Кира, действительно, заходил на ночь, принес армянского коньячка. Недолго посидели с ним, поговорили и выпили. Перед сном коньяк пошел очень хорошо. Эллочка осталась помогать убираться после гостей и не зашла. У них сейчас главная забота, что они пропустили время, когда можно было выкупить очередной том Н.А. Некрасова, и в полном собрании у них образовался пропуск. Ищут, где бы достать девятый том, пока безуспешно. Кажется, договорились приехать к ним в субботу-воскресенье.
День сделан, в том смысле, что я поел кое-чего, попил чая. А ложиться мне просто не хочется, и вот я гуляю по кухне и прихожей. У Камо-но Темэя была хижина девять квадратных метров. Это площадь моей кухни. Проснулся в семь без чего-то и думал уже, что больше не засну. Действительно, пролежал все утро, но, кажется, не спал и в забытье не впадал. Все же немного рассредоточил свой ум. Курю заново. Последние известия ничего нового мне не сказали, в газете пишут о гробнице возле Типаса, в Алжире – так и неизвестно, кому она принадлежит. День этот очень спокойный и пустой, не занимаемый моей персоной. Я успеваю подумать о том, что раньше я писал не так, оставлял некоторый простор полету фантазии. Теперь голая фактография является моим уделом. В середине дня вспоминаю Володю Пятницкого, и он как бы говорит мне: «Только не завернись». Годы проходят за годами, а ничего не меняется в моей жизни. Я вспоминаю фотографию начала века – пикник нашей семьи, – и мне кажется, что ничего не меняется в жизни вокруг так же. Правда, мы живем уже в космический век, но ведь и каждому предыдущему времени соответствовали какие-то смелые научные проекты.
Светло. Новый день настал, а я уже на ногах некоторое время. Наверное, газеты принесли, но лень лишний раз спускаться. Скоро десять, можно будет послушать последние известия. В доме еще тепло, это еловая лапка нас согревает. От настоящего зимнего мороза дом защищает, но не от ветра. А сегодня как раз обещали, что ветер переменится и будет дуть в нашу сторону, похолодает. Тогда и лягу. Я уже с утра как бы пришел на работу и работаю.
Вчера говорили о Кипре, коротенько напомнили историю архиепископа Макариоса, как греки его свергли, а турки ввели на остров войска и не дали присоединить его к Греции. Такая операция провалилась у этих хитрецов. И опять в этом случае предшествовало перевороту сильное землетрясение на турецком побережье, я все не могу вспомнить, в Анталье или в Адане оно было. Погибло очень много народа. Приезжавшая тогда из Сирии племянница Вербовского смотрела мне прямо в глаза. Вообще-то он предупреждал меня, что они греки, отчасти. Иру Попандопуло он признал за болгарскую гречанку, свои крови лучшими счел, наверное. Я говорил ему, что глубоко неодобрительно отношусь к взглядам на влияние греческой культуры на цивилизации Востока, но у них на Кипре издательство и, наверное, они проводят греко-центристские идеи. Тем более что у них хвост в Афганистане. Архиепископ Макариос стал уже забываться. Импозантная фигура. Что они с ним сделали? Убили? Или сам он умер – я уже не помню. Но факт тот, что турки отстояли независимость острова. Как заметно, что их все не одобряют. Переговоры под эгидой ООН не дали никаких результатов, но говорят о создании федеративного государства. Вот турки уже и отделились, казалось бы, как же их не понять? Какое-то письмо Рейгана было к президенту Турции. Даже. Просят остров не делить на части. Мне остается нарисовать маленькую карту Кипра и по рисунку гадать, что будет. В Эфиопии холера.
Чай еще не весь сварен. Надо сходить посмотреть, как другие люди живут. Я очень ненаблюдательный. Иду смотреть Татлина. Надо еще с Верочкой договориться там у них встретиться. Она вина принесет. Чай у них настоящий индийский из металлической банки. Мне обязательно покажут что-нибудь новое из книг. Я на другие вещи и не обращаю внимания. Долго собираюсь. В восемьдесят пятом еще не был. Мы перезваниваемся, и Кира часто заходит, чаще в этом доме бывает. Так у него сложились обстоятельства.
Надо было короче сказать, что в момент, когда она сидит со мной, она как бы переживает землетрясение. Это вообще присуще общению, люди делятся на тех, кто испытывает это, и тех, кто не понимает. Но интересно, что вся эта потрясенность общением предшествует волне реальных землетрясений, может быть, прообразует ее? Я был потрясен общением с В. Пятницким, в Гатчине, таким неожиданным и заставившим меня высказаться. Потом она. Меня потряхивало от самого обстоятельства, что я общаюсь несколько дней с ней. Мы стали попадаться друг другу на улице за это короткое время. Кстати, как мистически тесен мир города – поискав среди другого поколения, мы наталкиваемся снова на Козыревых. Я демонстрировал трезвость своего восприятия, хотя мы все время понемногу пили. Пили даже коньяк тридцатилетней выдержки. Ну а раньше и больше потрясало, как-то так оказывалось, что каждое общение потрясает. Конечно, постепенно это прошло, и на сами разговоры о происходящих землетрясениях, да и других событиях этого периода, спокойной осведомленности о том, что где проистекает, силы непосредственной не осталось. Но, может быть, та трезвость дала основание теперешнему спокойствию при разных известиях?
