упокой» и этим будили и пугали крестьян и дачниц. Вскоре узнали, как это рассказывает в своих воспоминаниях дочь графа Толстого[30], что факельщики эти - не кто иные, как молодежь-кавалергарды, а в гробу лежит не покойник, а шампанское. Днем они тоже не сидели спокойно, а с криками и шумом галопом носились на своих собственных пожарных трубах, все стоя на ногах, в сюртуках без эполет, в голубых вязаных шерстяных беретах с серебряными кистями.
Проказы молодых повес нередко пробирались и на дачи, где тогда жили актрисы французского театра. По тогдашним рассказам, веселая мундирная молодежь то пробиралась ночью в палисадник хорошенькой дачки, занимаемой известною итальянскою певицею, и, сняв осторожно ставни, любовалось ночным туалетом красавицы; то устраивали засады в женских купальнях, то врывались через окошко в спальню какой-нибудь молоденькой дамы и затем учтиво извинялись ошибкой, полагая, что здесь живет их товарищ. Подобные проказы сходили в то время зачастую без особых последствий, но кто-то раз довел о них до сведения великого князя Михаила Павловича. Тот доложил государю, и дело разыгралось для повес совсем неожиданным образом. Однажды ночью их всех потребовали в ордонансгауз, а когда они явились, без дальних объяснений посадили их на почтовые тележки вместе с фельдъегерями, и борзые тройки умчали их из Петербурга. Из таких шалунов был отправлен на Кавказ поручик Жерве[31]. Последнего вёз целые две недели угрюмый фельдъегерь, не говоря куда везёт, и только когда они перевалили через кавказские горы и приехали в Карагач к полковому командиру, Жерве узнал свою участь.
Многие из таких военных повес ссылались на Кавказ с лишением офицерского звания, прямо рядовыми; понятно, это делалось не без суда. Из числа таких людей, замечательным по превратности своей судьбы, как рассказывает В. Потто, был некто Нечволодов[32], служивший на Кавказе в 1822 году. Когда ему было более сорока лет, он был только простым рядовым. Жизнь его была полна приключений. Родился он в 1780 году в Харьковской губернии, и жил в родительском доме брошенным без всякого призора. Рос он веселым, буйным и своенравным ребенком. Четырнадцати лет от роду его взял к себе дядя, к великой радости соседей, не имевших от него покоя. Через четыре года Нечволодов был уже офицером и участвовал в походе Суворова. Здесь, при защите крепости Бреста, он поместился в амбразуре и как отличный стрелок бил оттуда французов на выбор, но вдруг ядро, пущенное с неприятельской батареи, сбило амбразуру и ветхая каменная стена рухнула и придавила его. Вытащили Нечволодова полураздавленного и едва живого. В Италии Нечволодов участвовал с Суворовым не раз в сражениях, переходил с ним Альпы, Чертов мост, и из уст знаменитого полководца несколько раз слышал благодарность и похвалу. Окончил войну он поручиком с брильянтовыми знаками св. Анны 2-й степени на шее, - награда в этом чине в то время была исключительная. Пред ним развертывалась блестящая военная карьера, но обстоятельства сразу разрушили все честолюбивые надежды. Семейные предания смутно передают только, что это была какая-то роковая дуэль, чуть ли не с родным братом, окончившаяся тем, что сам он получил сабельные удары в голову, а противник был изрублен насмерть. Нечволодов был лишен чинов, орденов и сослан в далекий пустынный город Колу.
Жизнь ему здесь не полюбилась, и он бежал на корабле в Англию, где, не имея средств к существованию, нанялся волонтером в английские войска, готовившиеся к отплытию в Индию. Но плану этому не суждено было сбыться. Слух о похождениях Нечволодова дошел до нашего посла, графа С. Р. Воронцова, и он потребовал его к себе. Воронцов сумел оценить ум, таланты, даже пылкость нрава молодого несчастливца, отговорил его от его мечтаний, взял с собою в Россию и выпросил ему у императора Александра I полное помилование. В 1803 году он был определен с прежним чином в 20-й егерский полк, но ордена не были ему возвращены. К этому времени относится первая его романическая женитьба на одной из польских магнаток, графине Тышкевич. Гордая родня не соглашалась на брак с русским, но Нечволодов при помощи товарищей увёз графиню из её великолепного замка и повенчался с нею в бедной деревенской церкви. Пока шло венчание, церковные двери были заперты наглухо, а на случай погони за беглянкой при них на страже стояли офицеры-товарищи. Затем наступили беспрерывные военные походы и ряд новых сражений, в которых Нечволодов добыл свои старые суворовские ордена и чин капитана.
