заручиться от неожиданностей происходящих, но есть что-то и другое. Состав жизни самой по себе и в этом проглядывается. Будем считать, что прогноз на дальнейшее надо нажить еще. Накурить, напить-наесть, накопить. Скопить немного этих денег будущего – взгляда в будущее. Вот и выходит, что этот год мы должны, я должен прожить так, не зная, что ждет впереди. Может быть, это исчерпалась какая-то способность. Буддистская мудрость учит вообще не развивать способности, но, по-видимому, пользоваться тем, что есть. Если учит и не использовать того, что уже накоплено, то это уже перевод в другой несколько план. До такой степени буддистом еще надо быть. Я говорю о другом. Год рассеяния. Прогнозы были приурочены к этому году, и вот он, сам по себе, оказывается пустым в плане предчувствия будущего. Ну что ж? Это все же жить в соответствии с какой-то культурой, а не опустеть окончательно. Год дает только заглянуть туда, где пусто. Но сам по себе он не не дает жить, как предсказывалось, что уж тут совсем житья не станет. И вот выходит, что и из одного упрямства его стоит пробыть как-то. Пусть без ясного знания будущего. В каком-то смысле жизнь тут и начинается по новой, в смысле возможных ошибок и непредвиденностей. Осторожность терять и тут не следует, не обязательно. Амальрик вот прогнозировал, а сам помер, не доехав до Мадрида полдороги. И мы никогда не узнаем, по-видимому, что произошло там. Может, и узнаем, конечно, случайно или с большим запозданием.
На выборы мне не надо, психические не голосуют, радио в такой день тоже слушать не станешь, ничего хорошего нового не говорят, вот я сижу у окна и прикидываю в уме, за что я сидел последние годы. Ну, за Никарагуа, это уже прямо лейтмотив. Потом за китайско-вьетнамскую войну, тоже три месяца, да она дольше и не продолжалась, ну это, допустим – война, наших бьют. Но главным образом, за Афганистан. И тут я смотрю, что сажалова ихняя начала сдавать, за такое дело свободно месяцев шесть – восемь можно было отхватить, а то и год, как докопались бы до связи с этой афганкой. Но нет – три месяца, скромненько и со вкусом. Суслова, там, похоронили и пожалуйста вам, выписывайся из Скворечника. Помню, как за ДЕНД <Движение единого народного действия> чилийское прихватывали с этой е….. переводчицей, таскали на Лебедева раз за разом. И шесть, и восемь, и четыре месяца, всякие срока волок. Как с Вербовскими за Милку подсадили – полтора года (только в Никольском – год), а теперь сажалка что-то мельчать стала, уже как за эмиграцию вообще не садят надолго. Отъе…… гады понемногу. Я и квартиру переменил. Эта чилийская патриотка от матери сама съехала, получила жилье на Большой Московской: а на новой квартире меня уже не поймаешь, какие бы тихари там ни держали хату. Последний раз брали меня за взрыв в Тбилиси, еще Наташка пришла, попросилась ночевать. Я говорю: спи себе, а сам последние известия тихо слушаю. И только «Голос» объявил про этот взрыв, приезжают два амбала и, пожалуйста вам, опять Скворцы. Но это у Наташки с Тбилиси какие-то осложнения, я тут чист, мне там взрыв, что извержение на спутнике Сатурна, еще дальше. Ах да, позже еще я сам подсел за драку с квартирными соседями. Опять два с половиной. Не держат. Очень свободно стало. Вот теперь-то меня не тягают, а Андропов умер, под эту масть совершенно свободно я бы выписался. Ну, с Афганистаном еще не все потеряно, да и прежние знакомые могут зацепить. Отраженным светом освещаюсь, так сказать, вот и не голосую, не хожу никуда, и в такой день и подавно все на жену сваливаю – и вино, и хлебы. За какие еще успехи нашего оружия придется пострадать, – в метро эскалатор оборвется или опять в Тбилиси что, не знаю. Вдруг, может статься, Магдалина окажется действительно журналисткой и бабраковской патриоткой, тогда, конечно, не отвертишься; будем надеяться на лучшее, что все это плешь, что Боливийское народное единство до меня не достанет. Аминь. За МПЛА еще вроде не брали, за НФЛО. За польские дела еще успеем. Вот и пришлось со старыми друзьями распроститься – всех не пересидишь, хватит не на одну жизнь. Это мои «мелочи для погрома». Почем купил. Избирательная способность еще не потеряна.
