Определенно жаль, что недостаток образования не позволяет мне сосредоточиться на чем-то более сложном, чем сравнительно прямолинейная проповедь или речи на собрании комитета. Голос Елены звучал так ясно, так компетентно, что я была уверена: то, что она говорит, имеет огромное значение. Роки, наверное, очень ею гордится. Я заметила, что американцы отчаянно строчат в блокнотах. Жаль, что мне не пришло в голову заранее почитать что-нибудь по теме, в этом было бы гораздо больше толку, чем в покупке новой шляпки. Как унизительно сознавать, что все, кроме меня, понимают доклад Елены и способны испытывать ученый интерес к ее словам. Я вперила в нее взгляд с твердым намерением сосредоточиться, но меня отвлекла старушка с вязаньем. Я увидела, что вязанье тихонько выпало у нее из рук, а голова свесилась на грудь. Потом ее голова вдруг дернулась. Оказывается, старушка заснула. Открытие несколько меня утешило, и я снова стала оглядывать зал, на сей раз рассматривая таблички с позолоченными именами тех, кто удостоился за что-то медали либо оказал ту или иную поддержку обществу.
Я зачарованно пробегала глазами списки. 1904 г. – Герберт Франклин Крисп, 1905 г. – Эгфрид Стуммелбаум, 1906 г. – Эдвард Эллис Дарвин Рамбл, 1907 г. – Этель Виктория Торникрофт-Ноллард… Женщина в 1907 году! Что она сделала, чтобы заслужить медаль? Какой была? Я представила себе, как она в длинной юбке шагает по джунглям и бесстрашно расспрашивает туземцев, которые никогда прежде не видели белой женщины. Своего рода Мэри Кингсли[15], но, вероятно, еще более удивительная, поскольку была антропологом, а антропологами женщины бывали редко, особенно в 1907 году. Возможно, она сейчас сидит среди стариков в плетеных креслах, возможно, это даже та старушка, что вяжет и дремлет…
Я так увлеклась своими фантазиями, что не заметила, как Елена закончила, и очнулась, только когда на ее месте оказался Иврард Боун, который – насколько я могла судить – повторил приблизительно то же самое, что уже сказала Елена. Он говорил исключительно хорошо, практически не заглядывая в записи, и раз или два по аудитории пробежал смешок, точно он отпустил какую-то шутку. Я воспользовалась случаем беспристрастно его изучить, спрашивая себя, почему при одном только упоминании его имени в глазах Елены появляется блеск. Он определенно был очень умен и по-своему хорош собой, но в нем не чувствовалось ни тепла, ни обаяния. Я вообразила его служителем церкви и решила, что из него вышел бы очень даже удачный проповедник. Его довольно суровая и отстраненная манера на этом поприще пришлась бы весьма кстати. Я осознала, что как раз такого можно любить втайне, без надежды на взаимность, что может быть в радость молодым и неопытным.
Когда Иврард закончил, президент, у которого тоже был такой вид, словно большую часть доклада он продремал, встал и произнес слова благодарности.
– А теперь, уверен, вам хотелось бы перейти к вопросам и комментариям, – заключил он. – Кто… э… начнет?
Последовало обычное неловкое молчание: никому не хотелось быть первым. Заелозили по полу стулья, и одна женщина из нашего ряда вышла из помещения. В руке у нее была холщовая сумка с каким-то свертком в газете, из которого торчал рыбий хвост. Елена нервно улыбалась. Иврард, сняв очки в роговой оправе, прикрыл глаза рукой.
– А, доктор Эпфельбаум! Наш первопроходец! – с облегчением сказал президент, и все откинулись на спинки стульев с выжидающими лицами. Как ужасно было бы, подумала я, если вообще никто не захотел бы задать вопрос.
Доктор Эпфельбаум оказался низеньким человечком тевтонской наружности. Что он сказал, осталось мне совершенно непонятным и из-за содержания, и из-за ярко выраженного иностранного акцента, но Иврард расправился с ним очень ловко. Теперь, когда пробный шар был брошен, один за другим стали быстро сменять друг друга прочие ораторы. На самом деле они вскакивали с мест, как чертики из табакерки, едва давая себе труда дождаться, когда закончит предыдущий. Казалось, все они «обрабатывали» каждый свое племя или местность и могли провести параллели или высказать возражения, исходя из собственного опыта.
– Я просто впускаю все это через одно ухо, а через другое выпускаю, – небрежно шепнул мне Роки.
Но мне не всегда удавалось последовать его примеру. Например, в какой-то момент возникла перепалка между доктором Эпфельбаумом и крепкой темноволосой женщиной, а еще пустячный на первый взгляд вопрос старика в пурпурном шарфе вызвал волну жизнерадостных смешков.
– Что, совсем никакого церемониального поедания человеческой плоти? – повторил он разочарованно и сел, качая головой и что-то бормоча.
Наконец собрание как будто завершилось. Елена увела Роки, чтобы представить его различным важным персонам. Я довольно неловко стояла у двери, размышляя, уйти ли мне сейчас домой и будет ли невежливым не поблагодарить Елену и Иврарда за приглашение. Собравшиеся тем временем разбились на группки, многие из которых вели ученые беседы.
