212. Из трех образов правления – власти одного, немногих или большинства – самым худшим для Флоренции было бы, по-моему, правление оптиматов, вовсе ей не свойственное и так же мало для нее приемлемое, как тирания. Своими амбициями и взаимными распрями оптиматы сделали бы не меньше вреда, чем тирания, и, может быть, еще скорее раскололи бы население города, но из благодеяний, совершаемых тираном, они не сделали бы ни одного.
213. Человек в своих решениях и поступках всегда сталкивается с одной трудностью, а именно – с сочетанием противоположностей; нет столь совершенного порядка, который не сочетался бы с неким беспорядком; нет дурного дела, в котором не было бы добра; нет доброго дела, в котором не было бы зла. Отсюда нерешительность многих людей, которых смущает всякое осложнение; людей с таким характером называют осторожными, потому что они действуют с чрезмерной оглядкой. Не надо им подражать; лучше, взвесив каждое решение, склониться к тому, где меньше неудобств; но помни, что нет решения, которое было бы без сучка без задоринки.
214. У каждого человека есть недостатки – у кого больше, у кого меньше; поэтому не может быть долгой дружбы, службы, товарищества там, где один нетерпим к другому. Надо знать друг друга и помнить, что, меняя людей, не избавишься от недостатков, но столкнешься с теми же или еще большими; потому приготовься терпеть, лишь бы недостатки оказались такими, чтобы их можно было вынести.
215. Как часто люди осуждают поступки, которые бы восхваляли, если бы увидели, что было бы, поступи человек иначе! И наоборот, сколько восхваляемых дел подверглось бы тогда осуждению. Не спешите поэтому одобрять или ругать, поверхностно судя о вещах; во всё, что является вашему взгляду, надо хорошенько всмотреться, если вы хотите, чтобы ваше суждение было верным и взвешенным.
216. Нельзя выбирать в этом мире ни среды, в которой человек родится, ни обстоятельств, в которых жить, ни своего жребия. Поэтому, когда вы хвалите или упрекаете людей, смотрите не на то, какая им выпала доля, а на то, как они с ней управляются. Ведь похвала или осуждение зависят не от положения человека, а от того, как он в нем себя поведет; точно так же в комедии или трагедии тот, кто играет господина и короля, не более в цене, чем тот, кто играет слугу; важно лишь, кто лучше играет.
217. Нельзя пренебрегать исполнением того, что вам надлежит исполнить, из одного только страха нажить себе врагов или кого-то огорчить; исполнение долга приносит человеку почет, польза от которого больше, чем вред от возможного врага. В этом мире если ты не мертвец, то порой можешь делать то, что обидит другого; но та же способность понимать, когда делать людям приятное, помогает нам сообразить, когда сделать неприятное – так, чтобы все вышло разумно, вовремя, без наглости, по достойному поводу и достойными средствами.
218. Те люди хорошо ведут свои дела в этом мире, кто всегда видит собственный интерес и с ним соотносит все свои поступки. И наоборот, попадают впросак те, кто толком не знает, в чем их интерес, и думает, что он всегда состоит в какой-то денежной выгоде более, чем в чести или в умении сохранить свою славу и доброе имя.
219. Человек проявит искренность, если, предложив решение или выразив свое мнение, но потом передумав, скажет о том открыто, не дожидаясь окончательного исхода всего дела. А все же, если он не уполномочен или не имеет власти исправить положение, ему лучше для сохранения репутации до конца стоять на своем. Ибо отказом от своих слов он рискует подорвать уважение к себе, поскольку рано или поздно произойдет что-нибудь, опровергающее его новое мнение, меж тем как, настаивая на первоначальном мнении, он даже сможет выглядеть правым в том случае, если это мнение оправдается, а оно еще вполне может оправдаться.
220. Когда отечество попадает во власть тиранов, то хороший гражданин, по-моему, обязан искать сближения с ними, дабы направлять их к добру и отвращать от зла; прямая польза городу в любые времена – наделять полномочиями людей порядочных, и, хотя флорентийские невежды и фанатики всегда утверждали иное, они бы увидели, какой чумой стало бы правление Медичи, если бы вокруг них остались одни безумцы или злодеи.
221. Если враги, которые всегда совместно выступали против тебя, вдруг сцепились друг с другом, то напасть на одного из них, намереваясь всех раздавить поодиночке, – значит чаще всего сплотить их вновь. Поэтому надо сначала хорошенько разобраться, что за ненависть вспыхнула между ними и каковы прочие условия и обстоятельства; зная это, ты сможешь вернее решать, что лучше – напасть на одного из врагов или отойти в сторону и поглядеть, как они будут драться между собой.
Заметки, писанные до 1525 года в других тетрадях, но внесенные сюда в начале 1528 года во время долгого моего досуга вместе с большей частью заметок, заключенных в этой тетради
222. Досуг сам по себе не наводит на выдумки и открытия, но без досуга их не бывает вовсе.