Про Ленинград-то никак не скажешь, что это городок в табакерке. Это про больницу Скворцова-Степанова так можно бы сказать или про Новую Голландию, если взять ее изолированно. Но я думаю, что Кронштадт имелся в виду первоначально, потому что в девятнадцатом веке, говоря относительно, город тоже таким маленьким не был уже, чтобы об нем так выразиться. А и имеется в виду городок каких-то с ума сошедших дембелей, или институт комиссованных вчистую поручиков, или мир балета, вот что-то из этих трех. И чего эти педерасты хвостом крутят, я так и не понял; не нравится им романовская дамба и не нравится, не признают они ее за великую стройку коммунизма – их дело, но меня ведь тоже не заставишь на Г. Уланову Богу молиться или смотреть на театралов и балетоманов как на перл создания. Политика тут ни при чем, об политической стороне я на предыдущей странице говорю. Вот и получается, что этот…. (Вербовский) помогал какой-то здешней ДНД <Добровольной народной дружине>, очень призрачной власти, людей под себя ушивать, а я, например, этого не терплю, поэтому вообще ни с книжниками, ни с театралами, ни с этим братством по оружию дела не имею и никаких отношений не поддерживаю. А чтобы спросить за это, надо бы, чтобы я к ним принадлежал, хоть к записным поэтам или меломанам каким-нибудь. А так как этого нет, то и прийти в голову меня под эти круги размастить могло Элле Фингарет или чьим-нибудь знакомым психиатрам. Но у меня никаких их знакомых нет, и со мной бесполезно обо всей этой табакерке разговаривать. А «Русские ночи», как бы нарочиты они ни были, у нас есть, но и путать их с этой историйкой о пользе палочной дисциплины не стоит. Вот и пришлось сказать этим народам «отсос», не заставят они никого под свою дудку плясать, пусть раскаются хоть в том, что родились. Но вообще-то это все уж чересчур не ново, и надо подо всем этим искать попытку тебя вломить как-нибудь, а вовсе тут никакой не «Городок в табакерке». В конечном счете это все женская психология довлеет здесь, женская любовь к порядку. Мне это ни к чему, и я отказываюсь знать их условия. И выполнять, конечно.
В воскресенье зарегистрировано два землетрясения в районе Кавказа, одно пять и восемь десятых балла, сообщает Упсальская обсерватория. Точнее об месте не сообщается. В газете пока ничего не было. Одно в Дагестане, второе в Армении. В Боливии в пятницу произошел колоссальный оползень, погибло сто двадцать человек, в месте с названием, похожим на слово «снег», погибло сорок семей. Обо всем этом дается совсем мало информации. Сегодня в «Известиях» заметка о том, как испытывается сейсмостойкость зданий в Алма-Ате; создаются условия девятибалльных подземных толчков. Все новые постройки проходят такую проверку, но это в Казахстане. Может, завтра будет напечатано сообщение об этих двух землетрясениях.
В программе «Время» показывают извержение Килауэа, вулкана на Гавайях, показывают раскаленную лаву на склоне горы. Зрелище очень впечатляющее. Один раз я только видел по телевизору свежие расщелины в земле. Тоже не с чем сравнить. Мы как будто и не на земле. Эти съемки были сделаны очень давно, чуть ли не в двадцатые годы. А теперь обычно показывают щели в стенах зданий или оставшуюся от них груду мусора. На новых повреждениях взгляд фиксируется, но щели в земле еще страшнее. Говорят, под Ашхабадом есть разлом глубиной тридцать километров, никаких и шахт и скважин не надо. В нем установлены приборы специальные, фиксирующие толчки. Кто-то и это видел своими глазами. Такие раны ничем не залечиваются, я думаю.
