Существо постарше отреагировало не звуком или светом, а изменениями в окружающем воздухе.
– Мы поливали их сигналами на протяжении тысяч поколений обитателей той планеты. Мы перепробовали все, что только могли придумать. Нам так и не удалось привлечь их внимание.
Последовательность химических веществ, выделяемых юным созданием, оказалась не совсем смехом. На самом деле это был целый вердикт, астробиологическая теория.
– Они, вероятно, были очень заняты.
Дни удлинялись. Солнечный свет вернулся. А мой сын – нет. Он был уверен, что подвел меня, что подвел всех существ, которых ему пришлось пережить. Он сидел, свернувшись калачиком, в кресле-яйце Али, или горбился за обеденным столом, уставившись на свою домашнюю работу. Мог пройти целый час, а он оставался скрюченным и неподвижным. Однажды я мельком увидел, как он держит ладони перед лицом, озадаченный тем, как жизнь просачивается сквозь пальцы.
Я мог ему помочь. Время опасений и принципов прошло. Все, что мне нужно было сделать, это принять будущие риски, и я мог бы облегчить его нынешнюю боль. Он нуждался в лекарстве.
Однажды вечером, после душа, Робби надолго задержался в ванной, и мне пришлось проверить, как он там. Сын стоял с полотенцем, обернутым вокруг хрупкого мальчишеского тела, и смотрел в зеркало.
– Все исчезло, папа. Я даже не могу вспомнить то, чего не могу вспомнить.
Вот о чем я больше всего тоскую. Даже когда внутри него погас свет, он продолжал глядеть на мир во все глаза.
До моих весенних каникул оставались считаные дни. Я готовился втайне. Я подбросил ему идею.
– Как насчет грандиозной охоты за сокровищами? – Его плечи опустились. Он покончил с открытиями. – Нет, Робби. Я серьезно.
Мой сын подозрительно посмотрел на меня.
– В смысле?
– Надень пижаму и встретимся в моем кабинете.
Он повиновался, слишком любопытный, чтобы отказаться. Когда Робин появился рядом с моим столом, я протянул ему лист бумаги, заполненный названиями, всего две дюжины. Клейтония виргинская. Печеночница остродольчатая. Эпигея ползучая. Мителла двулистная. Смолевка виргинская. Шесть видов триллиумов.
– Знаешь, что это такое? – Если он и не знал, когда начал кивать, то понял это к тому времени, когда кивок был завершен. – Сколько ты сможешь найти и нарисовать?
У него затряслись руки. Он зарычал в отчаянии.
– Папа!
Я взял его за запястье, чтобы успокоить.
– Я имею в виду по-настоящему. С натуры.
Удивление помешало ему сорваться. Он взмахнул рукой, умоляя меня быть благоразумным.
– Как? Где?
Как будто тому, кто пал так низко, уже не суждено увидеть цветы.
– Как насчет Дымчатых гор?
Он покачал головой, отказываясь верить.
– Ты серьезно?
– Абсолютно серьезно, Робби.
– Когда?
– Как насчет следующей недели?
Он вгляделся в мое лицо, чтобы понять, не лгу ли я. Впервые за несколько недель в нем промелькнула надежда.
– Можем ли мы снова остановиться в той же хижине? Спать на открытом воздухе? Пойти к той реке с порогами, куда вы с мамой ходили? – Затем весь экзистенциальный ужас снова нахлынул на него. Он поднял список названий полевых цветов на уровень глаз и застонал. – Как я выучу все это за неделю?
Я поклялся: вернемся из леса – запишу его на прием к врачу, чтобы тот назначил таблетки.
Из-за поездки он начал сильно беспокоиться. Даже простейшие идеи теперь требовали бесконечного подтверждения. Он постоянно спрашивал о прошлом. Пока мы ехали через большую часть Иллинойса, всю Индиану и Кентукки, Робин говорил об Али. Хотел знать, где она выросла, чему училась в школе. Расспрашивал, как мы познакомились, сколько времени нам потребовалось, чтобы пожениться, и обо всех местах, которые мы посетили до того, как он появился на свет. Сын хотел знать все, что мы делали вместе во время нашего медового месяца в Дымчатых горах и что Алиссе больше всего там понравилось.
Когда Робби не допрашивал меня, то изучал книгу «Полевые цветы Аппалачей», которую я ему подарил, проиндексированную по цвету и упорядоченную по времени цветения.
– Что такое «эфемеры»?
Я исправил ударение и объяснил.
– Почему они отмирают так быстро?
– Потому что живут внизу, в тени, на лесной подстилке. Они должны прорасти, распуститься, зацвести, дать плоды и семя до того, как на деревьях распустится листва, ведь это для них конец игры.
– Какой у мамы был любимый весенний полевой цветок?
Должно быть, я когда-то знал.
– Не помню.
– Какое у нее было любимое дерево? Ее любимое дерево ты тоже не помнишь?
Я хотел, чтобы он перестал спрашивать, пока я не забыл то немногое, что знал.
– Я могу назвать тебе ее любимую птицу.
Робби начал кричать на меня. Это было долгое путешествие.
