– Вы же все это время публиковались, не так ли?
Он улыбнулся мне так, как улыбался мой отец, когда я слишком сильно замахивался и делал неудачный бросок.
– Ну разумеется.
– А конференции? Коллоквиумы?
– Конечно. Однако сейчас мы боремся за сохранение нашего финансирования.
– Да уж, понимаю…
После дюжины славных лет астробиология стала попрошайничать. Но известие о том, что даже практическая наука Карриера стеснена в средствах, меня удивило. Я никогда бы не подумал, что все исследования должны приносить прибыль. С другой стороны, мне и в голову не пришло, что министр образования сократит финансирование начальных школ, в которых преподавали эволюцию.
Взгляд у Карриера был такой, словно он заранее извинялся.
– Нужно подумать о трансфере технологий, пока есть такая возможность. Наша этого заслуживает.
– Хотите получить лицензию.
– Да, на весь процесс. Как высоко адаптируемый способ терапии многочисленных психологических расстройств.
Но мой сын не страдал расстройством!
– Просто скажите, о чем вы меня просите.
– Мы демонстрируем свою работу на профессиональных собраниях. Для журналистов и людей, работающих в частном секторе. Можем ли мы показать видео с его участием?
Я споткнулся о «частный сектор». Не знаю почему. Все на этой планете было превращено в товар задолго до моего рождения. Карриер не хотел смотреть мне в глаза. Японская коробка-головоломка полностью завладела его вниманием.
– Мы можем использовать видеозаписи сеансов, которые делали с самого начала.
Я не помнил, чтобы он упоминал при мне видео. Должно быть, я согласился на это в той или иной форме.
– Конечно, его имя мы не назовем. Но мы хотели бы упомянуть, что делает его прогресс таким необычным.
Мальчик учится экстазу у своей умершей матери.
Мой мозг слишком медлителен для поспешных вычислений. Я верил в науку. Я хотел, чтобы Робин был частью чего-то колоссального и полезного. Я хотел, чтобы люди увидели, что с ним происходит. Он сможет стать вирусом благополучия, как сказала Джинни. Но план Мартина вызывал тревогу.
– Это звучит не очень безопасно.
– Мы просто покажем две минуты размытого видео с измененным голосом исследователям и медицинским работникам.
Я почувствовал себя мелочным и суеверным. Хуже того: эгоистичным. Как будто я поел, а теперь отказался платить свою долю по чеку.
– Я могу подумать пару дней?
– Конечно. – Профессор испытал облегчение, явно превосходящее его планы. Он спросил – быть может, чтобы вызвать во мне теплые чувства: – Дома он так же сияет, как и в лаборатории?
– Он блаженный уже несколько недель. Я не помню, когда у него в последний раз был припадок.
– Вы кажетесь озадаченным.
– А разве не должен?
– Только представьте себе, в каком мире он живет.
– Я бы хотел сделать больше, чем просто представить.
Карриер нахмурился, не понимая меня.
– Я бы хотел испытать на себе нейронный фидбек. – Я становился все более и более одержимым этой идеей после каждого сеанса Робина. Мне нужен был доступ к разуму моей покойной жены.
Хмурый взгляд Карриера сменился смущенной улыбкой.
– Извините, Тео. Боюсь, я не сумею оправдать такие затраты. Прямо сейчас мы из кожи вон лезем, чтобы оплачивать положенные эксперименты.
От волнения я начал терять нить разговора.
– Я хотел спросить… Чем больше Робин тренируется, тем больше он похож на Алиссу. То, как он постукивает себя по виску и медленно произносит «на самом деле»… В этом есть нечто жуткое. Он выучил половину птиц, которых знала Али.
Эта мысль позабавила Мартина.
– О, я вас уверяю: он не мог обрести все это благодаря нашим занятиям. Он вообще ничего не может получить от отпечатка ее мозга, кроме ощущения того единственного эмоционального состояния, которому учится подражать.
И все же она обучала его, так или иначе. Я не настаивал. Я почувствовал себя суеверным охотником-собирателем, вовлеченным в магический карго-культ.
– По правде говоря, не уверен, что это эмоциональное состояние действительно отражает ее суть, – проговорил я.
– Экстаз? Думаете, он не свойственен Али?!
Между Мартином и мной пробежала искра. Я постиг истину без какой-либо обратной связи. Мой собеседник отвел взгляд, и я понял. Вся моя стратегия осознанного невежества рухнула, открыв правду, что стояла за подозрением, которое я пестовал уже давно. Дело было не только в моей беспредельной неуверенности: прожив с женой дюжину лет, я так и не понял, какой она была на самом деле. Алисса осталась для меня отдельной планетой.
В тот вечер астрономы всего мира собрали больше информации о Вселенной, чем за первые два года моей учебы в аспирантуре. Камеры в пятьсот раз больше тех, на которых я обучался, чертили на небе дуги. Межзвездное сознание пробуждалось, и в ходе эволюции у него появились глаза.
