Благополучие подобно вирусу. Один уверенный в себе человек, который в этом мире чувствует себя как дома, может заразить десятки других. Разве вам не хотелось бы увидеть эпидемию инфекционного благополучия?
Под давлением журналиста Карриер заявил: «Для такого, скорее всего, потребуется куда меньше людей, чем вы могли бы предположить».
Наряду с допустимыми отклонениями, p-величинами и утверждениями о терапевтических преимуществах, Карриер обычно упоминал дразнящий фрагмент данных на конце кривой: есть один девятилетний мальчик, который начал эксперимент живым сгустком ярости и закончил юным Буддой. Иногда Карриер говорил о том, что мальчик потерял мать. Иногда – о том, что он боролся с предшествующими эмоциональными расстройствами. Иногда речь шла просто о «мальчике», страдающем от неопределенных «проблем». Затем показывали видео: полминуты размытого Робина, разговаривающего с экспериментаторами в день первого сеанса, сорок пять секунд тренировки внутри томографа и еще минута год спустя – беседа с его драгоценной Джинни. Впервые увидев смонтированный ролик, я ахнул. То, как мой сын держался и вел себя, как звучал его голос… словно пациент до и после какой-то экспериментальной иммунотерапии. Он стал совсем другим человеком. Он едва ли принадлежал к тому же виду млекопитающих.
Где бы Карриер ни представлял этот ролик, он всегда становился кульминацией выступления. Профессор показал видео шестистам зрителям на ежегодной конференции Американской ассоциации общественного здравоохранения. На приеме после беседы он рассказал группе терапевтов еще более удивительную историю, стоящую за удивительным видео. И вот тогда будущее Робина начало от меня ускользать.
Я устроил ему охоту за сокровищами вдоль Миссисипи. Представьте себя каплей воды, которая проделала путь от ледникового озера в Миннесоте до Луизианы и Мексиканского залива. Мимо каких штатов вы бы проплыли? Какие рыбы и растения могли бы вам повстречаться? Какие достопримечательности и звуки вы бы увидели и услышали по дороге? Затея казалась достаточно невинной – тридцать лет назад я бы и сам мог получить такое домашнее задание. Но тридцать лет назад это была другая река.
Как часто случалось в те дни, Робин слегка перегнул палку. Охота за сокровищами превратилась в недельную экскурсию. Он рисовал карты и схемы, делал эскизы лодок, барж и мостов, целые подводные сцены, изобилующие экзотическими обитателями. Через несколько дней он появился рядом с моим столом в кабинете, протягивая покрытый эмалевой краской планшет, на котором проводил свои исследования.
– Запрашиваю обновление транспондера.
– А что с ним не так?
– Ну, папа. Ты называешь его «планетарным», но на самом деле это просто маленький браузер для детишек. Он меня никуда не пускает.
– Куда ты хочешь попасть?
Он рассказал мне, что ищет и как найдет.
– Хорошо. Сегодня используй логин «Тео». Но вернись в свой собственный профиль, когда закончишь.
– Урашеньки! Ты лучше всех. Я всегда так говорил. Какой пароль?
– Любимая птица твоей матери. Но летящая задом наперед.
В его взгляде отразилась жалость ко мне за то, что я выбрал такой очевидный секрет. Так или иначе, он вернулся к работе в полном восторге.
А вот когда мы воссоединились за ужином, Робин выглядел подавленным. Мне пришлось его разговорить.
– Ну как там жизнь на Миссисипи?
Он зачерпнул ложкой немного томатного супа у дальнего края тарелки.
– Вообще-то не слишком хорошо.
– Рассказывай.
– Все довольно плохо, пап. Точно хочешь знать?
– Я справлюсь.
– Я не знаю, с чего начать. Например, больше половины наших перелетных птиц нуждаются в реке, но утрачивают свою среду обитания. Ты знал об этом? Химикаты, которые фермеры распыляют на полях, попадают в реку, и амфибии мутируют. И еще лекарства, они попадают в канализацию, когда люди писают и какают… Рыба напичкана всякой химией. В реке даже больше нельзя плавать! И что в итоге? В дельте? Тысячи квадратных миль мертвой зоны.
Лицо Робби заставило меня пожалеть, что я дал ему свой пароль. Как настоящие учителя справлялись с этим? Как у них получалось устраивать экскурсии по реке, не подделывая данные и не игнорируя очевидное? Мир стал негодным для того, чтобы открывать его школьнику.
Он положил подбородок на руку, лежащую на столе.
– Я это на самом деле еще не проверил, но… с другими реками, вероятно, дела обстоят так же плохо.
Я обошел стол и встал за его стулом. Наклонился, обнял его за плечи. Он не поднял глаз.
– Люди об этом знают?
– Думаю, да. В основном.
– И ничего не делают, потому что…
Стандартный ответ – «Все дело в экономике» – был безумием. Я пропустил кое-что важное в обучении. Мне все еще чего-то не хватало. Я погладил его по макушке. Где-то под моими движущимися пальцами были те клетки, которые изменила обратная связь.
