Приезжают Сережа с Олей в конце этой недели. Сегодня вторник. Для юбилея кое-что делается само.
Выварил чай, вычистил желудок. Теперь готовлюсь пить. Мама должна позвонить, а без ее звонка я ничего не начинаю, т. е. не прекращаю жизнедеятельность всякую, не ложусь спать. Сегодня день такой, что мне только спать днем и ночью. Чай можно сварить и без согласования. «Аютинская чаеразвесочная ф-ка, г. Шахты», только на этикетке это без сокращений и выходит еще короче, лаконичнее. Звонила Оля, сказала, баул загрузят чаем, посмотрим, какие чаи в Москве. Ничего так нового нет у мамы, ночь не спала, болела нога. Приезжают в субботу, рано утром. Может быть, нужно комнату снять. И переход к полному счастью – мама звонит, когда курю крошечный косяк, последнее, что из мешка натряслось, а недельный запас еще не тронут стоит. Кира-то спит, наверное, после ночной смены – говорю ей. Она соглашается. Не будем ему еще часа два звонить – пусть выспится.
Он на день рождения подарил мне книгу «Лесков. О литературе и искусстве». Лесков и Хлебников – две разные эпохи. Хлебников был бы по возрасту примерно как моя бабушка. Татлин. Таких художников, как Филонов и Татлин, у Лескова не было. Лесков – это подарок на поддержание духа, ведь как Лесков поддерживает! Мы живем через эпоху от того времени, а кажется порой, что через сто эпох. Я думаю, что Хлебников пережил только перенесение столицы в Москву, но круг Темэя таким образом замыкается. Я думаю о Ленинграде и городе Леон, тоже бывшей столице Никарагуа. Почему не перенесут обратно столицу, ведь Манагуа очень разрушен землетрясением семьдесят второго года? Раньше со мной говорить было небесполезно. Я даже миф придумал про афганскую девочку, которая хотела себе и переписываться с каким-нибудь русским мальчиком. Но так как она хотела им руководить и знала твердо, что они встретятся и что Афганистан будет советским, она выболтала под то какие-то параллельные государственные планы насчет Никарагуа, а мальчик, не будь дурак, много для своего возраста читав, расшифровал и дешифровал эту ее ошибку, в которой и проявилась ее не по летам ранняя осведомленность о делах другого конца света. И мальчик стал здесь постепенно Художником, но, в общем, он устроился ждать, как это будет. А пока замечал лишь, как те люди, что могли бы с ним дожить до радостной минуты, постепенно, один за другим, приказывали долго жить. Наконец они встретились, молодая женщина хотела посмотреть на дело рук своих, раком запячиваемого в близкое будущее своего адресата. Но не тут-то было. Он одно это и помнил всю жизнь, да еще расцвечивал это ожидание и предчувствие разными рассказами о предстоящих землетрясениях и других бедствиях. И он спрашивал: Магдалина, ваш метод помогает делать предсказания? Голыми руками его стало не взять, а так он, вполне готовый, вполне дикий, ей подходил и казался подходящим. Хлебников среди дикарей – сотрудников КавРосты. Он оборванный и бородатый – он цивилизованный человек среди аборигенов, как Миклухо-Маклай среди новогвинейцев.
Кто же это проболтался? Может быть, она рвала и метала? Или ей просто все это было удивительно? Может быть, она и хотела видеть тебя вживленным в сумасшедший дом, сидящим и ждущим ее прихода? Какой-то «Мастер и Маргарита». Кто мастер? Это уже мне не очень понравилось, Наташкин апломб весь из одной фразы был понятнее. Она так ничего и не сказала, взяла книжки, попросила потом их послать в Дамаск и через Дамаск уехала на новую родину, во Францию, куда-то на юг. Это легенда.
Я ее дяде сказал, вы – грек, а турок уже приходил и дал нам опиума-сырца. Что же оставалось сказать? Что никакой Никозией, тоже начинающейся на НИК-, они меня не отвлекут от знания о важном, происходящем действительно. Повторить ли ей за отцом, что никаких киприотов нет, а есть греки и турки? Наверное, не стоило. Но с дядей-то мы успели на все эти темы переговорить. Кстати, чего я не мог, так это говорить о поэзии, но этого почти и не было. Мы говорили постоянно о ближайшем будущем и о том, что здесь будет. Я считаю, что хорошо отвадил от себя девиц, которые дядю знали, тут и новелла о палаше и сабле, и «Дерсу Узала», и Болдырев, с его глядением в будущее сквозь толщу веков. Он как человек средневековья глядит в будущее. И я в конце концов заслужил тот покой, каким теперь и пользуюсь. Это настоящие дважды рассказанные истории, раз рассказанные, а раз – прожитые. Так вот это-то – то, как прозвучит потом усиленное резонансом прессы и радио, зазвучит отовсюду вдруг то, что мы тихо обсуждали между собой, и оттолкнуло от меня всех. История Козырева, тоже дважды рассказанная, уже не заинтересовала никого, все бросились делать свои дела. А я остался ждать, пока осуществятся до последнего все наши предсказания, боясь, инстинктивно, что и этот кладезь оскудеет, но зная, что знания должно хватить на всю жизнь. Где-то тут предвидя и конец жизни. Очень неопределенно.
Верочка сегодня у своих, и я целый день один. День проходит быстро, но вспомнить я сегодня смог только то же, что и всегда. Воспоминания не идут. Уже сны снятся, но тяжелые. Все дурдома, поножовщина, всякая такая дребедень, правда, попрозрачнее все же, чем все это время, когда сон был непроницаемым. Хочу в постели провести остающееся время, не все же мне вышагивать по кухне. Сплетен я не умею вызнавать, москвичей увижу ли? У меня есть приемник для новостей о большой политике, и прослушиванием его я и заканчиваю свой рабочий день. До передачи еще немного времени осталось.
