хлеб – 14 копеек буханка, формовой (и круглый, в ту же цену или чуть дороже – 16?)
на кисти-краски и холсты-бумагу – оставался голый и абсолютный ноль
(изобретенный индусами, коего востока знатоком и поклонником, «ориенталистом», как и михнов, – был, в своей «дзеновой прозе», эллик)
где там стояла оцинкованная детская ванночка (или – стиральное корыто?) – в коммунальной ванной ли, но не в комнате – не упомню
в корыте были свалены листы «мусорной бумаги»: тетрадочной, альбомной, просто какой-то оберточной, разного формата и текстуры
«я, говорит, засыпаю их анилиновыми красками (2 копейки – или 29? – пакетик), потом порошку алюминиевого, которым фонарные столбы красят, – и размешиваю
на готовые мокрые листы налепляю таблетки от шизофрении – от них желтый ореольчик остается»
потом по полу рядами раскладывались все – сотня – листов
эллик смотрел – и выбрасывал ровно 90 %, оставляя 10
когда из десяти десятков складывалась очередная сотня – следовал новый (окончательный?) селекционный отбор
в результате, пришедший на мою выставку «23-х» михнов-войтенко – увидел с полдюжины работ эллика (вертикальный ряд, за скудостью места) – и сказал, на одну: «д-дааа…» (и помню – на какую, есть где-то в слайдах)
работы были из собрания эрля
два ведущих абстракциониста, участвуя в моей выставке 1974-го работами, – ни на открытии, ни далее – лично не появлялись
михнов уже был «антисоциабелен», а эллик, не исключено, находился в больничке-дурке
в тот единовременный визит 70-го – эллик не возражал, когда я отобрал пачку работ (из подвергшихся селекции, аннулированных)
на старо-невском, в своей комнате в коммуналке – «мышь» изобразила по лету 1970 (к нашей запоздавшей свадьбе) – коллажи из элликовых работ, по стенам: кресты из «кругов» (эллик явно пользовал – лабораторные фильтры), композиции из прямоугольных листов
абстракции красно-сине-фиолетовых тонов (анилин), с блестками алюминиевого порошка
7 работ эллика (одна – с фильтрами и таблетками, похоже) – чудом сохранились, поскольку были «окантованы» (наклеены на дешевый полукартон, кальсонного цвету), все – «начала лета 1970» (поскольку к свадьбе в августе – они уже висели, на старо-невском)
остальная полусотня «неокантованных» – вероятно, погибла (поскольку матушка моя – никогда не была «поклонницей пикассо», выросши на клевере <художник Клеверов> и рерихе)
дело «исхуйствоедов» – разбирать абстрактные композиции эллика (магрит или мондриан?), равно и михнова-войтенко – и пишут уже (спохватились)
мое дело было – запомнить и полюбить художника эллика (леона л.) богданова – в мои немногие с ним эпизодические встречи 1970?–1975
и сохранить хоть 7 его работ
вру: у нортона в коллекции сохранилась (от меня) элликова работа «со штампами», единственная имеющаяся в его музее циммерли-ратгерз:
где-то эллик раздобыл какие-то допотопные монетные (?) клише – с двухголовым орлом и надписью допетровской кириллицей (диаметром в 5 и 10 см! – щас смерил) и тискал таковые на чем ни попадя (на заливках тушью и акварелью, или анилине)
белую рубашку, украшенную черными оттисками этих клише (подарок к свадьбе?), – мать моя с возмущением выкинула
присутствовал, как бы, элемент коллажа – и шрифтов
и это тоже мне помнится – все 33 года, треть века
его рисунки, представляющие тоже несомненный интерес – помнятся мне меньше (а видел – немало), нежели эти ташистские заливки анилином – и «желтенькие таблеточки от шизофрении», равно и орлиные штампы
для меня леон л. богданов – всегда был «антиподом» михнова-войтенко: там, где женя организовывал дисциплинированный «жест», эллик организовывал «случай»
пальчиком в небо: тык – не попал… тык, тык – попал!..
михнов пальчиком в небо не тыкал, он его создавал
но эллик, своей организацией «случайного», безошибочным методом «эстетического отбора» – удивлял меня еще больше
жаль, что с ровесником (он, вроде, 1941) – встретившись всерьез в 30 лет – мне, практически, не удалось пообщаться
по причине сугубой разности кайфов: алкоголического (у меня) и наркотического (у него)
хотя повязаны мы были – «всеми нитками» (см. в Ант.):
«эллик и ентин чесались у меня на кушетке, как стадо обезьян, после коды с планом» (том 2А)
«эллик, забивая косячок в катькином садике, в январе – обнаружил под скамейкой в дупель пьяного глеба горбовского и доставил его домой, на пушкинскую
“а ведь если б это был не я – я бы замерз!” – серьезно прокомментировал мне глебушка отчет об этом событии» (том 1)
эллик, как художник и прозаик, – присутствует у меня аж в двух томах: 4А и 5Б
и доброй полусотней расползшихся по миру (и невем куда) – литографированных и маслом портретов работы легендарной герды неменовой – виденных у нее в период написания и рисования моего
эллик был ее любимейшей «моделью»
странно, но эрля она практически не рисовала (или – не видел?)
