Он должен был летом ехать в свое гомельское имение на юге. Я воспользовался прощанием, чтобы в письменном виде обосновать необходимость издать на его средства финский словарь, так как его план отправить двух финских ученых исследовать родство между финскими народностями во внутренней части России не осуществился; для этой работы я предложил Ренвалля[581].
Все важные переговоры с графом должны были вестись в письменном виде, так как слышал он чрезвычайно плохо. Я собирался тотчас же ехать из Петербурга далее вглубь России и, таким образом, попрощался с ним окончательно, однако этот план отъезда был нарушен.
Гартман показался мне таким надменным и странным, что я от него отдалился; я также редко заходил к родственникам госпожи Афцелиус, к которым у меня было письмо от Афцелиуса и к которым меня ввел Гиппинг. Зато у Круга я завязал бесценное знакомство с профессором Френом, который недавно прибыл из Казани; он хотел отправиться в Росток на место Тихсена[582], но его удержали в Петербурге. Он работал над арабским словарем[583] и над большим трудом о татарских монетах[584]. Это человек открытого нрава, глубокой учености и большой щедрости.
Когда граф Румянцев вернулся, я сразу благодаря доброй заботе Круга договорился с ним по поводу финского словаря[585].
У него на обеде я познакомился со всеми мореплавателями с «Рюрика». Художника Хориса я еще раньше видел у Лобойко, Коцебу был довольно скучен, молод и неопытен, естествоиспытатель Шамиссо собрал материалы о полинезийском языке, в особенности старые редкие испанские книги; его собственноручные записи показались мне менее значительными. Врач Эшшольц собирал материалы по северным языкам и теперь хотел расспросить одного из двух привезенных алеутов, которого намеревался взять с собой в Дерпт. Но это не удалось, так как его (Маркела) наняли на службу в Американскую компанию. Они [мореплаватели] вскоре разъехались в разные стороны, и результат путешествия в целом вряд ли будет очень значительным.
Я уже раньше побывал на корабле «Рюрик» с Гиппингом и Лобойко и видел пару каяков и т. п. Камчадалы[586], которых было трое, совсем забыли свой язык и стали совершенно русскими. У алеутов было удивительное «р», которое перетиралось у них в горле. Те слова, которые мы у них спрашивали, отличались от финских и гренландских. Они очень хорошо говорили по-русски, и в их русской речи не слышалось этого r, или других необычных звуков. При более тщательном изучении языка оказалось, что в этом r, по крайней мере в большинстве случаев, правильнее видеть нёбную букву или гортанную букву[587], как в арабском и в большинстве других азиатских языков. Меня в этом убедило сравнение с персидским выговором, а также наблюдение, что это r, представлено в нескольких вариантах и соответствует гренландскому k. Эшшольц записывал его как ch или g (согласно немецкому произношению), но правильнее всего было бы обозначить как, ʒ, q, q, которые по своим отличительным признакам противопоставлены h, g, k, k, нёбным буквам, звучание которых не проходит через гортань.
Патерсон однажды привел меня к действительному статскому советнику Тургеневу, который служит в Департаменте духовных дел под началом князя Голицына. Я к нему изредка заходил, подарил ему некоторые из своих печатных трудов, но интерес он ко мне проявил совсем небольшой.
Лобойко познакомил меня с молодым <ученым> русским, уроженцем Петербурга, по фамилии Гарижский, который изучал датский, но без особого успеха.
Книготорговля с Данией началась с большим трудом; я получил свою санскритскую грамматику[588].
<13/1 октября>. Я написал Бюлову и Мюллеру о своем новом плане путешествия: вернуться через год с тем, чтобы издать грамматику и учебник санскрита; также моему доверенному лицу, Нюэрупу и Магнусену, чтобы составить для Румянцева коллекцию исландских рукописей. Затем был у Лобойко, которому передал письма.
<15-е> Начал учить Лобойко греческому по грамматике Блока[589] и по Гедике под редакцией Буттмана, 10-е издание[590], а <17-го> также купил много книг по языкознанию у Грефа.
<19-е>. Я обедал у Румянцева, там встретил Гауеншильда, который переводит российскую историю Карамзина на немецкий[591]. Вечером был у Гиппинга, Гарижского и г-на фон Гётце, который одолжил мне C. Meiners, Vergleichung des ältern und neuern Russlandes, 2 Bde., Leipzig, 1798[592].
