Грейси оборачивается, но я лишь склоняю голову и невинно улыбаюсь.
– Хуже тебя никого нет. Ты ведь знаешь это? – бормочет она.
– В прошлый раз ты говорила другое.
– Может, прекратите херней страдать? Меня сейчас вырвет, – гневается Оукли, поглядывая на Грейси и меня.
– О, а мне кажется, что они очень милые, – вздыхает Энн, сцепив перед собой руки.
От счастья, проступившего на ее морщинистом и усталом лице, в груди становится тепло и уютно. Пусть Энн Хаттон и не моя родная кровь, но она стала мне ближе, чем собственная мать. Все, что я хочу, – видеть счастливой женщину, которая приглашала меня на каждый праздник и кормила до тех пор, пока штаны на животе не трещали; которая стирала белье, заметив, что я три дня подряд носил одну и ту же одежду.
– Спасибо! – Грейси оборачивается, складывая руки в знак благодарности маме.
– Нашла! – кричит Ава. Она быстро вставляет диск в проигрыватель и возвращается к Оукли.
– Будешь с нами смотреть, мам? – предлагает Оукли, когда на плоском экране, расположенном между черными рамками с фотографиями семьи Хаттонов разных лет, начинаются вступительные титры.
– Нет, ребята. Меня ждет новая книга. А вы развлекайтесь. Зовите, если что-то понадобится.
Когда вся четверка кивает в знак согласия, Энн выходит из комнаты, по-прежнему сияя теплой улыбкой, способной успокоить даже самого несчастного из людей.
К моему удивлению и негодованию, Грейси слезает с колен, идет в другую часть комнаты и останавливается перед грудой одеял, убранных в коричневую плетеную корзину.
– Господи, чувак, – хихикает Оукли, качая головой.
Показываю ему средний палец, не сводя глаз с Грейси, которая хватает из корзины самое пушистое одеяло, сжимает его в руках и бросается обратно ко мне. Как только она останавливается в нескольких сантиметрах от моих раздвинутых ног, я склоняю голову в немом вопросе.
– Ложись, – отчеканивает она, приглашая устроиться на диване.
Я киваю с ухмылкой:
– Слушаюсь, мэм.
Растянувшись на боку, засовываю под голову небольшую декоративную подушку и, приподняв брови, опускаю глаза на пустое пространство рядом. Грейси понимает намек и охотно присоединяется. Она укрывается бежевым пледом и ложится так, что наши тела оказываются вровень. Когда голова опускается рядом со мной, я улавливаю фруктовый запах шампуня – того самого, которым она пользуется уже около года. Волосы, рассыпавшись по подушке, теперь щекочут мне нос.
– Тебе удобно, принцесса?
– Станет, когда ты меня обнимешь, – шепчет Грейси.
Спорю на сто баксов, что сейчас, в этой кромешной тьме, она улыбается. И от этой мысли мне тоже хочется расплыться в улыбке. Как же я рад, что Оукли и Ава шепчутся о чем-то в свете телевизора и в нашу сторону даже не смотрят.
Я натягиваю одеяло до шеи, заползаю под него рукой и обнимаю Грейси за талию. Расслабив плечи, глажу пальцами бедра, наслаждаясь мурашками, порожденными моими прикосновениями. Наши груди синхронно поднимаются и также синхронно опускаются.
К тому времени, когда я все-таки обращаю внимание на телевизор, фильм уже во все идет.
Продрав наконец глаза, я обнаруживаю, что кино закончилось. Оглядевшись по сторонам, вижу, что Оукли и Ава, свернувшись калачиком, беспробудно дрыхнут на длинном трехместном диване в другом конце комнаты. Это прекрасно, ведь теперь мне не придется объяснять, почему я сдулся и не досмотрел ужастик. Спят они, кстати, невероятно странно: Оукли лежит на спине, Ава – сверху. Ее нога свисает с края дивана, голова Оукли – с подлокотника. Шея выглядит так, будто вот-вот пополам переломится – жутковатое зрелище. Жаль, что телефон не достать, иначе бы сфоткал эту картину.
Грейси сопит у меня на руке – дрыхнет мертвецким сном. Чего греха таить, рядом со мной она всегда хорошо засыпала. Клянусь, если бы сейчас кто-нибудь запустил фейерверк, она бы даже не вздрогнула.
Тем не менее, как бы мне ни хотелось спать на диване, чтобы потом проснуться с той же болью в шее, что и Оукли, наверху нас обоих ждет вполне удобная кровать.
Несколько раз пошевелив Грейси и не получив никакой реакции, кроме едва слышного храпа, со стоном откидываю голову. Принимаю решение действовать: осторожно встаю, подвожу руку под ее бедро и верхнюю часть спины и аккуратно поднимаю на руки. Грейси почти невесома, и почему-то я испытываю острое желание засунуть ей в горло непомерно большую порцию еды. Да, возможно, это не самая лучшая идея…
К тому времени, когда я добираюсь до застеленной ковром лестницы, она уже устроила голову в изгибе шеи – у меня складывается впечатление, будто она не спала все это время, а просто хотела на халяву прокатиться.
– Если ты хотела на руки, можно было попросить, – шепчу я, пытаясь убедиться в собственной правоте. Чувствую, как напрягается ее тело, а потом слышу тихий смешок. – Да, очень смешно, Грейси.
– Давно пора использовать твои мышцы по назначению, – произносит она, тихонько поглаживая и с трудом сжимая накаченные мышцы.
