Робин растерялся от этого спокойствия.
– Неужели никто больше не протестует? Жители штата довольны тем, как идут дела?
Его представления о Капитолии Висконсина были основаны на роликах с участием мамы. Он желал драмы, выяснения отношений и праведных призывов к справедливости от лица неравнодушных граждан. Но вместо этого узрел Америку.
Я встал рядом. Он вспылил. Свободной рукой рассек воздух.
– Папа! Ты что творишь?
– Удваиваю численность протестной группы.
– Ничего подобного! Уходи. Встань вон там.
Я отошел на тридцать футов вдоль тротуара. Он махнул: дальше!
– Ступай туда. Достаточно далеко, чтобы никто не подумал, что ты со мной.
Он был прав. Если бы мы протестовали вдвоем, это выглядело бы как подстава, затеянная взрослым. Но девятилетний ребенок, стоящий на лестнице в одиночестве с табличкой «Помогите, я умираю» мог стать событием, ради которого кто-то остановится и о чем-то спросит.
Я удалился на расстояние, не вызывающее дискомфорта. Нет нужды в том, чтобы какой-нибудь прохожий из лучших побуждений позвонил в Службу спасения округа Дейн. Удовлетворенный Робин поднял свой разрисованный плакат повыше. Вот так мы двое и увязли в политике планеты Земля.
Я ждал у подножия этой лестницы столько раз, что сбился со счета. Я встречался там с Алиссой после ее выступлений в связи с законопроектами, о которых мало кто в штате когда-либо слышал. Часто она выглядела довольной проделанной работой, временами оказывалась в приподнятом настроении, но никогда не была полностью удовлетворена. Спустившись по ступенькам, обнимала меня, изнемогая от усталости. Стискивала мои ребра и говорила: «Это только начало».
В конце концов ее охотничьи угодья расширились, включив в себя еще девять Капитолиев. Она больше путешествовала и меньше лоббировала, обучая других представлять свои заключения по поводу законопроектов. И все-таки пока я наблюдал, как ее сын топчется на ступеньках там, где Алисса так часто боролась с Миром-какой-он-есть, меня унесло в прошлое. Вся моя обширная библиотека научной фантастики твердила, что путешествия во времени не просто возможны, а необходимы.
На нашей свадьбе, в рамках обетов, о которых я ничего не знал, моя будущая жена вручила мне чиабатту.
– Это не символ. И не метафора. Это всего лишь буханка хлеба. Я сделала ее. Я испекла. Это еда. Мы можем съесть ее вместе сегодня вечером. От каждого по способностям, да? Просто будь со мной и в горе, и в радости. Останься со мной, когда ничего не останется. Я тоже останусь с тобой. Еды нам хватит.
Я ничего не понял и ощутил себя полным идиотом. Я ведь и хлеб-то не люблю. Но так вышло не только со мной. После паузы, испытывая такую же неловкость, Али вздохнула и прибавила:
– Ладно. Может, это все-таки метафора.
И все плачущие зрители засмеялись, даже моя мать. Потом была отличная вечеринка.
Али с самого начала предупредила меня, что ей снятся кошмары.
– Мне приходится иметь дело с довольно мрачными вещами, Тео. День за днем. Они проникают в мои сны. Ты точно хочешь спать рядом с женщиной, которая способна завопить, будто у нее поехала крыша?
Я сказал, если ей понадобится компания посреди ночи, пусть разбудит меня.
– Ой, я тебя разбужу, не вопрос. В этом-то и проблема.
В первый раз я подумал, что она кричит на кого-то, кто входит в комнату. Я вскочил, мое сердце выскакивало из груди. От моих резких движений она проснулась и, не различая как следует реальность и сон, начала рыдать.
– Милая, – уговаривал я. – Все в порядке. Я здесь.
– Ничего не в порядке!
Ее отпор был таким резким, что я едва не отправился спать в другую комнату. В три часа ночи женщина, которую я любил, плакала во мраке, и я хотел заявить ей, как сильно она только что меня ранила… Так уж устроено все на этой планете. Мы живем, подвешенные между любовью и эгоизмом. Может, в других галактиках все по-другому. Но я сомневаюсь.
– Что это было, Али? Скажи мне, и все пройдет.
Мы любим говорить: «Расскажи мне все. Всё». Но всегда с молчаливой оговоркой, что говорить о чем-то воистину ужасном не стоит.
– Я не могу тебе рассказать. И ничего не пройдет.
Ее рыдания стихли, когда она окончательно проснулась. Я попытал счастья снова.
– Что я могу для тебя сделать?
Она продемонстрировала что: заткнуться и обнять. Помощь казалась слишком незначительной, такое мог бы сделать кто угодно. И все же Али заснула в моих объятиях.
Проснулась она рано. К завтраку все выглядело так, будто ночью ничего не произошло. Она перебирала почту и нежилась в лучах солнца, как большое зеленое растение. Я подумал, что Али могла бы рассказать мне сейчас, описать ужас, который заставил ее проснуться с криком. Но она не собиралась этого делать по доброй воле.
– Прошлой ночью ты была на взводе. Плохой сон?
Она вздрогнула.
– Ох, милый. Не спрашивай.
Ее взгляд умолял меня не упорствовать. Она не доверяла мне; я не принадлежал к ее конфессии. Я попытался скрыть эту мысль, но Алисса прочитала меня, как букварь.