– Ну и что вы думаете? Боюсь, вам было очень скучно.
Около меня возник бросивший американцев Иврард Боун. Я испытала благодарность за то, что он меня спас, хотя не могла придумать никакой темы для беседы и лишь вежливо что-то бормотала, совершенно уверенная, что ему хочется вернуться к обсуждению его доклада с людьми, способными на это.
– Думаю, мне пора домой, – сказала я. – Большое спасибо, что пригласили меня.
– Э… полагаю, мы пойдем куда-нибудь обедать, – неопределенно отозвался он. – Почему бы вам не присоединиться к нам?
– Ну, поскольку дома у меня есть особенно нечего… – начала я, но осеклась, сообразив, что рассказ о скудном состоянии моего буфета – едва ли уместный ответ на приглашение отобедать. – Мне бы хотелось присоединиться к вам, если можно.
– Лучше бы им поторопиться, – сказал Иврард, глядя в конец комнаты, где Елена и Роки разговаривали с группкой гостей.
– Ученые и впрямь от других людей не отличаются, – сказала я, тихо. – И старушка с вязаньем… Она даже задремала.
– Это жена президента, – откликнулся Иврард. – Она всегда засыпает.
– Она ездила с ним в экспедиции? – спросила я.
– Господи милосердный, конечно нет! Она ничего не смыслит в антропологии.
– Разве она даже не составляла предметный указатель или не вычитывала корректуру какой-нибудь его книги? В предисловиях или посвящениях ведь часто говорится: «Моей жене, которая взяла на себя тяжкий труд вычитывать корректуру» или «составить предметный указатель».
– Возможно, что-то такое она делала. В конце концов, для этого и существуют жены.
– Боже, как же хочется выпить! – сказала Елена в характерной для нее манере. Они с Роки наконец к нам присоединились.
– Надеюсь, Боженька нас услышит, – согласился Роки. – Потому что я тоже этого хочу. Я страшно перепугался, что все эти люди захотят пойти с нами обедать.
– По-моему, ты был с ними груб, – недовольно откликнулась Елена, – иначе они могли бы пойти, и ради разнообразия вышел бы интересный разговор.
– Удобства цивилизации здесь имеются? – спросил Роки.
– Ну, конечно. Иврард тебе покажет. Может быть, хотите пойти со мной, Милдред?
Я поднялась за ней следом в комнату, на которой висела табличка с отпечатанным на машинке словом «Леди». Первым мое внимание там привлек свернутый государственный флаг Великобритании. Он казался тут немного неуместным, равно как и портреты туземных вождей, громоздившиеся стопками под раковинами.
– Как вы, верно, уже догадались, складских помещений здесь катастрофически не хватает, – объяснила Елена. – Условия у нас тут самые примитивные, но, в конце концов, достаточно удовлетворять лишь основные потребности.
– Да, это главное, – неуверенно согласилась я.
– По крайней мере у нас тут нет угрюмой старухи, выжидающей, когда вы бросите шеспипенсовик ей в блюдечко, – сказала Елена. – Мне всегда казалось, что эти женщины видят истинную драму жизни, учитывая, какие сцены разыгрываются в дамских уборных.
– Да, наверное, тут разное случается, – вновь согласилась я.
Мне вспомнились школьные балы, когда подольше задерживаешься в уборной в надежде переждать танец, на который у тебя нет партнера, но всегда выходишь слишком рано. Елена скорее всего с таким никогда не сталкивалась, но это по-своему серьезный опыт.
– Во время войны в чем-то было даже хуже, – продолжала она. – Помню, однажды… Господи, какую же это наводило тоску! От тусклой синей лампочки все смотрелось синюшным, и я думала, что никогда больше его не увижу, а когда выйду, он мне скажет, что все кончено… Сами знаете, как это бывает: слезы и виски, а потом надо выходить в это кошмарное затемнение.
Поскольку я ничего такого не знала, мне оставалось лишь поправлять прическу в сочувственном молчании. Подойдя к зеркалу, Елена начала подкрашивать ресницы.
– Иврарду вы как будто нравитесь, – беспечно заметила она.
– Уверена, что нет. Мне так сложно поддерживать с ним разговор…
– По-вашему, Роки более привлекателен?
– Да, по-моему, он приятнее, – смущенно ответила я, поскольку не привыкла обсуждать людей на такой манер.
Однако, если быть честной с собой, придется признать, что «привлекательный» гораздо лучшее слово, чем «приятный», и гораздо точнее выражает мои чувства к Роки. Но вести этот разговор было неправильно, и мне хотелось, чтобы Елена его прекратила, и хотелось поехать домой, оставив их обедать втроем.
– Наверное, не стоит заставлять их ждать слишком долго, – сказала я, пока разговор не зашел слишком далеко.
– Им это не повредит, а вот мне определенно не мешает выпить. Идемте.
Я последовала за ней вниз, чувствуя себя собачонкой или существом низшего порядка.
Мужчины ждали нас в холле. Какой бы разговор они ни вели, теперь он иссяк, и они практически вытолкали нас на улицу, а потом довольно бесцеремонно пошли вперед. Я решила, что они, наверное, слишком голодны и устали ждать, а потому не способны больше ни о чем думать, но чересчур хорошего вечера это не сулило.