Но потом я подумал: а вдруг расскажет? Как будто электрический разряд пробежал по моей липкой коже. Может, Робби не первый, кто соприкоснулся с отпечатком мозга Али. Однако я боялся, что такой вопрос выставит меня сумасшедшим. Или слишком опасался ответа, чтобы спрашивать.
Робби понравилось надувать лодку. Обычно он пару раз кое-как нажимал на педаль ножного насоса, а потом сдавался. В тот день он не взмолился о помощи. Суденышко поднялось из лужи вялого ПВХ без каких-либо жалоб со стороны сына.
Мы выбрали место рядом с табличкой, где были перечислены ограничения на рыбалку на испанском, мандаринском китайском и хмонге. Перебираясь с причала в лодку, Робин поскользнулся и упал. Он взвыл, когда его ботинки погрузились в грязь, а озеро промочило штанины до колен. Но потом, забравшись на борт нашей плоскодонки, озадаченно посмотрел на свои ноги.
– Ну-ну. Странно. Чего я так разволновался из-за воды?
Потребовалась целая вечность, чтобы пройти сотню ярдов. Робин осматривал берег, пока работал веслами. Я понимал, что он ищет. Птиц: существ, которые помогали его матери держать своих демонов в узде. Они всегда его интересовали. Однако любопытство где-то глубоко внутри превратилось в любовь, когда сын начал проходить тренировки с отпечатком мозга Али.
Гладкая серая фигурка промелькнула впереди. Робби махнул мне, чтобы я перестал грести. Впервые за много дней в голосе моего сына прозвучали нотки отчаяния.
– Что это было, папа? Кто это был? Я не успел разглядеть!
Местный обитатель – настолько распространенный, что даже я знал его название.
– Юнко, вроде бы.
– Темноглазый или серый? – Робин повернулся ко мне, уверенный, что я смогу ему сказать. Я не мог. Его мать произнесла совсем близко от моего уха: «Дрозд – моя любимая птица».
Мы еще немного проплыли в самом медленном транспорте из всех, какие известны человечеству. Когда глубина увеличилась, Робби поднял весло.
– Пап, может, ты будешь грести? А то мне как-то не по себе.
Я трудился на корме, водя веслом из стороны в сторону, чтобы нас не закружило на месте. Робин упирался рукой в борт лодки, и ему на нежное предплечье села бабочка, чья красота превосходила любой витраж. Сын затаил дыхание, дал гостье поразмыслить, взлететь и снова приземлиться ему на лицо. Она прошла по его закрытым глазам, прежде чем покинуть нас.
Робби откинулся на планшир и устремил взгляд в небо. Он как будто искал ту россыпь светящихся точек, увиденную ночью в Дымчатых горах – ведь на самом деле эти точки никуда не делись, просто дневной свет их скрывал. Мы вдвоем, скользя под невидимыми звездами, пересекали озерную гладь на надувной лодке.
Я думал, мы одни. Но чем больше наблюдал за Робином, тем отчетливее понимал, что здесь тесно, как на многолюдной вечеринке. Что-то летало, плавало, бегало по поверхности воды. Что-то ветвилось над водой и осыпалось в нее дождем из частиц живой ткани. Повсюду слышалась болтовня, словно хор радиостанций в авангардной пьесе. А на носу лодки сидело большое живое нечто, которое одновременно было и не было мной. Когда Робби заговорил, я так сильно вздрогнул, что плоскодонка едва не опрокинулась.
– Помнишь тот день?
Я растерялся.
– Какой день, Робби?
– День, когда вы записали свои чувства.
Я все помнил со сверхъестественной точностью. Как мы с Али жаждали друг друга потом. Как заперлись в комнате. Как она не рассказала мне об источнике своего экстаза. Как крикнула через закрытую дверь, уверяя нашего сына, что нам очень хорошо.
– В вас двоих было что-то забавное. Вы вели себя странно.
Он не мог этого помнить. Он был совсем маленьким, и ничто в том дне не было достаточно примечательным, чтобы запечатлеться в его воспоминаниях.
– Как будто у вас был большой секрет.
Моя жена прошептала: «Ты же помнишь этот секрет, не так ли, Тео?»
Я заработал веслом, чтобы остановить наше вращение и перевел дух.
– Робби, почему ты вдруг об этом подумал?
Он не ответил. Алисса продолжала поддразнивать: «Конечно, он помнит. Его родители вели себя странно».
– Доктор Карриер упоминал о том дне? Задавал тебе вопросы?
Робин перевернулся на живот, раскачивая лодку. Прищурился, смотря на дальний берег, как будто пытался заглянуть в прошлое.
– У мамы была татуировка?
Он не мог знать о ней. Я не осмелился спросить, откуда он узнал. Она обзавелась этим рисунком еще до того, как мы познакомились. Ей нужна была психологическая подпитка, чтобы пережить катастрофический первый курс в юридической школе. Чтобы противостоять деморализующему давлению, ей пришла в голову идея посеять самый ручной сорняк в мире, нанеся его чернилами на кожу: четыре зубчатых лепестка вокруг крошечных тычинок с пыльниками.
– Это должен был быть цветочек. Ее тезка.
– Морской алиссум.
– Верно.