– Приснился мой худший кошмар.
Она окинула комнату взглядом: как бы отвлечь меня, чтобы не вдаваться в подробности?
– В моем худшем кошмаре я заблудился в чужом городе, и тут начинают выть сирены. И я не могу тебя найти.
Алисса взяла меня за руку, ее улыбка дрогнула. Моя жена думала, что я трачу силы впустую, беспокоясь о подобной мелочи – ведь мы жили в эпицентре более масштабной катастрофы.
– Нас считают невротиками, Тео. Кучкой психов.
Меня не включили в это всеми презираемое «мы». Она имела в виду своих духовных братьев и сестер – людей, способных думать и о судьбе других видов.
– Почему людям так трудно осознать, что происходит?
Я привык к тому, что она кричит по ночам, и перестал просыпаться. Со временем Али посвятила меня в свои кошмары. В ее снах живые существа могли говорить, и она их понимала. Они рассказывали ей, что на самом деле происходит на нашей планете – рассказывали о незримых страданиях, масштабы которых превосходили всякие выдумки. Она видела, к чему в итоге привели неумеренные аппетиты человечества.
При свете дня Алисса трудилась до изнеможения. Я отвозил ее в Капитолий в те дни, когда она защищала какой-нибудь законопроект, и забирал вечером у подножия южной лестницы. Результаты в основном удовлетворяли ее. Но по вечерам, после двух бокалов красного вина и поэтического сеанса со своей спасенной дворняжкой, моя жена могла снова впасть в панику.
– Что произойдет, когда они исчезнут? Когда останемся только мы? Чем это закончится?
Я не знал, что сказать. Мы засыпали, прижимаясь друг к другу, утешая друг друга, как могли. И каждые несколько ночей она опять просыпалась с криком.
Алисса сражалась до конца. В этом была ее суть. Однажды днем я наблюдал, как она наносила боевую раскраску перед зеркалом в ванной: румяна, тушь, гель для волос, блеск для губ. Она помогла составить призыв к защите прав нечеловекоподобных созданий, который собиралась продвигать по всему Верхнему Среднему Западу. Иными словами, собиралась воззвать к животному началу законодателей обоих полов в десяти разных штатах.
– Пленных не брать. Верно, дружище?
Турне по провинции должно было начаться в тот же вечер на родной территории, в южном крыле Капитолия Висконсина. Наряжаясь, Алисса напевала.
– Кукушка – прекрасная птица, она поет в полете. И если она кричит «ку-ку», значит, лето не за горами…
Законопроект, который поддерживала моя жена, на десятилетия опередил свое время. У него не было ни малейшего шанса быть принятым, и она это знала. Но Али мыслила в долгосрочной перспективе – до тех пределов, пока еще можно было говорить о перспективе как таковой.
Она вышла из ванной во всем великолепии и застенчиво посмотрела на меня.
– Эй! Ты тот самый парень, который однажды заставил меня заикаться, как в детстве!
Я страстно ее возжелал.
После выступления у нее был запланирован прием, и потому требовалась машина. Расписание оправдывало хлопоты с парковкой в центре города. Я вышел на подъездную дорожку проводить Али. Положив одну руку на дверцу со стороны водителя, она наклонилась вперед и картинно взмахнула другой рукой.
– Итак… Мстители, собирайтесь!
Мы поцеловались, Алисса куснула меня за губу. Потом она уехала в Капитолий. Я не знал, что в следующий раз, когда мы с женой встретимся на этой планете, мне придется опознавать ее тело.
Пешеходов стало больше, люди начали замечать Робина. Несколько женщин подошли достаточно близко, решив убедиться, что с ним все в порядке. Мужчины проходили мимо. Одна дама с уложенными седыми волосами, одетая в черный пиджак и юбку, чем-то похожая на мать Али, приблизилась к моему сыну с таким видом, словно была готова набрать 911. Я встал, чтобы вмешаться, но Робин сам отговорил ее. Она нырнула в сумочку и достала горсть банкнот, которые попыталась сунуть ему. Он посмотрел на меня умоляюще, но не забыл правила. Разрешение на протест строго запрещало сбор денег.
Ему удалось раздать несколько листовок, в основном сбитым с толку людям, которые не задержались, чтобы прочитать их. Листовкам редко удавалось миновать мусорные баки на углах ландшафтного парка. Я прикинул, что его исследование представительной демократии может продлиться час, а результатом будет очень короткий устный доклад в школе на следующий день. Но благодаря сочетанию благой цели и многочисленных сеансов нейронного фидбека мой мальчик превратился в просветленного бульдога. Он гнул свою линию, подскакивая к каждому человеку, который очутился посреди этих просторов из бетона и тесаного камня, чтобы протараторить ему одну и ту же фразу.
Я сидел на скамейке без спинки со своим ноутбуком и настраивал симуляцию атмосферы, которая могла бы развиться на суперземле, только что открытой в тридцати световых годах от нас. Я проголодался раньше Робина. Подошел к нему, держа в руках термос с холодным соком и пакет с обедом, который он сам приготовил для нас накануне вечером. Робби проглотил половину сэндвича с хумусом и авокадо, затем приказал мне вернуться на наблюдательный пост. Он тряхнул плакатом, чтобы компенсировать паузу в несколько минут.