– Например, Великий фильтр мог существовать в самом начале, когда молекулы превратились в нечто живое. Или позже, когда в ходе эволюции впервые развилась клетка, или когда клетки научились собираться в многоклеточные организмы. Или, может быть, когда возник первый мозг.
– Множество критически важных мест.
– Я просто подумал вот о чем… Мы смотрим и слушаем уже шестьдесят лет.
– Отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия.
– Я знаю. Но, может быть, Великий фильтр не в прошлом, а в будущем.
И, может, мы как раз достигли его. Дикое, безжалостное и богоподобное сознание, много-много сознаний, экспоненциальное и мощное, как взрыв, усиленное машинами и умноженное на миллиарды: слишком ненадежная сила, чтобы просуществовать долго.
– Потому что в противном случае… Напомни, каков возраст Вселенной?
– Четырнадцать миллиардов лет.
– Потому что в противном случае они были бы здесь. Повсюду. Верно?
Он замахал руками, указывая сразу во все стороны, а потом оцепенел, заметив над землей нечто первозданное. Робби увидел их первым, когда они казались просто пятнышками: семейство из трех песчаных журавлей, летящих в свободном строю на юг, к зимним квартирам, которые юный потомок еще не видел. Они улетали поздно. Но вся осень запаздывала на несколько недель, в то время как наступление следующей весны обещало быть преждевременным.
Они приближались растянутой цепочкой. Их изогнутые крылья, точно серые шали с черной бахромой, поднимались и опускались. Длинные темные кончики маховых перьев напоминали призрачные пальцы. Журавли летели, вытянувшись единой стрелой от первого клюва до последних когтей. У каждого между тонкой шеей и ногами виднелась выпуклость тела, которое казалось слишком громоздким, чтобы подняться в воздух, даже с учетом размаха огромных крыльев.
Птичий зов повторился, и Робби схватил меня за руку. Одна, вторая, все три птицы вместе издали аккорд, пробирающий до глубины души. Они оказались так близко, что мы увидели красные пятна на их головах, формой напоминающих луковицу.
– Динозавры, папа.
Птицы пролетели над нами. Робби стоял неподвижно и смотрел, как они с каждым взмахом крыльев все больше растворяются в пустоте. Он казался испуганным и маленьким, не понимающим, как оказался здесь, на краю леса, воды и неба. Наконец его хватка на моем запястье ослабла.
– Почему мы решили, что узнаем инопланетян? Мы даже собственных птиц не знаем.
Мы увидели Симилис издалека. Это был безупречный шар цвета индиго, мерцающий отраженным светом ближайшей звезды.
– Что это такое? – спросил мой сын. – Похоже на творение чьих-то рук.
– Это солнечная батарея.
– Солнечная батарея, которая покрывает всю планету? С ума сойти!
Мы сделали несколько кругов над поверхностью Симилиса, убеждаясь в справедливости его слова. Этот мир пытался захватить каждый фотон, который на него падал.
– Самоубийство, папа. Если они пожирают всю энергию, то как выращивают пищу?
– Может быть, на Симилисе едой считается что-то другое.
Мы спустились на поверхность планеты, чтобы осмотреться. Там было так же темно, как на Нитаре, но гораздо холоднее. И еще вокруг царила тишина, если не считать фонового гула, чей источник мы попытались отыскать. Там были озера и океаны, оцепеневшие под толстым слоем льда. Мы проходили под сенью беспорядочно разбросанных, разломанных коряг, которые, должно быть, когда-то были величественными деревьями. Мы увидели пустые поля и обнаженные пастбища из шлака и камней. Дороги были заброшены, города и поселки опустели. Но не нашлось никаких признаков разрушения или насилия. Все приходило в упадок медленно, само по себе. Мир выглядел так, будто все жители вышли из домов и вознеслись на небеса. Но небеса закрыли солнечные батареи, неустанно всасывающие электроны.
Мы отследили гул до долины, где нашли единственные сохранившиеся здания – огромные промышленные казармы, охраняемые и ремонтируемые вечно бдительными роботами. Внушительные кабели направляли всю энергию, захваченную солнечной оболочкой, в разросшийся комплекс.
– Кто это построил?
– Жители Симилиса.
– Что это?
– Серверная ферма.
– Что со всеми случилось, папа? Куда делись люди?
– Они все внутри.
Мой сын нахмурился и напряг воображение. Здание из микросхем, безмерно большее внутри, чем снаружи. Многообразные, ничем не ограниченные, бесконечные и изобретательные цивилизации… тысячелетия надежд и страха, приключений и устремлений… смерть и перерождение, сохранение и перезагрузка – снова и снова, пока не иссякнет электричество.
На свой десятый день рождения мальчик, которого когда-то нельзя было разбудить утром без того, чтобы он не завыл как обезьяна-ревун, принес мне завтрак в постель: фруктовый компот, тосты и творожные шарики с орехами пекан, все искусно разложенные на блюде. Рядом был рисунок с букетиком хризантем.
– Вставай, чувак. Сегодня у меня сеанс. И нужно сделать так много домашней работы, прежде чем мы уйдем. Это все из-за тебя!
