Разум существа, носящего имя «Каору Нагиса», был бесконечно далек от таких снов.
— Аянами, я жду, — Аска утопила в тишине еще три слова. Прислушалась, покачалась с пятки на носок, с носка — на пятку.
— Если ты пришла просто полюбоваться, то проваливай к черту. Я хочу спокойно доспать.
Тишина. Ленгли подошла к лавке и провела ладонью по дереву: мокро, холодно. Она уселась и запрокинула голову, рассматривая окна общежития. Ей вдруг понравился этот сон. Она давно разучилась пугаться чужого вторжения, отвыкла нервничать — даже умирать во снах отвыкла.
«А еще я больше не получаю удовольствие от сновидений», — удивленно подумала Аска и поняла, что это ее собственная мысль — не подделанная, не наведенная.
— Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу.
Утро молчало, и Ленгли едва заметно улыбнулась: она все же добилась ответа. Пусть и такого своеобразного. Улыбнулась — и продолжила:
— Сон — это когда ты уязвим. В Вест-Пойнте этому неплохо учили. И в Дэнсгейте. Так что когда ко мне приперся этот белый скот, я была готова.
Ленгли ждала, что упоминание Каору как-то переменит это утро, сделает все не так — и не дождалась. Мир был спокоен, тих, но остановившийся за парком рассвет предательски выдавал сновидение. Солнце никуда не торопилось, и с каждой секундой утро обретало новый штрих неестественности: слишком замылен туманом учебный корпус, ветви не могут так застыть, а тени не должны плестись беспорядочной вязью.
Аска встала.
— Аянами, я ухожу. И на всякий случай…
Она выхватила оружие и выстрелила. Рявкнуло, и в пламени соткался силуэт человека. Контуры будто бы кто-то наскоро залил тушью, смешав черное, белое и красное. Аянами зачерпнула кровавый дым, сочащийся у нее из груди, и подняла взгляд.
— …Не люблю, когда вламываются без приглашения, — закончила Аска. — До скорого.
Я открыла глаза и поняла, что держу руку на груди. Во сне там появилась дымная рана — болезненная, огромная, смертельная. Глупая.
За окном серело. На стекле среди инея лежал кровавый блик.
«Она меня ранила».
Я стояла под душем и подводила итоги — немногочисленные, к сожалению, но пугающие. Аска Ленгли легко пустила меня в себя. Внутри поначалу была серая душная пустота, выложенные блестящим кафелем стены, длинные коридоры. Я шла, подчиняясь поворотам, лестничным пролетам, врастала в странную архитектуру — в блестящий серый кафель, в бесконечные переходы.
Потом я устала и прошла сквозь стену — в еще один коридор.
Под полом коридор оказался точно таким же, только заканчивался не поворотом, а лестничным пролетом. Этажом выше, этажом ниже — все одно: серый кафель, спертый воздух.
Потом мне стало страшно.
Я открыла глаза — у себя в ванной, под струями обжигающего душа. Перед глазами была обычная бело-зеленая плитка, запотевшая, знакомая и совсем не страшная. Там, во сне, я могла бы уничтожить Аску изнутри, наполнив все коридоры собой, но никогда не смогла бы добраться до глубин ее микрокосма.
«Все просто: она согласилась встретиться, а когда ей надоело — схлопнула свой сон».
Я положила руку на грудь. Казалось, что дыра, проделанная выстрелом Аски, все еще там. Мне было больно, онемевшие ноги плохо слушались, но это все отступало далеко-далеко. Просто как-то получилось, что попытка понять Аску закончилась… Странно.
Вместо ответов я обнаружила чудовище.
— Икари вчера дал, — уважительно сказал Тодзи Судзухара. — Дал так дал.
— Напился и пошел спать, — ответила Мана. Она пожала плечами, обводя учительскую взглядом. Взгляд искал единомышленников. — Тоже мне, герой.
— Умгу, — отозвался Кенске. — Вот если бы он утащил с собой одну кураторшу — тогда да-а. Герой бы был.
Тодзи оглянулся, загоготал и ткнул кулаком в плечо Айду:
— «Одну кураторшу-у-у»! Ловко, ловко!
Кенске кисло улыбнулся и снова затрещал клавишами, не обращая внимания на начавшуюся перебранку. Я ничего не могла с собой поделать: следила за ним. В последние дни Айда Кенске словно бы таял, растворялся в эфире. Все вздрагивали, когда он начинал говорить, о нем сразу забывали, стоило ему замолчать. Наверное, если он не придет на методсовещание, Кацураги не сделает ему выговор.
Дети сталкивались с ним в коридорах — «Опять бухает». «Хоть бы просох до контрольной». «Что это с учителем?»
Сегодня утром около столовой он встретился с Аской Ленгли, и я увидела, как доктор долго смотрит ему вслед. Потом Ленгли перехватила мой взгляд, подмигнула и исчезла.
Я даже не поняла, в какой кабинет она зашла.
Воздух лицея звенел от напряжения, начиналось что-то странное, и я едва ли могла списывать свои ощущения на Каору, страх и опухоль. Я поминутно ждала синей тревоги, каждый урок казался последним. Во время тестов в 2-D я выглянула в окно и не увидела теней в парке — не увидела погожим осенним днем.