<20-е>. Написал Камструпу и Мольбеку[593], в основном о поручениях графа Румянцева, а именно получить упомянутый у Карамзина 2: 341[594] норвежский рунический памятник[595], а также предоставить информацию о славянских или русских древностях, которые могут храниться в Королевской библиотеке[596] в Копенгагене. Я немного поработал над своей греческой грамматикой и подумал о возможности взять на службу молодого студента из Финляндии, который попал в трудные обстоятельства. Зовут его Нордблад. Но он <21-го> принял у пастора Мандалина адъюнктуру[597] в деревне, хотя он не хотел стать пастором и, как он говорил, как раз поэтому оставил дом своего отца. Меня он не послушал и не попрощался с Гиппингом и остальными. <22-е>. Я составил план для Румянцева, чтобы взять Нордблада с собой и посетить во время моего путешествия народы феннской[598] общности и т. д., но потом <23-го> узнал, что Мандалин его сразу отправил в деревню.
Утром я был у Круга (коллежского советника) и нашел письмо по-французски от архиепископа Тенгстрёма графу Румянцеву о том, что я хотел уговорить Ренвалля составить словарь только на латинском, но что народ Финляндии ждет словаря на шведском, лишь с некоторыми дополнениями на латинском для иностранцев. Граф хотел услышать наши соображения по этому поводу, и мы были единодушны в том, что здесь нечего планировать, так как решение уже принято и две буквы (A и Ä) уже сделаны, о чем Ренвалль писал как ему, так и мне. Я написал Ренваллю об этом и о его деньгах, из которых я у Круга получил первую треть, 400 рублей ассигнациями, а также спросил, действительно ли он хочет получить Ускелу, для чего архиепископ рекомендовал его Румянцеву[599].
Я получил от Уварова через профессора Грефе его речь на немецком языке[600], а также, взаймы — 10-й и 11-й тома «Asiat[ic] Researches»[601].
<24-е>. Вместе с доктором Бекком из Або я был у Паульсона в Эрмитажной библиотеке[602] и получил пособия по армянскому языку, а именно «Тезаурус» Шрёдера, грамматику Акопа, «Dictionarium Armeno-Latinum» Франческо Риволы 1633 г.[603] (см. «Митридат»[604]).
<25-е>. Я напрасно прождал г-на Шиллинга с учителем французского языка; когда я возвращался после еды, ко мне обратился торговец минералами Эттер[605], которого я раньше не знал, и я на минуту к нему зашел; по дороге я познакомился со статским советником Эверсманом[606], который пригласил меня его посетить.
<26-е>. Ходил с Лобойко покупать старые книги, а потом был приглашен к графу Румянцеву, где познакомился с Анастасевичем, также встретил там художника Хориса, к которому пошел домой, чтобы посмотреть его комнату и предметы, привезенные от диких народов, — короб, изделия из кости, инструменты, назначение которых он сам не мог объяснить. В основном они были украшены изображениями лиц, птичьих фигур, сценой медвежьей охоты и т. п. Также у него были одежды из кишок, ткани и рогожи.
<1818, 29 октября>. Был у Круга, Френа, Вейнcанга, первый из них одолжил мне «Историю» Татищева, где говорится об Иоакимовской летописи, второй показал труды Халленберга, которые тот ему прислал. Вечером пришли Шиллинг и Юэ, который разговорился об астрономии и просил больше, чем, по словам Шиллинга и Бультоса, ему полагалось[607]. В сумерках мы, доктор Бекк и я, вместе пошли к немцу-парикмахеру, который взял по 2 рубля с каждого, что представляется мне интересной чертой характера: у [этого] народа нет никакого понятия о чести и порядочности. Ошибка была наша, так как мы не сторговались заранее.
<30-е, 31-е>. Написал Румянцеву ответ на вопрос, фигурирует ли Ярослав I в датских и норвежских хрониках под именем Один. Получилась заметка, которую Лобойко перевел на русский <для своего журнала[608]>. Гиппингу со шкипером Кёльном доставили вторую партию книг, а именно «Записки» Скандинавского общества с 1805 г. (15 томов)[609], «Антикварные анналы»[610], а также «Датско-норвежскую историческую библиотеку» Бадена[611]