Конечно, я могла бы поехать домой, принять душ и провести ночь в кровати, где пружины не впиваются в спину и не скрипят при каждом вздохе. Только смогу ли я заснуть, не зная, в порядке она или нет? Вряд ли.
– Проеду домой, когда Оукли придет. Не хочу, чтобы ты оставалась одна. Уж точно не здесь.
Мама знает, что убедить меня все равно не сможет – ей ни разу это не удалось, – поэтому она кивает и возвращается к просмотру сериала.
Когда через несколько минут дверь палаты открывается, меня чуть слезы не пробирают. Поднеся палец к губам, я шикаю. В ответ Оукли кивает, тихо опускает сумку на пол возле ванной и присаживается ко мне на диван.
Не успевает он сесть, как я бросаюсь в объятия. Это отвлекает меня от пустой комнаты, и я плачу, пропитывая насквозь его черную толстовку. Ничего не говорю, только содрогаюсь в такт безмолвным всхлипам, пока Оукли гладит меня по руке.
Он тяжело вздыхает:
– Все будет в порядке, Грей. Возвращайся домой. Я все узнаю и сообщу, что скажет врач. Обещаю.
Мои рыдания переходят в жалкие потуги, но щеки по-прежнему не высыхают.
– Напишу Тайлеру и попрошу его заехать за мной. Я без машины.
Тайлер высадил меня перед отъездом в Каролину. Не хотела садиться за руль, потому что была слишком подавлена. Да и вообще, в последнее время я только и делаю, что плачу.
Почему-то на смену грусти внезапно приходит какая-то жалость.
– Тайлер ждет тебя на улице. Он не хотел, чтобы ты оставалась в больнице, поэтому поехал за мной.
Удивленная, я отстраняюсь от брата и вытираю лицо рукавом толстовки.
– Серьезно?
– Да. Пришлось поторопиться, чтобы этот парень не разгромил дом, – смеется Оукли, но сразу замолкает, тихо ругая себя за шум.
– Ты уверен? А вдруг что-то…
Я смолкаю, не желая произносить эти страшные слова. Может, если оставлю их при себе, ничего плохого никогда не случится?
– С ней все будет в порядке. Телефон всегда при мне.
Сглатываю комок в горле и заставляю себя кивнуть, вытянув руки над головой. Мышцы сводит от резкого движения: слишком уж долго я просидела в сгорбленном виде.
Когда встаю и подхожу к маме, Оукли поднимается и тянется за моей сумкой и подушкой. Я нежно целую ее в макушку, вдыхая сладкий медовый аромат. Через несколько секунд оборачиваюсь, забираю у Оукли сумку, перекидываю ее через плечо и прижимаю к себе подушку.
– Пиши мне каждый час, понял?
– Да.
Оукли притягивает меня к груди, и я вздыхаю, обнимая его в ответ. Страх, который раньше испытывала, вновь пробуждается. Понимаю, что если не уйду сейчас, то, вероятно, уже не уйду никогда. Поэтому, когда через несколько мгновений мы отстраняемся друг от друга, я киваю – скорее себе, чем ему, – и выбегаю из комнаты, пока не успела передумать.
Увидев побитый «Форд», припаркованный возле приемного отделения больницы, испытываю облегчение. Вижу Тайлера, который стоит рядом с машиной, опираясь на пассажирскую дверь. Левая рука засунута в карман рваных джинсов, густые черные брови нахмурены, пока он смотрит в экран телефона. Розовая губа зажата между зубами, а нога беспокойно подпрыгивает, постукивая по асфальту.
Но тут уголки его рта поднимаются, и на его лице расплывается улыбка. Заметив меня, Тайлер убирает телефон, раскрывает объятия, и я, не раздумывая, спешу к нему.
Не успеваю отдышаться, как волна усталости и страдания накрывает меня с головой. Если бы не две мускулистые надежные руки, точно бы рухнула на тротуар.
– Ты в порядке? – тихо спрашивает Тайлер, перебирая спутанные пряди волос, закрывающие мое ухо.
Киваю, слишком уставшая, чтобы говорить. Он не верит – это видно по его напряженным плечам, – но тем не менее не настаивает на общении. И мне кажется, что в этот самый момент я дарю ему еще одну частичку себя.
Не отпуская меня, Тайлер разворачивается, открывает пассажирскую дверь и помогает мне сесть. Пристегнув ремень безопасности, он нежно целует меня в щеку, в то время как по ним начинают катиться крупные горячие слезы. Он вытирает их большим пальцем, но все бесполезно. Тогда я решаюсь помочь: тянусь к горловине толстовки и натягиваю ее на лицо, чтобы вытереть влагу. Надеюсь, слезы прекратятся как можно скорее. Откуда они вообще взялись? Я думала, их там давно не осталось.
Почему самую сильную из известных мне женщин уничтожает такая, казалось бы, банальная вещь, как болезнь? Бактериальная пневмония. Заболевание, от которого она должна была оправиться. И оправилась, но только на несколько недель. А теперь я даже не знаю, сможет ли она вообще победить эту напасть.
Меня сейчас вырвет.
– Я хочу лечь в кровать. Может, поедем?
Сегодня его карие глаза выглядят темнее: они будто поменялись от привычного цвета лесного ореха до темного шоколада.
Прежде чем ответить, Тайлер прижимается губами к щеке, а потом – к уголку рта.
– Конечно, детка. Поехали домой.