Он хотел дойти до лаборатории Карриера пешком. Та находилась в четырех милях от нашего дома, в двух часах ходьбы в каждую сторону. Я не был в восторге от того, чтобы потратить полдня на приключение, но это был единственный подарок на день рождения, который он пожелал.
Клены пылали оранжевым на фоне темно-синего неба. Робби взял свой самый маленький альбом. Он держал его на сгибе руки, что-то рисуя на ходу. Останавливался из-за самых банальных вещей. Муравейник. Серая белка. Дубовый лист на тротуаре – с прожилками оттенка красной лакрицы. Робби и Али оставили меня далеко позади, прикованным к Земле. Мне самому нужно было побыть наедине с женой, чтобы испытать тот экстаз, источник которого она так и не открыла. Карриер уже однажды отказал мне в фидбеке. Но тем утром я решил, что настало время для ультиматума.
Несмотря на мои постоянные понукания, мы пришли в лабораторию с опозданием на десять минут. Я вошел извиняясь. Джинни и пара лаборантов о чем-то беседовали. Они потрясенно замолчали, увидев нас. Джинни расстроенно покачала головой.
– Мне так жаль, ребята. Сеанс отменен. Я забыла позвонить.
Я растерялся, но не успел надавить на нее, как из заднего коридора появился Карриер.
– Тео. Можем поговорить?
Мы направились в его кабинет. Джинни схватила Робина за плечо.
– Хочешь посмотреть на морских слизней?
Робин загорелся, и она увела его прочь.
Я никогда не видел, чтобы Мартин Карриер двигался так медленно. Он махнул мне, чтобы я сел. Профессор остался стоять у окна.
– Нашу деятельность приостановили. Управление по защите человека как объекта исследований прислало уведомление вчера вечером.
Моя первая мысль была о безопасности сына.
– Методика продемонстрировала неожиданный эффект?
Карриер повернулся ко мне лицом.
– Помимо того, насколько она оказалась многообещающей? – Он помахал рукой в знак извинения и собрался. – Нам приказано прекратить все дальнейшие эксперименты, полностью или частично финансируемые Службами здравоохранения и социального обеспечения. Нас ждет проверка на предмет возможных нарушений в области защиты прав человека.
– Подождите. Здравоохранение и соцобеспечение? Такого не может быть.
От моего неуклюжего возражения он опять скривился. Подошел к своему столу и сел. Постучал по клавиатуре. Мгновение спустя прочитал с экрана.
– «Есть опасения, что процедуры могут нарушать целостность, автономию и неприкосновенность объектов исследования».
– Неприкосновенность?!
Профессор пожал плечами. Это звучало как форменный идиотизм. ДекНеф был простой, самомодулирующейся терапией, показывающей хорошие результаты. Лаборатории по всей стране проводили гораздо более хитроумные испытания. Более радикальные эксперименты осуществлялись внутри тел сотен тысяч детей каждый день. Но кто-то в Вашингтоне стремился обеспечить соблюдение новых руководящих принципов защиты человека.
– Правительство не закрывает рациональные научные исследования просто так. Вы каким-то образом настроили против себя власть имущих?
Карриер вдохнул, и меня осенило. Он ничего не сделал. А вот мой сын, ходячий мем, – да. Приближались выборы, и конкуренты шли ноздря в ноздрю. Одним жестом, предназначенным для того, чтобы попасть в новости, агенты стремящейся к хаосу администрации воззвали к чувствам участников Крестового похода за неприкосновенность человека, подавили экологическое движение, наплевали на науку, сэкономили деньги налогоплательщиков, набросили на вентилятор и избавились от новой угрозы для культуры потребления.
Марти выдержал мой пристальный взгляд – сама по себе нейронная обратная связь. Ему было так же сложно воспринять эту идею, как и мне. Куда проще объяснить случившееся обычной скупостью, но мы оба не были склонны к простым объяснениям. Он отодвинул кресло на колесиках от компьютера и помассировал лицо ладонями.
– Излишне говорить, что это убивает любые шансы на лицензирование методики. Если бы я был параноиком…
Он им был в достаточной степени, чтобы оставить мысль незаконченной.
– Что будете делать?
– Подчинюсь требованиям следователей и обращусь в комиссию по апелляциям. Что еще я могу? Может, это ненадолго.
– А тем временем…
Он искоса посмотрел на меня.
– Вы хотите знать, что с ним будет без дополнительных процедур.
Я устыдился, но он был прав. Эволюция расставила нам ловушку: окажись на кону судьба целого вида, я бы все равно в первую очередь беспокоился о своем сыне.
– Честный ответ таков: мы не знаем. У нас пятьдесят шесть субъектов, которые получают ту или иную форму обратной связи. Их всех ждет резкое прекращение занятий. Мы вошли в неизведанные воды. Нет данных о том, что произойдет дальше. – Он оглядел свой офис, вдохновляющие плакаты и трехмерные головоломки. – Если повезет, то окажется, что Робин достиг стабильной орбиты. Может, он продолжит завоевывать новые рубежи самостоятельно. Но ДекНеф может продемонстрировать свойство, присущее любым физическим упражнениям. Когда перестаешь тренироваться, все успехи ухудшаются, и ты возвращаешься к телесной стартовой точке. Жизнь – машина, создающая гомеостаз.