Вив была права, абсолютно права. Зеленая Земля была в ударе, она окутывала себя атмосферой и создавала больше форм, чем ей когда-либо могло понадобиться. А Робин делал заметки.
За обедом мы сидели на берегу озера, наблюдали за рыбой. Робби узнал, что поляризованные солнцезащитные очки позволяют заглянуть в совершенно новый чужой мир под зеркальной поверхностью. Мы, как загипнотизированные, смотрели на косяк трехдюймовых разумных существ, когда в четырех футах за моей спиной раздался чей-то голос.
– Теодор Бирн?
Женщина примерно моих лет стояла, прижимая к груди матово-серебристый ноутбук. На ней было изрядное количество бижутерии из бирюзы, а складки серой блузки ниспадали поверх обтягивающих джинсов. Ее сдержанное контральто не соответствовало дерзости поступка.
– Простите. Мы знакомы?
Улыбка незнакомки выражала смущение и изумление одновременно. Она повернулась к моему сыну, который затеял любимый анимистический ритуал: поглаживал бутерброд с миндальным маслом, собираясь его съесть.
– Ты, должно быть, Робин!
От дурных предчувствий шею обдала жаром волна тепла. Прежде чем я успел спросить, чего она хочет, Робин сказал:
– Вы похожи на мою маму.
Женщина искоса посмотрела на него и рассмеялась. Наши с Алиссой предки тоже были выходцами из Африки, только они попали сюда гораздо раньше. Незнакомка снова повернулась ко мне.
– Извините за беспокойство. У вас найдется минутка?
Я хотел спросить: «Минутка для чего именно?» Но мой сын, обученный экстазу, сказал:
– У нас есть миллион минут. Прямо сейчас – рыбное время.
Она протянула мне визитную карточку, испещренную шрифтами и цветными пятнами.
– Я Ди Рейми, продюсер «Ова Нова».
Это был канал с несколькими сотнями тысяч подписчиков; кое-какие видео с него набрали по миллиону просмотров. Я не посмотрел ни минуты из того, что они снимали, но знал, что собой представляет «Ова Нова».
Ди Рейми повернулась к Робину.
– Я видела тебя в учебных роликах профессора Карриера. Ты потрясающий.
– Кто вам о нас рассказал? – Я не смог сдержать гнев в голосе.
– Мы хорошо потрудились.
До меня дошло. Для парня, выросшего на научной фантастике, я был удивительно наивен в отношении того, на что способны искусственный интеллект, распознавание лиц, перекрестная фильтрация, здравый смысл и быстрое погружение в совокупный мозг планеты. Наконец-то я избавился от глупой вежливости.
– Чего тебе надо?
Моя грубость по отношению к незнакомке потрясла Робина. Он продолжал поглаживать свой бутерброд, чересчур сильно и быстро.
– «Ова Нова», пап. Они сняли ту историю о парне, который позволил мушке вылупиться под кожей на своем плече.
Ди Рейми восхитилась:
– Ого, ты смотришь нас!
– Только те видео, которые о том, как крут мир.
– Ну что ж! Мы думаем, то, что с тобой происходит, – одна из самых крутых вещей, которые нам доводилось видеть.
Робин посмотрел на меня, ожидая объяснений. Я ответил пристальным взглядом. Осознание отразилось на его лице. Инфлюенсеры хотели, чтобы он снялся в идеальном трехминутном эпизоде, который мог бы заработать миллион лайков от незнакомцев по всему миру: «Мальчик воскрес благодаря мозгу своей мертвой матери». Или, может быть, наоборот.
Жизнь состоит из накопленных ошибок. К тому времени, когда появилась Ди Рейми с планом превратить моего сына в гвоздь программы, я потерял счет своим родительским неудачам.
Робин подумал, что будет забавно встать в один ряд с другими причудливыми обитателями Земли. Он изложил мне свои доводы за мороженым через несколько часов после того, как я отправил Ди Рейми восвояси.
– Пап, ну честное слово, подумай об этом. Я так долго был очень несчастным. А теперь все изменилось. Вдруг кому-то нужно об этом узнать? Будет познавательно. Ты же любишь учить новому, пап. И к тому же это крутое шоу.
Два дня спустя Ди Рейми позвонила мне.
– Вы не понимаете моего сына, – сказал я ей. – Он… необычный. Я не могу допустить, чтобы он превратился в экспонат выставки.
– Он не будет экспонатом. Он будет объектом аргументированного интереса, к нему будут относиться с уважением. Вы можете присутствовать на съемках. Мы будем избегать всего, что доставляет вам неудобства.
– Простите. Он особенный ребенок. Ему нужна защита.
– Я понимаю. Но вы должны знать, что мы собираемся снять фильм, независимо от того, хотите вы принять в нем участие или нет. Мы используем все уже имеющиеся материалы любым удобным для нас способом. Мы даем вам шанс принять участие и высказать свое мнение.
Смартфон – настоящее чудо, превратившее каждого из нас в бога. Но в одном простом отношении он примитивен: нынче невозможно взять и бросить трубку.