лицо у эллика было прекрасное, боговдохновенное, тонкое
даже в период последних съемок наших, с фотографом геной приходько, в 75-м – когда эллика уже довела наркота, пополам с шизофренией
«дзеновую» прозу эллика – я упоместил сразу в две антологии: прозаиков питера «лепрозорий–23» (самиздат, 1974) и «антологию новейшей русской поэзии у голубой лагуны», том 4А, массачусетс, 1983
не могу сказать, что часто ее перечитывал: медитативная энергетика отрешенности – сугубо не по мне, даешь – динамику (и динамит)!
но она во многом идентична – и венедикту ерофееву, в своей временной вневременности, и саше соколову –
ибо писалась: в 60-е–80-е (и – «не для печати», что – характерно)
традиционщики-реалисты (будь то неопубликованные тогда же «горожане», или попросту – деревенщики) – менее отражали «внутренний мир» шестидесятника
в особливости – колеблющегося между востоком и западом, между буддизмом и христианством, в евроазийской непоследовательности
джимми хендрикс и тибетский гонг – равно звучали в головах и в ушах
особливо – под азербайджанский чай, из ленкорани
(по соседству, в али-байрамлы, я пахал рабочим-ихтиологом на теплоэлектростанции, в 1963-м)
ленкорань возникает у эллика (просверкнув в 30-е – паустовским)
читать богданова – очень автобиографично
по артему веселому – подразумеваемая канва (всеизвестная), по которой – идет вышивка словесная, узором – декором времени
так артем писал «ермака» (рукопись – спрашивайте в гб-нквд, мне известен – лишь его «прием»)
проза богданова – орнаментальна, наложением на знаемое,
подразумеваемое – ленинград 1960-х–80-х, методом чтимого мною веселого
читая – гостишь
будучи угощаем – чаем
беседа, как чаепитие
ритуал
(включил бы – целиком, в долгописомый роман «хотэль цум тюркен», в главу-узел «чайная церемония пен-клуба». включаю.)
это первое – знаковость слов-реалий, что сражает на первых же страницах эллика
далее: псевдо-дневниковость – от «дневника» остается даже не запись «мыслей» (розанова-блока), но – состояний, в которых эти мысли приходят
нечто еще более неуловимое, нежели сама проскользнувшая мысль
зыбкость бликов на колеблющейся глади воды
то, чем развлекали себя монаси – тибета и афона, – погружаясь в беспробудный дзен
исихасты – созерцанием пупка
да и где он еще, «пуп вселенной»
я хочу созерцать пупки – с элликом
и это вот «пуповое желание» – и есть, может быть, единственная оценка – со-переживания, не-равнодушия
так – «наискосок», наверняка, леон л. богданов читал глянувшиеся ему книжки
так – я читаю его
тридцать лет и три года, треть ХХ столетия – прожитых порознь, но сообща
далее см. – ненаписанные воспоминания эллы липпы, эрля, галецкого, михнова-войтенко, горбовского, кулакова/виньковецкого, ентина, славинского, аронзона/альтшулера, хвоста/волохонского, миронова/макринова, левитина и бровиной – всего нашего, не столь уж и узкого, круга
и следующего уже поколения – кирилла козырева, и?..
Б. КонстрикторИноземец
Как потенциальному мемуаристу мне повезло – я никогда не был знаком с нобелями. В основном мне попадались на жизненном пути лауреаты премии Андрея Белого. Писать о нобелях плохо: скажут, завидует. Писать хорошо – скажут, подлизывается. То ли дело лауреаты премии А. Белого!
Мои встречи с Элликом можно пересчитать по пальцам. Да и встречался я с ним не персонально, а всегда кем-то ведомый. Прежде прозы я увидел его картинки. Монотипии. В множестве они висели и лежали у Эрля. Потом дошло и до «землетрясений».
Но самое сильное впечатление в те коматозные годы произвел на меня сам Леон Богданов. Это был посланец миров иных. Ни советчины, ни антисоветчины здесь не было и в помине. Это было другое дело, а может быть, и другое тело. Во всяком случае я до смерти не забуду взгляд Эллика. На память приходит аббревиатура «ППВ» (Памятники письменности Востока), а именно – «Алмазная сутра».
Глаз-алмаз. Каково же было мне, начинающему самородку, когда Эллик с Кириллом Козыревым в гробовом молчании, обмениваясь лишь взглядами, рассматривали мои пра-рисунки у Эрля на Гороховой. Из этого немого просмотра я вынес одно, два, три и четыре. В общем, много.
Леон Богданов представлялся мне неким пластическим совершенством, продвинутым вариантом Бастера Китона. Невысокий, угловатый, с какими-то совершенно особенными медленными движениями, он был инороден всему тотально. Это чувствовали профессора, дворники, милиционеры и т. д., и к. г. б.
Помню, как мы ходили на выставку Древина в Русский музей: Богданов, А. Ник, его бывшая жена Зденка. Была фотография, на которой Эллик застыл с каталогом на углу Садовой и Итальянской (тогда ул. Ракова). А еще помню, как Борис Кудряков делал вылазку с Эрлем и Элликом в Михайловский сад. Тоже были потрясающие снимки. Куда все это делось?!