В бандероли из Алма-Аты роман А. Азимова, местного издания. Кира обещает пакет «Бодрости» – Аня привезла из Москвы. Вот мы и с чаем. Курим, пьем наш «тридцать шестой», едим понемногу. Я днем, когда ходил за книгой, купил тертой моркови. День проходит в чаях, а я не могу себе уяснить на ночь, что происходит в мире. До передачи «Сегодня в мире», ночной, не ждем. В Уганде новое правительство обещают создать повстанцы. Захватили электростанцию, снабжающую всю Уганду энергией. Ремонтируют радиостанцию. Захватили Джинджу. Вот и все, кажется. Теперь осталось время до выборов окончательных в Португалии. Побеждают правые силы. Конечно, можно бы и сегодня проехаться до «Академкниги», но лень. Когда я представляю себе, что в пятницу нужно быть на Петроградской, охота гулять сегодня пропадает. Один человек говорил в магазине про «Ульчский язык», что в нем следует текст, не прерываемый вставками фольклора, и что нет смысла покупать его. Чуть было не купил «Довмонтову повесть», но не взял. Как в прежние времена, у нас дома есть «Чжуан-цзы», наша действительность довольно-таки проникнута Чжуан-цзы. Есть еще книжка В.В. Малявина. Те тексты довольно долго были у меня. Я имею в виду Л. Позднееву. Но вот пропали, это была важная утрата. А «Записные тетради к “Подростку”» я сам продал. Теперь есть два тома «Дневника писателя». Особенно мне нравится двадцать седьмой том – тридцать страниц текста самого Ф.М. Достоевского, а остальное – дополнение. Но читать – так его. Пока еще Чжуан-цзы выйдет в Лит. памятниках.
В четверг надо ехать за ключами от новой квартиры, привезти с собой замок. Самое время вспомнить, что у меня есть стулья, стол, другая мебель, даже кухонная. Было совсем забыл об этом.
До восемьдесят шестого года я писал, в основном, план романа. Документальные подробности. А сюжет собственно романа – пересказывал. Нужны события, чтобы произошли события в частной жизни. – Нет, так жить нельзя, – в смысле, что никто другой так бы уже не жил. А если я разменивал тут этот билет? Жить процентами с такого капитала, решено, – нельзя. Ну, а что если попробовать, зная, что так нельзя?
Семь баллов вблизи Джалалабада, имеются разрушения, жертв нет. Опять Азербайджан, сегодня, в девятнадцать тридцать шесть по московскому времени. Взорвался «Челленджер», упал с семью космонавтами, две женщины, в Атлантический океан. Все погибли.
Сегодня, кажется, немного похолодало. Еду на Петроградскую, а потом и еще дальше, на Ржевку. Полгода назад такие события были невозможны. Очень редкий случай, когда горят космонавты. Такое случается раз в пятнадцать лет. Америка не признала правительства южнойеменских мятежников. Али Насер Мухаммед будто еще обороняется с сорока тысячами войска. Они ведут передачи по своему радио. В Аден прибыли два самолета с помощью от советского Красного Креста. Вера приносит тут книжки с книголюбского вечера: «Герцен в Новгороде», «Некрасов в Петербурге», «Поэты пушкинского Петербурга». Но сразу семь их сгорело – это много. Листается какая-то книга по освоению космического пространства. Я пил много, когда наши космонавты сгорели, пил даже на улице с незнакомым человеком. Помню, пошел у Милы за пивом, сдать бутылки, ранним утром. И узнал прямо в винном магазине, что случилась катастрофа. А перед тем я говорил Тоше на улице, у Сайгона, что космонавтов хоронят, когда мы смотрели с ней на похороны летчика времен войны на Невском.
Двадцать девятого января землетрясение в Кайраккуме, силой пять баллов. Трясло Ходжентский район и Ленинабад, ночью в 4 часа 45 минут. Эти дни провел на Ржевке и на Петроградской, ничего не записывал. Получил ключи от новой квартиры, получил оборудование там. Ничего больше не сделал, проездил всю пятницу, сегодня. Наступил следующий день – суббота. Солнце на улице, мороз, никуда не надо. Давление очень высокое.
В воскресенье съездили с Верой на Ржевку, но зря. Дом заперт, извиняется ЖЭК, или как его там? Я вернулся в Купчино, а Вера поехала к родителям. Созвонился с Кирой, обещает зайти вечером и, конечно, не заходит. Не знаю, куда он девался? Китайский Новый год. Холодно. Допиваю какой-то вторяк из джезвы, не получил нового чая. И книжка про Новый год куплена, но пока не у меня. Коротаю время один. Чтобы что-то произошло в жизни, ну, хоть взять переезд на новую квартиру, надо, чтобы случились «события» в дружественной стране. Подворачивается переворот в Южном Йемене. Пора переезжать. Я не придавал такого значения Йемену, т. е. я не следил за происходящими там событиями, очень может быть, что я сидел, когда Йемен разделился. Но книжка из серии «У карты мира» о Йемене не забывалась, не исчезала из поля зрения. Перемен там, как теперь говорят, было довольно. Но и эта часть не отражена в дневниках, месячные землетрясения восемьдесят второго года я там (в Северном Йемене) отметил. Мы наследники событий в странах народной демократии. Это, кстати, звучит, как «букинистическая книга». Но дело прошлое. Своеобразное «чего изволите?». Книга кончилась, и начинается жизнь. Боюсь ее. Мы будем возвращаться все равно к себе домой. Описанное имеет инерцию. По инерции сбывается описанное (сны в руку, я это еще по чередующимся названиям афганских городов заметил). Пора подумать о сне, но спать не хочется. Попробую писать, покуда могу, а когда исчерпается вдохновение, можно и спать лечь. Завтра пораньше встать – единственная надежда успеть что-то сделать. Я очень мало развил сюжет. Жизнь предполагает что-то свое и предлагает. Тяжело, тяжело там и тут. «События» тяжелые, и на новые условия соглашаться тяжело. Я стимулирую, конечно, свое воображение, но как, сравнительно, мало роли играет воображение.