Формально мой сын оставался анонимным. Но то, что обнаружили исследователи «Ова Нова», вскоре могли узнать и другие. Я совершил ошибку, и бездействие могло ее лишь усугубить. По крайней мере, я все еще мог попытаться проконтролировать то, каким образом эта история станет достоянием общественности. Через два дня, когда мой гнев утих, я позвонил Ди Рейми.
– Я хочу решающий голос при одобрении окончательного монтажа.
– Вы его получите.
– Я не разрешаю вам использовать его настоящее имя или какие-то другие факты, которые облегчат его идентификацию.
– Договорились.
Мой сын был проблемным мальчиком, которому причиняло боль то, чего не видел охваченный эпидемией сомнамбулизма мир. Необычная терапия сделала Робби немного счастливее. Возможно, лучше пусть он предстанет перед камерой таким, какой есть, чем «Ова Нова» сотворит сенсацию из клипов Карриера, сопроводив их торгашеским трепом.
Робин пристроился рядом на диване в гостиной, свернувшись калачиком у меня под мышкой, и все объяснил мне тем вечером, когда мы решили остаться на Земле.
– Ты же слышал, что говорил доктор Карриер. Возможно, это принесет пользу.
Я не понимал, что происходит с Робином, пока не увидел предварительный монтаж. В этом видео его зовут Джей[16]. Он входит в кадр, и кадр оживает. Он поворачивается, чтобы посмотреть на уток, серых белок и липы вдоль озера, и его взгляд превращает их в инопланетян, которых камера может оценить непредвзято.
Затем он лежит в трубе МРТ в лаборатории Карриера, силой мысли перемещая фигуры на экране. Его лицо круглое и открытое, но немного озорное; он доволен своим мастерством. Голос Ди Рейми за кадром объясняет, как Джей учится соответствовать набору чужих, замороженных чувств, положенных на хранение много лет назад. Но ее объяснение не относится к делу. Он ребенок, увлеченный процессом творения.
Затем он сидит напротив Ди Рейми, на скамейке под раскидистой ивой.
– Но что же ты чувствуешь? – спрашивает она.
Нос и рот Джея слегка подергиваются. Он взволнованно жестикулирует, начиная объяснять.
– Знаете, как бывает, когда поёшь хорошую песню с людьми, которые тебе нравятся? Люди поют по-разному, но хорошо звучат вместе?
Журналистка на полминуты делается печальной. Может быть, пытается вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз пела вместе с друзьями.
– Ты как будто разговариваешь с мамой?
Он хмурит брови; ему не очень-то нравится этот вопрос.
– Никто ничего не говорит вслух, если вы это имеете в виду.
– Но ты можешь чувствовать ее? Ты понимаешь, что это она?
Он пожимает плечами. Я вижу Робина старого образца.
– Я понимаю, что это мы.
– Ты чувствуешь, что она там, с тобой? Когда ты тренируешься?
Голова Робина поворачивается, как цветок на стебле. Он видит что-то слишком колоссальное, чтобы сказать об этом журналистке. Он поднимает руку над головой, хватается за нижние ветви ивы и позволяет им проскользнуть сквозь пальцы.
– Она здесь прямо сейчас.
Видео мигает, обрывается.
Они прогуливаются по берегу озера. Ди Рейми заводит руку за спину, как будто она врач, сообщающая деликатные, но не катастрофические новости.
– Тебе, должно быть, было так больно, – говорит она.
Мне опять хочется заорать на нее. Но Джей внимает миру, а не журналистке.
– Когда началась боль? Когда ушла твоя мама или раньше?
Он хмурится, услышав слово «ушла». Но все схватывает на лету.
– Моя мама не ушла. Она умерла.
Ди Рейми спотыкается и останавливается. Может, его слова ошеломляют ее, заставляя слушать. Может, будоражат, их странность обещает еще пару тысяч лайков. Может, я слишком жесток.
– Но ты научился подстраиваться под паттерны ее мозговой активности. Теперь ее часть внутри тебя, верно?
Он улыбается и качает головой, но не в знак несогласия. Он уже знает, что взрослым невдомек, как все устроено. Протягивает руки к траве, небу, дубам и липам, окаймляющим озеро. Взмахивает ими, словно желая охватить и наш далекий, невидимый район, университет, дома наших друзей, Капитолий и штаты за пределами Висконсина.
– Все внутри всех.
Запись прерывается, дальше следуют ролики, снятые в начале его тренировок. На экране какой-то другой мальчик, он сгорбился на пластиковом стуле, отвечает на вопросы уклончиво, монотонным голосом. Прикусывает губу и рычит, когда что-то не получается. Вокруг него повсюду враги. Затем отрывки, где он рисует, пребывая в восторге от линий и цветов. Я смотрел это видео столько раз, что не счесть. Тысяча просмотров на моей совести. И все равно эти два мальчика бок о бок потрясают меня до глубины души.
И снова Джей с Ди Рейми у озера.
– Ты казался таким обиженным и злым.
– Многие люди обижены и злы.
– Но ты больше не такой?
Он хихикает; поразительный контраст с мальчиком в клипах Карриера.
– Нет. Больше нет.
На скамейке под деревьями Ди Рейми держит на коленях один из его блокнотов и переворачивает страницы. Он объясняет рисунки.