Толкаю ногой дверь ее спальни – к счастью, она оказывается открытой. Двигаюсь в темноте, не желая включать свет и ослеплять глаза ужасными розовыми стенами, которые шестнадцатилетняя Грейси сочла лучшей идеей на свете. Осторожно усаживаю ее на кровать, стягиваю футболку и бросаю ее вместе с трениками у двери. С улыбкой наблюдаю, как она снимает свою толстовку, обнажая крепкие мышцы живота, накаченные за годы танцев.
– Помочь? – спрашиваю я, заметив, что ткань зацепилась за край спортивного топа.
– Нет, – усмехается Грейси, как делает это всякий раз, когда я предлагаю помочь с чем-то, по ее мнению, нелепым.
Когда черная толстовка отброшена, она поправляет топ и залезает под одеяло.
– Жаль, – бормочу я, заползая следом. Ложусь на бок и рефлекторно притягиваю ее спиной к себе.
Лиф дотрагивается до моей кожи – я издаю непроизвольный стон: настолько меня бесит этот тряпочный барьер.
– Ты, наверное, самый развратный парень, которого я встречала. – Она вроде бы пытается меня пожурить, однако игривый тон все равно выдает истинные намерения.
Подавив смех, вожусь с краешком майки, а потом просовываю под него руку, испытывая облегчение при встрече с голой кожей.
– Ты не лучше, – констатирую я, вырисовывая круги вокруг пупка.
Похлопываю по подушке, приглашая ее устроиться рядом. Грейси подчиняется: легким движением она пододвигается, наполняя мой нос ароматом шампуня, тянется к руке на бедре и переплетает наши пальцы.
– Ладно, ты прав. – Она целует мне руку, ласкает губами шрамы, покрывающие костяшки пальцев, – их я получил на почве неразрешенного гнева на отчима и на ту жизнь, от которой хотел убежать.
– Я так и думал. – Понимающе хмыкаю, уже чувствуя, как тяжелеют веки.
– Помнишь тот день, когда Оукли нас застукал? – спрашивает Грейси несколько секунд спустя, когда я уже почти ощущаю вкус сна.
Зарывшись лицом в ее волосы, утвердительно киваю.
– Как я могу забыть?
– В тот день я кое-что поняла…
– Правда? И что? – Неопределенность в ее реплике меня удивляет, потому что Грейси всегда отличалась решительностью. Во всяком случае так было раньше.
– Кажется, я влюбляюсь в тебя, – произносит она тихо, но достаточно четко.
С трудом сглотнув, я киваю. Меня переполняют эмоции: я поражен, взбудоражен и настолько измотан, что мне трудно не погрузиться в сон – тем более сейчас, ощущая тепло ее тела. Дыхание Грейси служит идеальной колыбельной.
– Я хотела, чтобы ты знал… Чтобы… – Она смолкает. – Просто хотела, чтобы ты знал.
Снова киваю, только на этот раз мне все же удается подобрать слова:
– Ты открыла ту частичку меня, о существовании которой я даже не подозревал. Знаю, для тебя мои слова не кажутся значимыми, но для меня они важны. Очень важны, Грей.
Глава 22
Грейси
– Так вы теперь вместе? – интересуется Джесс, сидя в другом конце комнаты и внимательно наблюдая за мной своими серо-голубыми глазами. Все это время она нервно стучит по экрану телефона длинными ярко-розовыми ногтями.
Вместе ли мы? Думаю, да. Хотя, когда речь заходит о личных переживаниях, открытой книгой Тайлера точно не назовешь – особенно, если это влечет за собой крах его внутренней крепости.
Поездка к маме в прошлые выходные застала меня врасплох. В хорошем смысле, конечно. Я до сих пор не могу понять, почему я решила признаться во влюбленности, когда на самом деле я уже так близка к настоящей любви. Да и разве может быть иначе? Я ведь собственными глазами вижу, как грубый, сломленный, похожий на тень парень рядом со мной озаряется светом, и, боже праведный, лучи его настолько ярки, что само солнце не посмело бы бросить ему вызов.
Его привязанность ко мне выражается в разных формах: например, он всегда чуть сильнее массирует толстую кожу на пятках, потому что знает, что во время танцев я слишком сильно их нагружаю. Или, допустим, перед выходом на лед он всегда отправляет мне эсэмэску с простыми и в то же время приятными словами в стиле Тайлера.
«Ноги ноют. Сегодня твоя очередь делать массаж. Мне пора», – написал он час назад, вызвав улыбку размером с Техас. Я захихикала, как какая-то школьница, и по какой-то неведанной причине неприлично долгое время не могла оторвать глаз от экрана.
– Ладно, Джесс, спасибо, что порадовалась, – выдавливаю сдержанный смешок и пытаюсь скрыть недовольство ее поведением. Она уже несколько дней сама не своя, что меня абсолютно не радует.
– Прости. Просто все это неожиданно.
Быть может, она права. Я так долго сохла по Тайлеру, что теперь кажется странным проводить с ним столько времени – очень много времени, я бы сказала. Теперь, когда он наконец стал моим парнем, я и вовсе не могу им насытиться.
– Понимаю. Мне и самой непривычно, – пожав плечами, опускаюсь на диван рядом с подругой.
До этого Джесс лежала, но теперь, уронив телефон на грудь, она поднимается, со вздохом садится рядом и смотрит мне в глаза с осуждением – с таким явным, что хватило бы на целый состав присяжных.