«Побочные эффекты новых лекарств» — так звучал правильный ответ, и все равно мне было страшно, потому что до сих пор где-то был Каору, потому что в микрокосме Аски Ленгли прятался Лабиринт. Потому что Айду Кенске что-то стирало из этого мира — и мой бред не имел к этому никакого отношения.
— …Наш новый сотрудник — специалист по преподавательской этике, Нагиса Каору-сан.
Я подняла взгляд. Малый зал методсобраний словно сгустился вокруг него — улыбающегося, благодушного. Он причесал свои пепельные волосы. Он трепал бэйдж, прикрепленный к карману пиджака, кивал собравшимся и улыбался, улыбался.
Улыбался. Настоящий цвет его глаз скрывался за скрипуче-желтыми очками в тонкой оправе.
— Надеюсь, все наши уроки достойны звания открытых, — сказала замдиректора, — и проверка будет приносить уважаемому Нагисе-сану удовольствие.
Коллектив лицея молчал, послышались отдельные хлопки. Я пыталась вспомнить, как попала сюда. Кто-то вошел — кто-то опоздавший, — поймал взгляд Кацураги и сел на крайний стул у дверей.
— Очень рад, что меня так принимают, — поклонился Каору. — Большая честь работать с вами, пусть и недолго.
Я ждала, что он вот-вот скажет какую-то двусмысленность — только для меня, только для него. Я ждала, и в животе все каменело, а рядом со мной было одно свободное место. Меня трясло.
Каору поклонился и пошел в зал — улыбаясь, улыбаясь. Кацураги что-то говорила за его спиной, совещание перешло к новому вопросу, а я слышала только EVA в своей голове, только толчки взбесившейся боли.
Он шел ко мне, и вдруг что-то изменилось.
Я услышала слабый вскрик-вздох изумления, и поняла, что не вижу Каору.
— Вы не ушиблись? — громко поинтересовалась Аска Ленгли, помогая Нагисе встать. — Садитесь сюда, я найду себе место.
Когда она опустилась рядом со мной, я поняла, кто опоздал на совещание. Малый зал шептал, я видела рты и уши, видела глаза, которые смотрели на мою соседку — кто украдкой, а кто и не скрываясь.
— Упал, — трагическим шепотом вздохнула Ленгли, ни к кому конкретно не обращаясь. — На ровном месте. Бывает.
Она достала блокнот и все оставшиеся полчаса рисовала. Я искоса присмотрелась и вздрогнула.
Со страницы блокнота смотрело жерло коридора, выложенного кафелем. Аска поглядела на меня и добавила под рисунком несколько штрихов, сложившихся в ее любимый смайл.
— …Завтра мы еще встретимся, — сказала Кацураги, и я поняла, что все закончилось. — Надо обсудить подготовку к Хэллоуину, прошу кураторов подготовиться. Всем пока.
И снова не было директора Икари. Я встала, складывая свои бумаги, спрятала откидной столик в спинку сиденья и пошла к выходу. Трость жгла мне руку. Вокруг толкались и шумели, я шла, ощущая режущий взгляд, и все было так, как я боялась. Каору не подошел, он просто смотрел.
Издерганный день заканчивался. В коридоре все стало только хуже: снова пришла паника, ощущение края пропасти, и мне очень хотелось бежать, а лучше — уйти в себя, раствориться, стать дымом. Вместо этого я нашла взглядом Икари-куна и пошла поперек потока людей — к подоконнику, где он стоял, водя пальцами по экрану планшета.
— Икари.
Он обернулся, и я смешалась. Он ждал — ждал именно меня.
— Вы… Как вы?
Я встала рядом — очень не хотелось отвечать. На нас поглядывали, но пока никто не остановился. Я смотрела сквозь тени, скользящие к выходу из лицея, и свет серел от шагов и шороха одежды.
— Спасибо за сообщение, — сказала я.
Он нахмурился, и пришлось уточнить:
— Вчерашнее.
Икари-кун кивнул и тоже оглядел проходящих мимо нас людей.
— Я напился. Не слишком поздно написал?
— Нет.
Он удивился.
— Вы еще не спали?
— Нет.
— Но… Почему?
— Я поздно ложусь и сплю недолго.
«Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу», — вспомнила я.
— Интернет?
Я промолчала. Он снова спросил не то: напомнил мне пережитое — пережеванное ночью. Не то, не так, не вовремя — Икари-кун неуклюж и предательски точен. И я вдобавок не понимала, причину этой точности.
— Нет. Почему вы так решили?
— Вы фотограф. У моего друга… — он повертел в руках планшет, точно соображая, что это у него в руках. — Э-э, товарища… Не важно. На рабочем столе был странный пейзаж. Я видел его вчера вживую: раннее осеннее утро, брусчатка, парк — и фрагмент старой стены. Представляете, видел. Даже освещение было такое же, как на том пейзаже. Я вспомнил, на каком форуме сидел этот товарищ, ну и нашел вас.
Я помнила тот снимок. Это было хорошее утро.
…Я проснулась до восхода солнца и долго пыталась понять, что со мной. Я встала, доделала план урока, обулась и вышла на улицу, набросив пальто поверх халата. Парк молчал, и какая-то прозрачная нота билась у меня в виске. В грязно-серый пейзаж кто-то вплел тончайшую нить хрусталя, пахло сыростью и прелой листвой, и я уже все поняла и, спотыкаясь, почти побежала за камерой.
— В то утро я проснулась без боли.