– Но что-то пошло не так?
– Ей не понравился результат. Кто-то сказал, что тату похожа на деформированный смайлик. Поэтому она попросила татуировщика переделать цветок в пчелу.
– И пчела тоже выглядела забавно.
Он сводил меня с ума.
– Верно. Но Али смирилась с пчелой. Не хотела закончить тем, что на ней будет вытатуирована забавная лошадь.
Он смотрел на воду и не улыбался.
– Робби? Почему ты спрашиваешь?
Его лопатки выделялись под рубашкой поло, словно культи от ампутированных крыльев.
– По-твоему, о чем она думала в тот день? Все так странно. Как будто… входишь в лес, которому миллион лет.
Я едва не взмолился. Хоть словечко, хоть знак – доказательство того, что она пережила случившееся. Я потерял ее суть, я ее больше не чувствовал. И Робби не мог мне ничего рассказать. Или не хотел.
Он оперся подбородком о борт лодки и уставился в озеро. Колышущаяся поверхность воды была словно океан другого мира, как в одной из книг, которые я читал, когда был ненамного старше сына. Он выискивал взглядом тысячи рыб, прячущихся под темно-зеленой поверхностью от существ, которые дышали при помощи легких.
– Папа, на что похож океан?
На что похож океан? Я не мог объяснить. Море было слишком большим, а мое ведро – чересчур маленьким. К тому же дырявым. Я коснулся ладонью его голени. Это показалось лучшим из доступных ответов.
– А ты в курсе, что все кораллы в мире погибнут через шесть лет?
Мягкий голос, печальный изгиб рта. Самое впечатляющее партнерство в мире подходило к концу, и мой сын никогда не увидит, каким оно было. Робби посмотрел на меня снизу вверх; призрак Али засел у него в мозгу.
– И как мы можем это изменить?
В первый раз Тедия погибла, когда комета оторвала треть планеты и превратила в луну. Все живое на поверхности пропало.
Через десятки миллионов лет атмосфера восстановилась, воды потекли вновь, и жизнь зародилась во второй раз. Клетки научились симбиотическому трюку – объединению. Крупные существа опять распространились по всем экологическим нишам планеты. Затем далекий гамма-всплеск разрушил озоновый щит Тедии, и ультрафиолетовое излучение убило почти все.
Частицы жизни сохранились в самых глубоких океанах, так что на этот раз она вернулась быстрее. Замысловатые леса распространились по всем континентам. Через сто миллионов лет – как раз в тот момент, когда вид китообразных начал создавать орудия труда и предметы искусства – в соседней звездной системе взорвалась сверхновая, и Тедии пришлось начинать все сначала.
Проблема заключалась в том, что планета находилась слишком близко к центру галактики, где среди тесно расположенных звезд то и дело происходили какие-нибудь катаклизмы. Недалекое будущее всегда предвещало вымирание. Однако между бедствиями были периоды благодати. Спустя сорок перезагрузок затишье продлилось достаточно долго, чтобы цивилизация успела развиться как следует. Разумные медведи строили деревни и осваивали сельское хозяйство. Они использовали пар, подчинили электричество, сооружали простые машины и учились. Но когда их археологи узнали, как часто в прошлом наступал апокалипсис, и астрономы выяснили его причину, общество сломалось и самоуничтожилось за тысячелетия до очередной сверхновой.
Это повторялось раз за разом.
– Но давай пойдем и посмотрим, – сказал мой сын. – Я хочу просто взглянуть.
К тому времени, когда мы туда прибыли, планета умерла и воскресла тысячу и один раз. Резервы ее солнца почти иссякли, вскоре оно должно было расшириться и поглотить весь мир. Однако жизнь продолжала завоевывать новые плацдармы. Она больше ничего не умела. Она не могла действовать иначе.
Высоко в молодых горах Тедии с их острыми пиками мы обнаружили живых существ. Они были трубчатыми и ветвистыми, а еще так долго сохраняли неподвижность, что мы приняли их за растения. Однако они приветствовали гостей, вложив слова непосредственно в наш разум: «Добро пожаловать».
Они изучили моего сына. Я чувствовал прикосновение их мыслей.
«Ты хочешь знать, должны ли вы предупредить нас».
Испуганный Робби кивнул.
«Ты хочешь, чтобы мы были готовы. Но боишься причинить нам боль».
Мой сын снова кивнул. Он плакал.
«Не волнуйся, – сказали обреченные трубчатые существа. – Есть два вида бесконечности. Наш – лучший».
Из-за летних наводнений по всему Заливу питьевая вода, предназначенная для тридцати миллионов человек, оказалась загрязнена, и по южным территориям распространились гепатит и сальмонеллез. На Великих равнинах и на Западе старики погибали из-за аномальной жары. Загорелся Сан-Бернардино, а позже Карсон-Сити. Какая-то «Теория X» вынуждала вооруженных ополченцев патрулировать улицы городов по всем Равнинным штатам в поисках неведомых иностранных захватчиков. Тем временем новая разновидность стеблевой ржавчины вызвала неурожай пшеницы на всем китайском Лёссовом плато. В конце июля демонстрация «Истинной Америки» в Далласе превратилась в бунт на расовой почве.