Выходил на улицу. За домами, во дворах слышен громкий птичий щебет. За поликлиникой в голом кусте шиповника сразу десять – пятнадцать синиц, как в ажурной клетке. Рядом с ними, по-весеннему грязными уже, окраска простого воробья выглядит экзотично. Угадывается какой-то цвет оперения, помимо серого, иной, сдержанно-яркий. Или идешь по тропинке, и на кусте толстый нарядный снегирь, даже сумку перекладываешь из руки в руку, кажется, можно его взять или хоть погладить. Но он предупредительно перелетает подальше. Так давно я не видел стрижей и ласточек, а раньше часто приходилось за ними наблюдать под Москвой и в других местах. У нас они совсем не водятся. Им нужны обрывистые берега рек или деревянные дома, где бы можно было прилепить гнездо. Зато сколько в последнее время развелось диких уток. Во дворе за Будапештской вырыли пруд, так там их не меньше сотни я видел, трех мастей. Потом часто чайки к нам залетают, вороны стаями пасутся на пустырях. Какие-то птицы, издали не рассмотреть, облюбовали одно дерево и сидят утром, как и под вечер, несмотря на морозец. Голубей не так много, как в старом городе, но есть и они.
Вчера уже начался пост, а накануне был большой праздник – пятисотлетие со дня смерти Святого Казимира, покровителя Литвы, сорокалетие Ялтинской конференции. Вчера Вера ходила на конференцию по книголюбству и купила две книги: «Поэты пушкинского круга» и «Воспоминания» Анастасии Цветаевой. Очень довольна. Здесь, в Купчине, вообще не встретишь человека без покупок. Приезжая сюда, все несут с собой коробки или свертки, либо идут с сумками и кошелками. Руки всегда заняты. Я прикидываю, что и по прямой от наших садиков до города далеко. Если смотреть в сторону города, то виден один Исаакиевский собор. Теперь и у нас возвышается ориентир – высокое здание больницы скорой помощи, а вот круглая башня в том конце Будапештской не видна, ростом не вышла. Чтобы не пропустить сообщения о землетрясениях, впору прослушивать подряд все выпуски последних известий. Я этого не делаю, гадательно выбираю, когда слушать. Вдруг мама вчера вечером говорит, что уже слыхала об Кавказских, но одно было не пять и восемь, а пять ровно. Я это пропустил, дремал. Все еще холодно у нас, ветрено. Сегодня опять ночью выпал снег. Время между зимой и весной. Сами мы просто так на улицу не выходим, обязательно идем за покупками, даже просто ходить пить пиво не принято. Смотрят уже как на насущего человека. Только пьяные подходят к ларьку просто, без дальнейших околичностей. Поэтому большую часть времени просиживаю дома. Ну а из окон, кроме двух дымящих огромных труб, никакие ориентиры не видны. То, что видно – тысячу окон, надо еще раз помножить на тысячу таких видов, чтобы представить себе, что такое современный город. Когда-то я думал, что новые районы будут раскиданы, не будут смыкаться один с другим. Но нет, уже сейчас не разобрать, что куда относится. Заметно делят их только железные дороги. Надо хорошо знать названия районов, чтобы не путаться, а так я с иллюзиями живу относительно того, как называется то или другое место. На старом плане города было все это лучше видно. Один раз мне дарили такой план, да я не взял, отказался. Пару часов каждое утро провожу бодрствуя, а потом, когда Вера уйдет, могу снова лечь спать. Если чифир горячий, то тебе никто не брат и ты способен отказаться от чего угодно, если немного остыл, то греешься возле газа или батареи, смотришь выпить еще. Я много курю. Несколько дней назад я переписал § 45 «Дао Дэ Цзина».