В Югославии, около Белграда, поезд сошел с рельсов, вследствие оползня. Погибло девять человек, тридцать с чем-то ранены. Это сегодняшнее, пятничное, а уже в этом году одна катастрофа на железнодорожном мосту в Эфиопии обошлась в четыреста жертв. Вьетнамцы все гонят камбоджийцев в Таиланд, а на линии ЮАР – Мапуту взорван мост и прервано сообщение между странами. Вот о чем говорят сегодня. О секретном полете «Дискавери», об спутниках-шпионах. О шпионаже в Индии, о том, что специальные чиновники направлены в посольства Индии в Лондоне, Брюсселе для выяснения степени замешанности властей этих стран в шпионском скандале, разразившемся в Дели.
Двадцать семь, а потом двадцать шесть градусов. Не едем, ну куда же тут ехать? Верочка должна еще вернуться от мамы, ей холодно. А дома ничего, сносно. Солнце светит, снега нападало совсем мало, и дворник легко расчищает дорожку. Варю уже второй чай, первый, с вечера оставленный, показался слабым. Прогуливающихся людей сегодня не видно, все спешат. Двадцать шестое января, месяц кончается, почти весь месяц простояли морозы. Что поделать? Никуда не соваться, сидеть дома. Говорят, К. Вагинов выходит в Лениздате. Надежда на черный рынок. И сегодня, и завтра, и тридцатого под тридцать.
Делаешь то, чего обычно не делаешь, – пьешь вторяк, докуриваешь последний беломор из последней пачки. Проводил жену на работу, она полна забот и болей. А еще покупки. Как она будет работать в этом состоянии? С Кирой говорил в воскресенье – у Элки тоже. Тошнота передается Кирюше. Блюет с «индюшки». Он говорит даже, что зубная и головная боль также передаются. Не знаю, как насчет боли, но тошнота точно заразная. Еще в субботу, сижу вечером и не знаю, что со мной. Выпит «Агдам», курю. Заспанные после обеда пьянь и кайф, особенное состояние. Но сегодня день особый, день особых дел. В Китае, возле Шанхая, в Цзянсу, снова нашли скульптуры воинов на конях, около тысячи штук. Я еще на прежнюю находку глаз положил. Что-то, через храм «Тысячи будд», общее со скульптурами учеников, оплакивающих смерть Будды. Но только в Китае скульптура находится тысячами штук. Рыли котлован для кирпичного завода, на глубине трех метров разрыли две ямы, полные глиняных всадников, великий день. Я никогда не жил в провинции, если не считать провинциальным Ленинград, а вот Игоря от треволнений послевоенной Москвы отправили в Лихославль. Теперь он чиновник определенного ранга и живет, естественно, в Москве и по заграницам. И раздается как-то то, что хочется, чтобы прозвучало, будучи сказанным. Благозвучие какое-то во всем. День солнечный, мороз послабее, Кира пошел на работу в Ботанический сад. А что сам-то думал? Сам-то страшно боялся потерять форму, даже сны видел. Все из-за отца Ежи Папелюшко начинается и во сне. Потом уже оказывается, что этот новый человек, герой сна, не понимаем окружающими и объединяет их только в интересе к его личности, обокраденной как бы в бане. Но и тут нет единодушного неодобрения, людьми говорится первое, что сказалось, никак не относящееся к делу. Сон меркнет. И наяву мысль где-то тут затухает. Нет, никогда я не жил в провинции и, пока на «Тайной вечере» каждый отыскивает Иуду, и не надо никуда в здешнюю провинциальность.
Эллочка, несмотря на ночное нездоровье, с самого утра куда-то убежала, а Верочка лежит в постели и пропускает день рождения своего племянника. В середине дня приходит Тамара, я слушаю приемник, и об Ежи Папелюшке говорят только, что он должен был в Рим уехать учиться дальше. Впечатление такое, что это кто-то за стенкой слушает приемник и врывается в сон передача радио. Солнечный ясный день, вспоминается «Похвала тени», в этом смысле это философия. А мне обещал Кира дать прочесть еще «Философические письма» Чаадаева <под редакцией> Гершензона. Это уже покруче. Верочка принесла два журнала со статьями о В. Хлебникове, еще к пятидесятилетию со дня смерти. Статьи хорошие, в семьдесят втором – семьдесят третьем я их не читал. А. Лейтеса «Хлебников – каким он был» в (1.73) «Новом мире» и О. Самородовой «Поэт на Кавказе» – в «Звезде» (№ 6, 1972 г.). Недавно Канада передала воспоминания об А. Крученых Владимира Казакова, тоже несколько раз упоминался В. Хлебников. Непонятно, почему этот очерк передали в разделе «Разбор писем».
Совсем тихо. Дело перед тремя. Боясь нарушить тишину, ловлю первый звук. Какой он будет? Слышно, как горит газ, да я хожу неторопливо по кухне. День, и кто-то вызывает лифт. Лифт отправляется – включается холодильник. Но прежде всего где-то хлопает дверь. Все вспоминаю, как под Гатчиной стоял в холле В. Пятницкий, ожидая, пока меня приведут. С ним были Ваня и Мила. Я все понял, когда из носка выпал баш и лежал тут же между нами на полу, когда я наклонился, чтобы его поднять. Более великого художника я не видел. Мне дали свидание надолго, и никого не было посторонних, это был не день свиданий. Мы долго говорили, но я ничего не запомнил, кроме того что я много говорил о Миле. Выпили за этот разговор две бутылки вишневой, курнули. Я еще и не догадался, что Мила расстается со мной, но я очень просил за нее, как будто от Володи Пятницкого и Вани зависели наши судьбы.