– Я не знаю, что сказать, Робин. Хотел бы знать.
Он нащупал мою руку.
– Все в порядке, папа. Это не твоя вина.
Я был почти уверен, что он ошибался.
– Мы ведь всего лишь эксперимент, верно? И ты всегда говоришь, что эксперимент с отрицательным результатом не является неудачным экспериментом.
– Нет, – согласился я. – Можно многому научиться на отрицательных результатах.
Он встал, полный энергии, готовый закончить свой проект.
– Не волнуйся, папа. Может, мы и не поймем, что к чему. Но Земля поймет.
Я рассказал ему о планете Миос, которая процветала за миллиард лет до появления человечества. Жители Миоса построили корабль для дальних, длительных исследовательских экспедиций и наполнили его разумными машинами. Этот корабль пролетел сотни парсеков, пока не нашел планету, полную сырья, где приземлился, обосновался, осуществил ремонт и скопировал себя и всю свою команду. Затем два одинаковых корабля отправились в разные стороны еще на сотни парсеков, пока не нашли новые планеты, где снова повторили весь цикл.
– Как долго это длилось? – спросил мой сын.
Я пожал плечами.
– Их ничто не могло остановить.
– Они что, искали места для вторжения или что-то в этом роде?
– Может быть.
– И они продолжали делиться? Их, должно быть, миллион!
– Да, – сказал я ему. – Потом два миллиона. Затем четыре.
– Святые сосиски! Так они должны быть повсюду!
– Космос велик, – сказал я.
– Корабли посылали донесения на Миос?
– Да, хотя сообщения шли все дольше и дольше. И корабли продолжали их слать, даже после того, как Миос перестал отвечать.
– Что случилось с Миосом?
– Корабли так и не узнали.
– Они продолжали странствовать, даже несмотря на то что Миос исчез?
– Так их запрограммировали.
Мой сын призадумался.
– Очень печально. – Он сел в постели и толкнул рукой что-то невидимое. – Но им все-таки повезло, папа. Столько всего увидели…
– Они видели планеты с атмосферой из водорода и кислорода, неона и азота, водные миры, кремниевые и железные миры, а также шары из жидкого гелия с сердцевиной из алмазов в триллион карат. Всегда находились новые планеты. И они всегда были не похожи друг на друга. Так прошел миллиард лет.
– Это много, – сказал мой сын. – Может быть, этого достаточно. Даже если Миос исчез.
– Они делились, копировали себя и распространялись по галактике, как будто у них все еще была на то причина. Один из пра-пра-пра-пра-правнуков изначального корабля приземлился на скалистой планете с мелкими морями, в маленькой, странной звездной системе, вращающейся вокруг звезды G-класса.
– Ну пап, просто скажи, что это была… Земля?
– Корабль приземлился на плоской равнине среди беспорядочно расположенных, колышущихся, высоченных сооружений, более сложных, чем все, что уже повидал экипаж. Замысловатые, трепещущие конструкции отражали свет на разных частотах. У многих верхушки выглядели удивительно и резонировали на более низких частотах…
– Погоди. Растения? Цветы. Ты хочешь сказать, корабли микроскопические?
Я не стал отрицать. Робби казался в равной степени скептичным и очарованным.
– Что потом?
– Команда корабля долгое время изучала гигантские колышущиеся цветы, зеленые, красные и желтые. Пришельцы с Миоса не смогли понять, что это за штуки и как работают. Они видели, как пчелы залетают в цветы, а цветы следят за солнцем. Они видели, как цветы увядают и превращаются в семена. Они видели, как семена падают и прорастают.
Мой сын поднял руку, чтобы остановить рассказ.
– Если бы они все поняли, папа, оно бы их убило. Они бы подключились к коммуникатору и передали всем остальным кораблям с Миоса – по всей галактике, – чтобы те вырубились насовсем.
От его слов у меня по коже пробежали мурашки. Я планировал другой конец.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что они бы осознали главное. У цветов есть цель, а у кораблей – нет…
Я брал его с собой в кампус в те дни, когда преподавал. Он раскладывал свои книги на столе в кабинете, и пока я читал лекции или участвовал в заседаниях, Робин учился делению в столбик, решал арифметические задачи, расшифровывал стихи и узнавал, почему деревья за окном кабинета стали морковно-золотыми. Он больше не учился. Он просто играл с фактами и наслаждался происходящим.
Аспиранты любили заниматься с ним. Однажды октябрьским утром я пришел в кабинет после затянувшегося семинара и застал Вив Бриттен, которая работала над локальным кризисом, связанным с моделью Лямбда-CDM, сидящей за столом напротив моего сына, держась за голову.
– Босс. Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что происходит внутри зеленого листочка? Нет, серьезно? Просто охренеть…
Робин ухмыльнулся, довольный учиненным хаосом.
– Эй! Плохое слово!
– Чего? – откликнулась Вив. – Я сказала «охранять». В смысле, охранять надо такие мозги, как у тебя.