Я сидел перед большим изогнутым монитором в своем кабинете, черпая информацию из океанов общепланетарных данных, а мой сын лежал на ковре в другой комнате, просматривая любимые природные объекты на транспондере для исследования планет. Мои встревоженные коллеги со всей страны готовились к войне. Меня тоже завербовали.
В течение восьми лет я создавал миры и живые атмосферы, постепенно собирая то, что мои коллеги-астробиологи назвали Бирновским определителем инопланетян. По сути, это был таксономический каталог всех разновидностей спектроскопических сигнатур, сопоставленных со стадиями и типами возможной внеземной жизни, благодаря которой они могли возникнуть. Чтобы проверить свои модели, я посмотрел на Землю издалека. Я видел нашу атмосферу в виде бледных, нечетких пикселей света, отраженного Луной. Ввел эти пиксели в свои симуляции – и черные линии в их спектрах подвергли испытанию точность моих эволюционирующих моделей, помогли настроить их как следует.
Однако дело всей моей жизни оказалось поставлено на паузу. Как и сотни коллег-исследователей, я ждал данных – реальных данных из реальных миров, расположенных где-то далеко. Человечество сделало первый шаг к ответу на вопрос о том, есть ли в космосе жизнь. Но его нога зависла над пустотой.
Телескоп «Кеплер» превзошел наши ожидания. Он заполнял космос новыми планетами, куда бы ни повернулся. Не хватало исследователей, чтобы побыстрее разобраться с мирами-кандидатами, и они тысячами выстраивались в очередь. Теперь мы знали, что планеты земного типа – обычное дело. Их оказалось больше, чем я смел надеяться, и они находились ближе.
И все же «Кеплер» ни одну такую планету не узрел непосредственным образом. Он раскинул широкую сеть, наблюдая за потемнением звезд во многих парсеках от нас, и фиксировал малейшие перемены в их яркости, выраженные в десятках миллионных долей от нормальных значений. Бесконечно малое потускнение светила означало, что между ним и Землей проходит невидимая планета. Этот факт до сих пор вызывает во мне потрясение: все равно что разглядеть мотылька, ползущего по уличному фонарю, с расстояния в тридцать тысяч миль.
Но «Кеплер» не мог ответить на мой главный вопрос: я хотел знать наверняка, хотел доказать, что во Вселенной есть еще один мир, где существует жизнь. Понятия не имею, почему он так много для меня значил, ведь для большинства людей это не имело ни малейшего значения. Даже Алиссу подобная проблема на самом деле не слишком заботила. В отличие от Робби.
Чтобы точно узнать, способна ли планета дышать, требовались инфракрасные изображения достаточно хорошего качества – только так мы могли получить подробные спектральные «отпечатки» атмосферы. Задача была нам по силам. Еще до рождения Робина – и до встречи с Али – я стал одним из многих исследователей, планирующих космический телескоп, который мог бы воплотить в реальность любую из моих моделей и навсегда решить вопрос, бесплодна Вселенная или жива. Летательный аппарат, который мы лоббировали, был в сто раз мощнее «Хаббла». Лучшие из существующих приборов по сравнению с ним выглядели стариками в темных очках, с собакой-поводырем на поводке.
А еще он означал безумную трату денег и усилий, без малейшей практической пользы для мира. Он бы никого не обогатил в обозримом будущем, не подарил лекарство хоть от одной болезни, не защитил от надвигающегося цунами нашего собственного безумия. Он бы просто ответил на вопрос, который мы, люди, задавали с тех самых пор, как спустились с деревьев: был ли божественный разум и впрямь склонен к сотворению жизни, или человечество появились на свет лишь по нелепой случайности?
В тот вечер наши войска собирались по всему континенту, от Бостона до залива Сан-Франциско. Конгресс грозился сократить финансирование «Искателя планет земного типа». Мои коллеги созвали поспешный кворум – коллективный разум, импровизированный защитник дела, которому мы посвятили всю свою жизнь. Мы устроили телеконференцию – два десятка окошек с видеосвязью и столько же голосовых каналов, работающих то синхронно, то нет. Ораторы высказывались по очереди, и на моем экране проступал облик хрупкого орбитального аппарата, который как будто говорил их устами. Мужчина с пятнами от еды на рубашке не мог смотреть в глаза даже веб-камере. Еще один в каждую фразу вставлял по меньшей мере одно «ну». Женщина, которая годами работала сиделкой, прежде чем стать одной из величайших охотниц за планетами на Земле. Мужчина, потерявший свое дитя из-за самодельного взрывного устройства в Афганистане. Еще один – он, как и я, начал пьянствовать в четырнадцать лет, но, в отличие от меня, не мог обуздать свои желания даже сейчас.
– Не забывайте, Конгресс дважды угрожал закрыть «Следующее поколение».
– Так все из-за «Поколения», чтоб он провалился! Он уже больше десяти лет высасывает все средства из бюджета.
Космический телескоп «Следующее поколение» был больным местом для моих соратников. Флагманский инструмент опоздал на десяток лет и превысил запланированное финансирование на четыре миллиарда долларов. Конечно, мы все его желали. Но он был теснее связан с космологией, чем с поиском экзопланет. И воровал деньги у всех других проектов.