Мне удалось снять ту же самую хижину, в которой мы останавливались так давно – с открытой лесу и звездам террасой вокруг всего дома. Мы с хрустом проехали по крутой гравийной дорожке, гоняясь за тенями деревьев. Робин выскочил из машины и взбежал по ступенькам крыльца, перепрыгивая по две зараз. Я последовал за ним с сумками. Внутри на всех выключателях по-прежнему красовались наклейки – «Прихожая», «Веранда», «Кухня», «Верхний этаж» – и шкафы по-прежнему были снабжены теми же цветными инструкциями.
Робби ворвался в гостиную и бросился на диван, украшенный вереницами медведей, лосей и каноэ. Через три минуты сын заснул. Его дыхание было таким спокойным, что я оставил его там спать на всю ночь. Он проснулся только на рассвете.
В то утро мы отправились в путь. Я нашел недалеко от границы парка подъем, который был обращен к южному солнцу и одновременно уводил под промозглый выступ скалы. Каждые двадцать ярдов мы натыкались на очередное сочащееся влагой обнажение породы, заселенное бо́льшим количеством видов, чем какой-нибудь безумный террариум. Можно было вырезать кусок, загрузить его в отсек межзвездного космического корабля и использовать для терраформирования далекой суперземли.
Робин сжал в кулаке свой список. Он находил новые цветы повсюду, однако утратил способность называть вещи своими именами.
– Это печальная анемона, папа?
Он нашел поросшую цветами кочку, идентичную изображению в полевом справочнике.
– Я не знаю. Как ты думаешь?
– Ну, лепестки не совсем совпадают. А маленькие штуковины посередине намного длиннее.
Я посмотрел на иллюстрацию, а потом на него. Он потерял уверенность в себе. Четыре месяца назад он бы поспорил с книгой.
– Доверяй себе, Робби.
Он разволновался и замахал руками.
– Папа. Просто скажи, и все.
Я подтвердил догадку. Робби сделал набросок: неуклюжий маленький кустик анемонов. Он продолжал поиски, а потом перепутал истинную купену с ложной. В итоге нарисовал и ту и другую.
Только рисование его немного успокаивало. Присев на какое-нибудь бревно, держа в руке заточенный карандаш, он был почти в порядке. Но ему потребовалась целая вечность, чтобы воссоздать призрачные фиолетовые полосы внутри цветка клейтонии виргинской. Он вспылил из-за того, что не смог как следует изобразить кандык американский. И, честно говоря, его мастерство рисовальщика немного пострадало в сравнении с воздушностью и смелостью, которые я видел месяц назад.
Список сокращался. Робби отыскал десять, затем двенадцать разновидностей эфемеров в цвету быстрее, чем кто-нибудь мог бы предположить. Каждая новая находка наполняла его упорным удовлетворением. Мы и полмили вверх по хребту не прошли, как сын нашел все виды растений, которые я включил в свое задание. Он оглянулся на скалистую стену, влажную и озаренную солнцем, покрытую сотрудничающими экспериментами.
– Весна будет возвращаться, что бы ни случилось. Верно, папа?
Вообще-то это утверждение нетрудно было опровергнуть. Земля бывала разной, от ада до снежка. Марс потерял свою атмосферу и превратился в холодную пустыню, в то время как Венера погрузилась в безжалостные ветры и поверхность ее раскалилась сильнее, чем заводская плавильная печь. Жизнь может потерпеть поражение и погибнуть почти в одночасье. Мои модели говорили об этом, как и камни нашей планеты. Обиталище людей быстро становилось чем-то новым. Прогнозы оказались недостоверными из-за выборки, ограниченной до единицы.
– Да, – сказал я Робби. – Можешь рассчитывать на весну.
Он кивнул и без единого слова направился вверх по склону. После резкого поворота тропы перед нами открылся ровный участок. Лес с каждым шагом становился все прозрачнее. Пышный лавровый подлесок уступил место дубам и соснам, растущим на некотором расстоянии друг от друга. Мой телефон звякнул. Я изумился тому, что даже здесь, на такой высоте, есть сигнал. Но были люди, чья работа заключалась в том, чтобы на Земле не осталось ни единого клочка территории, где не ловит мобильник.
Я проверил почту. Не удержался. Смахнул экран блокировки – Али и Робби в его седьмой день рождения, с лицами, разрисованными под тигров. Меня ждали семнадцать сообщений в шести разных текстовых цепочках. Я поднял глаза и увидел, как Робби идет по тропе, его походка снова казалась легкой. Я украдкой взглянул на сообщения, опасаясь худшего. Но к таким новостям воображение не сумело меня подготовить.
Телескоп «Следующее поколение» был мертв. Тридцать лет планов и изобретений, двенадцать миллиардов долларов, труд тысяч умнейших людей из двадцати двух стран, надежда всей астрономии и наш первый реальный шанс увидеть очертания других планет. Недавно переизбранный президент убил его с ликованием:
КРУПНЕЙШЕЕ МОШЕННИЧЕСТВО, СОВЕРШЕННОЕ В ОТНОШЕНИИ ЛЕГКОВЕРНЫХ, ПОСЛЕ ПОПЫТКИ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА!!!
Мои коллеги копошились в развалинах, изливая ярость, горе и отрицание. Я что-то напечатал, пять слов машинальной солидарности. Сообщение не ушло.
Дальше по тропе Робби опустился на колени возле болиголова, уставившись на что-то на земле. Я убрал телефон и направился к нему. Он встал, когда я подошел.