Сны – наиболее общее, но не первое по времени. Сперва книги. Я зашел случайно в «Планету», Мила дала мне полистать немецкую книжку о древностях йеменских, и там была фотография недостроенного мавзолея, недообмазанного глиной и недопобеленного. Глядя на нее, я все понял о судьбах Йемена, а было это в семьдесят девятом году. Через три года землетрясение. «Начался массовый исход населения из пострадавших мест». Игорь учился, чтобы поехать в Южный Йемен, а я посмотрел книжки. Но тут мы еще не вмешиваемся и Эфиопия не вмешивается. События происходят сами собой, но нам это грань неподвижного сна, к нам оборачивается что-то недвижное другой своей стороной. Заставляет видеть сон в яви и под другим углом. Время у меня есть, но кое в какие моменты оно поджато, а я к этому не привык. Кстати, для режима это очень хорошо. И не мечтал никто о космической катастрофе, поговаривали о комете Галлея, а тут вдруг «Челленджер» оставил дымный след за собой. Это уже историческое событие, самое новейшее, но прямо для истории созданное. История, жизнь, книга. Сон, сон без сновидений, явь. Из книги вытекает история и жизнь, как противоположность истории. Книга захлебывается жизнью, обязана захлебнуться. Просто. Сейчас двенадцать часов, до активной деятельности остается двенадцать часов. Окурок ложится в ту же коробку, что и остальные.
Вчера показывали мексиканские фрески, некоторые совсем целые. Первый день нового года. Утром говорят только о событиях на Гаити. Пятьдесят человек убито, более ста получили огнестрельные ранения. Газету не смог читать, сложил. Как суббота была моим днем, так сегодня нигде ничего моего нет. Под самый Новый год я получаю отдельную, новую квартиру, а в сам Новый год сижу один и пью чай. Порылся в коробке – чай еще есть. И все есть. А у меня привычка делать свои дела.
Та книжка прервалась в Рождество, и потекли события жизни. Так мы не уговаривались.
День требует чего-то большего, чем утреннее чаепитие. День только начинается, знаю все новости. Китай запустил спутник. Снегопады и ливни в Италии, небывалые за последнее столетие. Верочка заболела. Вернулась с работы часа в два, а накануне не поехала на лекцию по литературе, с температурой. Второй день лежит, принимает лекарства, но температура высокая. Обещал сегодня Кира заехать, чая завезти, еще чего-то, но это будет ближе к вечеру, а пока надо позвонить в свою жилконтору и выяснить, когда дом будут подключать, когда нужно там быть. Обязанности мои нехитрые, надо будет суп из антрекотов сварить. Готовое и второе. Пока мы напились чая, Верочка лежит, читает А. Азимова. Выкроила-таки время для Азимова. Все еще мороз держится. Минус двенадцать. В вентиляции стал ветер слышен. Одеваюсь в дневной костюм. Без свитерка холодно. Верочке выписали бюллетень на три дня, а потом к врачу. Я сделал укол в пятницу тридцать первого и теперь мне не скоро снова идти в диспансер. Перед Съездом нужно будет уколоться. Спокойно. Сейчас так, как я читал у себя в дневнике, кажется, не хватают. Долгая история с переездом.
Сочные репортажи так же редки, как и большие события. Как художественный фильм посмотрел, пребывание Э.А. Шеварднадзе в Японии и КНДР. Что-то было в киносюжетах такое, что подготовляло почву для последующих событий. Я имею в виду космическую катастрофу. А комплекс храмов в Улан-Баторе, он как видение мелькнул на экранах. Фильм о великих событиях медленно снимается. Великие события проходят на фоне эвакуации иностранцев из Южного Йемена. Но никаких репортажей оттуда или из Джибути я не видел. Только визит в страны Дальнего Востока был правильно подаваем.
Чай распустится, и все еще раз предстанет полным, я еще увижу действительность расцветшей.
Очень ранний час. Чай есть, все есть. Книжку Кира не привез. Показывает магнитофонные кассеты. Нужно сегодня на Ржевку ехать. Встал пораньше. Время еще есть. Нового ничего. Захват ливийского самолета израильтянами. Вот время, когда я сижу и пишу. Эллочка ездила к Элле Фингарет, но я не смог с ней самой поговорить. Не дозвониться. То ее дома нет, то занято. Кира кое-что рассказывал. Оказывается, у нее день рождения не девятого, как мы думали, а четырнадцатого. Надеемся, что Верочка успеет поправиться. Ира прислала письмо, пишет, что картинки мои оформлены и висят у нее в рамах или в рамках. Книг обещает прислать. Ругает Лондон. Я мог бы еще спать и спать. Что-то поднимает. Кажется, если не встанешь рано, и ничего не успеешь. Заметки. Заметки кончились.