В 1813 году он находился в составе летучего корпуса Платова. Кампания не обошлась для него без новых ран и увечий. Под Лейпцигом он в одной из атак был окружен французами, сбит с лошади тупым концом пики и через него пронесся целый уланский полк, причем каждый француз считал своим долгом кольнуть его пикой или ударить саблей. Ударов этих было так много, что Нечволодов был превращен, можно сказать, в кусок битого мяса. Но при быстрой скачке французов ни один удар не был смертельным: Нечволодов догадался надвинуть на голову кивер и этим, быть может, обязан спасением своей жизни. Через несколько дней, несмотря на раны, он с лихвой отплатил неприятелю: со своими солдатами он положил лоском более 280 человек, а 180 нижних чинов с офицерами и полковым командиром были им захвачены в плен. За это дело он получил вторично орден св. Владимира и чин подполковника. Но страшная судьба опять вмешалась в его блестящую карьеру. По возвращении из Франции Нечволодов был переведен в один из драгунских полков, где он проиграл 17 тысяч казенных денег. Его опять разжаловали в рядовые. Государь, помня его молодецкую боевую службу, приказал перевести его на Кавказ. Там, после одного геройского дела, Ермолов просил о полном и безусловном его помиловании, но его только произвели в прапорщики - и после четырех лет службы он возвратился в полк опять майором и с теми орденами, что заслужил ещё при Суворове.
Нечволодов кончил жизнь в 30-х годах в с. Карагаче на Кавказе. Он был женат вторично на черкешенке[33].
В двадцатых годах правым флангом на Кавказе командовал большой чудак, генерал-лейтенант Засс[34], имя которого туземцы произносили с трепетом и им даже пугали маленьких детей. В доме его постоянно преобладала какая-то таинственность; часто случалось, что при гостях его вызывали или он вдруг пропадал на неделю и более. В его комнатах и во всех углах постоянно дежурили загадочные лица. Засс нарочно окружал себя тайной, чтобы сохранить к себе как можно более уважения и страха, а эти два чувства сильно действуют на толпу. Про него существует много рассказов, почти половина которых, конечно, выдумки, но во всех их проглядывает какое-то таинственное влияние, которого и добивался Засс. Он разными шарлатанствами успел уверить всех сынов Кавказа, что знается с шайтаном и может узнавать их сокровеннейшие мысли. Часто он дурачил у себя диких горцев с помощью новейших открытий наук, не пренебрегая ни электрическою машиною, ни вольтовым столбом, ни гальванизмом.
В поддержание проповедуемой Зассом идеи страха, на нарочно насыпанном кургане у Прочного Окопа на пиках постоянно торчали черкесские головы, и бороды их развевались по ветру. Тяжело и грустно было смотреть на это отвратительное зрелище. Войдя однажды в его кабинет, как рассказывал один из его друзей, все были поражены каким-то нестерпимым отвратительным запахом, но хозяин, смеясь, вывел всех из недоразумения, сказав, что люди его, вероятно, поставили под кровать ящик с головами. И в самом деле, вытащил пред гостями огромный сундук с несколькими головами, которые страшно смотрели на всех своими стеклянными глазами. - «Зачем они здесь у вас? - спросил кто-то из присутствующих. - «Я их вывариваю, очищаю и рассылаю по разным анатомическим кабинетам и моим друзьям-профессорам в Берлин».
Шутки Засса, нельзя сказать, чтобы отличались большим разбором, и нередко могли стоить жизни человеку, с которым они были сыграны. У него проживал в доме старинный друг его, майор в отставке. Майору, наконец, надоела вечная суета у Засса, и он решился расстаться с другом и уехать в ближайший город. Приближались праздники, майор получил приглашение от Засса приехать погостить к нему и отпраздновать Мартына Лютера жареным гусем с яблоками и черносливами. Майор собрался и пустился в дорогу. На подъезде к станице, на экипаж мирного старого майора нападает парт