Глава 25
Тайлер
Светлые волосы, выбившиеся из беспорядочного хвоста Грейси, задевают мой подбородок всякий раз, когда высокий белый вентилятор совершает очередной оборот. Я наблюдаю, как равномерно поднимается и опускается ее грудь, пока она отдыхает рядом со мной, уткнувшись головой в то место, где встречаются шея и плечо. Наши голые ноги переплетаются, превращаясь в узел. Рука Грейси устраивается у меня на груди, а потом она засыпает, настолько измотанная этой неделей, что даже не пытается сопротивляться. Сейчас Грейси дышит гораздо спокойнее, уже не так отрывисто и резко. Чему я очень рад. Уже начал думать, что мне придется отвезти ее обратно в больницу ради ее же блага.
На экране идет фильм, о котором мы давно уже позабыли. Да к тому же нам все равно ничего не слышно из-за громкого жужжания вентилятора. Я уже около часа не отрываю глаз от Грейси. Веки ее припухли и отекли, курносый нос напоминает нос Рудольфа, а пальцы ослабили крепкую хватку на моем бицепсе лишь тогда, когда я уложил ее в постель. Она выглядит как прекрасная катастрофа. И по какой-то немыслимой причине эта катастрофа принадлежит мне.
Мне очень тревожно за Грейси. Энн больна. И не в самом хорошем смысле этого слова, если такое вообще существует. Она болеет серьезно, тяжело. И я знаю, что Оукли больше никуда не уедет, а продолжит настаивать, чтобы Грейси оставалась дома. Грейси, в свою очередь, велит ему засунуть свои просьбы в задницу. Впрочем, Оукли тоже это известно, поэтому она продолжит ездить в больницу, а я буду каждый день ее возить, чтобы не переживать.
Энн для них – целая жизнь. И так было всегда. Они любят ее с неистовой, непостижимой для меня силой, чего никогда не мог понять. Да и разве мог? Я был ребенком, которого слишком рано наделили самостоятельностью, потому что никому не было до меня дела.
Только когда в пятый раз меня пригласили на один из феноменальных домашних обедов Энн, я начал ощущать теплоту их приветствий, заботу, скрытую за каждым хмурым взглядом, и счастье, которое она испытывала, занимаясь детьми, словно это было ее единственной целью в жизни. Черт, мне до сих пор это трудно понять. Хотя я, скорее, восхищаюсь ими, чем смущаюсь или пугаюсь, и, наверное, по этой причине мне кажется, что Грейси выдержит все испытания.
Их сильная беззаветная любовь простирается далеко за пределы жестокого, эгоистичного мира. Она так глубоко укоренилась в их семье, въелась в них нежными словами и теплыми объятиями, домашним куриным супом с лапшой в морозные дни и телефонными звонками два раза в неделю. Такая любовь, как у них, не умирает вместе с человеком. Она остается навсегда, живет вместе с ветром и щебечет вместе с птицами.
Протяжный, прерывистый вздох щекочет мне грудь. Грейси крепче прижимается, хватаясь за бицепс с такой силой, что кожа под ее пальцами белеет. Я вскидываю бровь и с нарастающей улыбкой наблюдаю за тем, как она притягивает меня, превращая в личную подушку.
Видел бы сейчас меня Брейден. Он бы рассмеялся мне в лицо и назвал слабаком за то, что я поддался урагану по имени Грейси Хаттон и влюбился в нее. Я бы не хотел с ним соглашаться: ненавижу, когда люди видят мои слабые места. Но тем не менее он был бы прав, а ложь я ненавижу еще больше.
До сих пор не понимаю, как можно так сильно любить человека, что при одном только взгляде на него желудок начинает подпрыгивать, устраивая драку и нанося жестокие удары по остальным органам. Ради Грейси я готов на все, даже запереть себя в стеклянном боксе вместе с анакондой, если это заставит ее хоть чуть-чуть улыбнуться. И вот это обстоятельство как раз и пугает меня до смерти.
– О чем думаешь?
Тяжело сглотнув, опускаю взгляд на полубессознательную Грейси, чьи ресницы подрагивают в попытке удержать глаза открытыми.
Она испускает писклявый зевок.
– Спи, Грей, – бормочу я, поглаживая ее по спине.
Но Грейси качает головой и лениво запрокидывает на меня ногу.
– Расскажи мне свои мысли. О чем они?
– О тебе, – отвечаю я честно. Смысла лукавить все равно нет: она сразу меня поймает.
– Обо мне? – Глаза Грейси закрываются, а теплые губы прикасаются к моему подбородку. – О чем-то хорошем или плохом?
Слышу, как сон окутывает ее тихий голос, на что киваю в ответ, позволяя собственным векам сомкнуться. Сосредоточив внимание на ее груди, которая ритмично прижимается к моему боку, я тихонько бормочу:
– О хорошем, детка. Всегда только о хорошем.
А потом погружаюсь в сон.
Телефон на тумбочке тревожно вибрирует, вынуждая открыть уставшие глаза. Свет даже не пытается пробиться сквозь шторы – видимо, я спал не так уж и долго. Стиснув челюсти, хватаю хренову трубку и вздыхаю с облегчением, когда комната вновь поглощена тишиной.
– Алло, – отвечаю недовольным сонным голосом. В темноте я едва различаю силуэт Грейси, но судя по тому, что она не шевелится, звонок ее не разбудил.
– Ты ей рассказал?
Звонкий и назойливый голос Джессики выводит меня из себя. Осторожно сползаю с кровати, открываю дверь ровно настолько, чтобы протиснуть в проем широкое туловище, а потом закрываю ее с тихим щелчком.