223. Граждане, стремящиеся к почестям и славе в городе, достойны хвалы и полезны, лишь бы они добивались своего не путем заговоров и узурпации власти, а создавая себе славу хороших и благоразумных людей и служа отечеству благими делами, – дай Бог, чтобы наша республика была проникнута таким честолюбием. Но кто стремится к собственному величию, тот ведет к погибели, ибо для кого оно стало главной целью, того не удержит ни справедливость, ни честность, – он все сравняет с землей, лишь бы дойти до цели.
224. Дурной гражданин не может долго слыть хорошим; пусть даже кто-то желает не столько быть, сколько казаться хорошим, ему поневоле придется и стать хорошим, иначе он в конце концов перестанет таковым казаться.
225. Люди от природы склонны к добру, так что всем, кто не извлекает из зла наслаждения или выгоды, добро милее, чем зло; но поскольку природа человеческая немощна, а соблазнов множество, люди ради своего интереса легко изменяют природной склонности. Поэтому вовсе не для того, чтобы насиловать человека, но для того, чтобы он не изменял своей природе, мудрые законодатели придумали шпоры и узду, то есть награду и наказание. Если же в республике их не применять, то хороших граждан у нее будет раз-два и обчелся; во Флоренции мы каждый день испытываем это на собственном опыте.
226. Если о ком-либо мы услышим или прочтем, что без всякой выгоды и корысти он предпочел зло добру, то его вернее назвать зверем, чем человеком, ибо он не наделен влечением, от природы присущим всем людям.
227. Велики недостатки и неустройства правления народного, и тем не менее в нашем городе мудрые и добрые граждане одобряют такое правление как меньшее зло.
228. Отсюда можно заключить, что во Флоренции мудрый человек – в то же время и добрый гражданин, ибо, если он не добрый гражданин, о мудрости говорить не приходится.
229. Та щедрость и широта, которая привлекает толпу, лишь крайне редко свойственна действительно мудрым людям; поэтому достоин похвалы не столько тот, кто слывет щедрым, сколько тот, в ком зрелый ум.
230. Народ любит в республике граждан, творящих справедливость; к мудрым он чувствует скорее почтение, чем любовь.
231. О Боже! Насколько в нашей республике больше признаков того, что ей скоро конец, нежели того, что ей предстоит долгая жизнь!
232. Человек здравого суждения ценится больше, чем человек изобретательного ума; так бывает гораздо чаще, чем наоборот.
233. Не противно равенству народной жизни, когда один гражданин пользуется большим влиянием, чем другой, лишь бы это влияние проистекало из любви и почтения к нему и могло быть, по желанию, отнято; и наоборот, без опоры на подобных людей республикам трудно устоять; как бы полезно было нашему городу, если бы флорентийские глупцы хорошо это усвоили.
234. Кому выпало приказывать другим, тому в этом деле не нужны излишняя скромность и уважительность; не говорю, что вовсе не нужны, но в большом количестве – вредят.
235. Очень полезно вести дела втайне, но еще полезнее как можно меньше показывать друзьям, что ты от них таишься, ибо многие видят в этом неуважение и оскорбляются, замечая, что их не хотят посвящать в свои дела.
236. Три вещи хотел бы я увидеть прежде, чем умру, однако, даже если я проживу долго, едва ли увижу хотя бы одну: хорошо устроенную республику в нашем городе; Италию, освобожденную от всех варваров; и мир, избавленный от тирании этих негодяев-попов.
237. Безумие сохранять нейтралитет в чужих войнах тому, кто не обеспечил себе безопасность договором или кто не так могуществен, что ему нечего бояться, ибо он оттолкнет побежденного и сделается добычей победителя. Кто не верит этому рассуждению, пусть взглянет на пример нашего города и посмотрит, что получилось из его нейтралитета в войне, которую папа Юлий[49] и Католический король Арагона[50] вели с Людовиком, королем Франции[51].
238. Если хочешь остаться в войне нейтральным, условься о нейтралитете по крайней мере с той стороной, которая его желает, ибо это один из способов к ней примкнуть; если потом эта сторона победит, то, может быть, ей окажется несколько затруднительно или совестно тебя притеснять.
239. Сдерживать целомудренно свои желания – большее удовлетворение, чем давать им волю, ибо первое преходяще и идет от тела, второе же, если только страсти немного поостыли, прочно и идет от души и совести.
240. Чести и уважения надо желать больше, чем богатства. Но так как в наши дни уважение без богатства сохранить трудно, то людям добродетельным надо стараться иметь его не сверх меры, а столько, сколько нужно, чтобы обрести или сохранить уважение и власть.
241. Народ во Флоренции в общем беден, но по свойственному нам образу жизни каждый жаждет богатства, поэтому не способен отстоять свободу в городе – ведь стремление к богатству побуждает человека гнаться за частной пользой, не думая о чести и славе государства и нисколько с ними не считаясь.