Почти все мои знакомые уехали на Запад, я остался один, дожидаться у моря погоды. Начинается вся эта далевщина – лучше быть первым у себя и т. д.
Живут люди, гробы на саночках не возят, да и в домах не устанавливают. Умер Леша Сорокин, мне только сегодня об этом сказали. Две недели пролежал дома, никто не знал, не побеспокоился. Леша много чего помнил. Он помнил <Владимира> Шагина, Арефьева, <Роальда> Мандельштама, не сказать, как много он знал того, о чем и не подозревают.
Теперь у нас есть «Бодрость», «300», «36» – привезли. Еще чешские карамельки, очень вкусные. Оля пирожков испекла. Верочка привезла книги. Одной ее наградили – «Панорамы Невских берегов». Остальные: «Война с саламандрами», «Петродворец», сына К. Чуковского роман и «Встреча с книгой» – сборник библиофильских статей. Его забирает Эллочка. 14-го у нее день рождения.
Ожидаем сорокаградусного мороза завтра, сегодня, в воскресенье, думал поехать к Кире. Еще не знаю, состоится ли поездка. Сегодня только двенадцать градусов. Ходил за вином, холодно показалось. Я спал вечером и ночью и к половине шестого утра выспался совсем. Варил кашу, опять неудачно, слишком соленая. Пролежал до одиннадцати. Рано звонить, наверное, еще спит Кира после ночной смены. Слушал последние известия, говорят о южном Чаде, о разрушениях и пострадавшем населении. Лучше не разобрал. Девиз этой книжки – Эфиопия как первая новость пока что выдерживается. Действительно, об Эфиопии обязательно что-нибудь говорят, уже несколько недель. Что-то говорили о том, <что> Спирос Киприану может быть переизбран. Недолго осталось ждать выборов.
Землетрясение в Ура-Тюбе, пять баллов, это еще второго. Раньше писали об Аргентине – восемь баллов, без даты. Это из газет. Град на Мадагаскаре лежал толщиной слоя до полуметра. Такого там никогда не бывало. Это снова радио. В Австрии наводнения, вызванные резким потеплением. Позвонил все же. Киры дома нет. Сразу никуда не надо. Потом спрошу: где были, что делали? Сейчас я один дома, у меня все есть, можно не дергаться. Посматривать, только посматривать на улицу – это доставляет удовольствие. Пьем московский чай «Бодрость» и ничего – плохо не становится. Оля Обещала еще привезти. Пока Сергей здесь, она успеет съездить туда-сюда. А так Верочка присматривается к тому, что есть в продаже. Аютинская ф-ка поднадоела. На московском «трехсотом» хоть пишут, что это смесь грузии с индюхой. Совсем крохотная заметка о землетрясении в южном Иране – 5,6, много домов разрушено, а где именно – не пишут. Вот и все новости. Говорят, что наш спутник сгорел двадцать пятого января, очередной «Космос», номера не знаю, за тысячу шестьсот. Сейчас пять утра, я в бодром духе. Встал почиститься, высморкаться. Вчера Верочка привезла «Агдама». Бодрое состояние – хорошее, вот только что будет без плана? Надо передохнуть, отдышаться, пока торчу. Поездка все откладывается – похолодало, мороз сильный. А день ясный. В морозном тумане целый день солнце. А ночью луна, сейчас полнолуние. Кира Генри Джеймса продает. Я бы сказал, что нужно. Вообще, у него планы продать часть книг – есть старые издания. Лермонтов, виды немецкие на английском, Каролина Павлова. Еще не выяснилось со списком, где Верочка хочет купить детективов. Может, день будет снова ясный. Не страшно съездить. Надо Гершензона свезти и «Луну, упавшую с неба» В. В. Иванова. Уже лифт заработал. Половина шестого. Кто-то тут всегда выходит из дома. Считаю до трех. Быстро, один за другим, выходят трое. Нам роздали ключи от входных дверей, теперь на замке будет парадная. Я встаю рано, а делать мне нечего. Попозже нужно кашку сварить, да чай согреть. Узнаю утреннюю погоду. Тридцать градусов на Ржевке, очень холодно. Не поеду сегодня. В пятницу все равно в город надо: на укол и к маме. Может быть, после работы Кира туда зайдет?
В третий раз «Клуб путешественников» показывают, когда нужно ехать. Действительно нужно, а не приходится выбирать. Еду за деньгами на Петроградскую и, заодно, зайти к маме, день у нее пробыть. Я при всем параде. Взял у Киры почитать Гершензона «Чаадаева», а там (у мамы) мне приготовили Мунка. Я вспоминаю, как его «Крик» глядел с витрин, и было это не то чтобы уж очень давно. Мода пошла на Мунка, а весь интерес к современному искусству вырос из этой моды. Теперь это советское издание, правда, из серии, которой никогда не достать. Оля вспомнила, что мне нравился Мунк, а я просто и не видел никого другого. Так современное искусство вошло в нашу жизнь. А теперь Оля его представляет, у нее свои симпатии и антипатии, свои впечатления. Что ж, говорит: неплохо – уже и тогда. Это было, когда я узнал В. Пятницкого, Е. Михнова, М. Кулакова. А еще раньше я видел Сашу Нежданова. Вот теперь семинары-то не проводятся, а то бы пришлось бы вспомнить о наших встречах с Сашей Неждановым, вначале у него дома, потом у Понизовского и просто уже на улице в дальнейшем. Мы встречались, конечно, не только на улице, но и у Хвостенко и в Эрмитаже, где я его даже знакомил с Элло