Особенно неприятно Трубецкому было то, что не всегда можно было иметь отдельное купе I класса и со стариком заговаривали незнакомые пассажиры. «Где изволите служить, ваше превосходительство?» – «Вы спрашиваете, где я служу, – вы спросите, где мне служат! В правительствующем Сенате, милостивый государь» (Кн. Евгений Трубецкой. Из прошлого, с. 19).
С вышкой Пашкова дома (Румянцевского музея) в Москве связано интересное воспоминание. Н. Федоров писал: «Вспомним про забытый исторический факт преклонения в 1818 г. перед Кремлем с вышки Московского Румянцевского музея трех императоров – одного настоящего и двух будущих: прусского короля Фридриха Вильгельма III и двух его сыновей: будущего короля Фридриха Вильгельма IV и будущего короля и императора Вильгельма I, – в благодарность за спасение Россиею Пруссии и Европы от ига Наполеона» (Философия общего дела, т. II, 1913, с. 221). Много ли москвичей знает об этом факте – как-никак заставляющем гордиться русское сердце.
Байрон писал в поэме «Бронзовый век» (1822):
Moscow!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Thou stand’st alone unrivall’d, till the fire
To come in which all empires shall expire!
(Москва!.. Ты стоишь одна непревзойденная, пока не придет пламя, в котором исчезнут все державы!)
Случайно или не случайно М. Булгаков в «Мастере и Маргарите» поместил своих инфернальных героев на вышке того же Пашкова дома перед их отлетом из Москвы?
Вологодское масло изобрел и стал производить брат художника Верещагина, офицер Скобелева, принимавший участие в освободительной войне 1877–1878 годов. Что в его жизни самое важное (это независимо от того, что вологодское масло было в детстве моим любимым)?
Из рассказов С. С. Гейченко. У каждого государя были сундуки с памятными вещами. Был, например, сундук и у Николая I. Были там пеленки, туфельки младенцев, какие-то сувенирчики. При этом Николай I нумеровал вещи и давал разъяснения в списке. По содержимому таких сундуков многое можно было бы установить. Если бы Николай I был влюблен в Наталию Николаевну Пушкину, то он сохранил бы какие-либо ее вещи (бантики, цветочки, заколки и т. п.), которые она могла обронить или подарить ему на балу. Но этого не было.
Все эти вещи были уничтожены в Зимнем по распоряжению Иосифа Абгаровича Орбели, сказавшего: «Довольно нюхать царские штаны».
Старый лакей Петергофского дворца показал С. С. Гейченко секретный шкаф, а там были материалы француза-спирита, устраивавшего спиритические сеансы, и была «машина для управления государством». В нее закладывались сведения, и она давала ответы. Например: может ли такой-то быть министром? Эту машину С. С. Гейченко восстановил, и она пользовалась громадным веселым успехом у экскурсантов. А потом кто-то сделал такую же машину, и она «гадала» на Александровском рынке в Петрограде (он помещался на проспекте Майорова – бывшем Вознесенском – угол Садовой). После этого машину и все к ней материалы увезли, и она бесследно пропала.
Александра Федоровна знала наизусть всего «Евгения Онегина» и настолько верила в реальность персонажей, что на спиритических сеансах пыталась вызвать дух Татьяны. Спиритические сеансы происходили у великого князя Петра Николаевича на мысе Ренелла (по южному берегу Финского залива), вдававшемся глубоко в море. У Собственной дачи в Петергофе, где жили Николай II и Александра Федоровна, был также мол. Николая и Александру доставляли в Ренеллу тайно.
Анекдот начала XIX века. Когда пастуха спросили, что бы он стал делать, став королем, он ответил: «Я бы стал пасти своих овец верхом». Теперь такого пастуха не сыщешь.
Старые грунтовые деревенские дороги под вечер жаркого дня пахли ванилью: запах пыли, большую долю которого составлял конский навоз. Теперь это забыто. Только, может быть, один я продолжаю помнить этот запах. Удивительно! А ведь это было таким обычным.
В старой России говорили про роды войск:
Умница в артиллерии,
щеголь в кавалерии,
пьяница во флоте,
а дурак в пехоте.
Несомненно, сочинено либо кавалеристом, либо артиллеристом.
Поразительно, как могут ошибаться умнейшие люди. Это надо всегда иметь в виду, ссылаясь на «авторитеты». Владимир Сергеевич Соловьев всерьез писал в книге «Национальный вопрос в России» (СПб., 1888): «Что касается до современных писателей, то при самой доброжелательной оценке все-таки остается несомненным, что Европа никогда не будет читать их произведений» (с. 140). А ведь сейчас в общемировом плане русская литература наиболее читаемая! Далее: «Нужно выставить возрастающих талантов и гениев более значительных, нежели Пушкин, Гоголь или Толстой. Но наши новые литературные поколения, которые имели, однако, время проявить свои силы, не могли произвести ни одного писателя, приблизительно равного старым мастерам. То же самое должно сказать о музыке и об исторической живописи: Глинка и Иванов не имели преемников одинаковой с ними величины. Трудно, кажется, отрицать тот очевидный факт, что литература и искусство в России идут по нисходящей линии…» (с. 140–141). То же Соловьев говорит и о русском «научном творчестве». Предрассудок своего времени? Но сколько еще имеем мы предрассудков, унаследованных от XIX века и выращенных нами самими и о нас самих!
В той же книге Вл. Соловьева есть и такое место (с. 139, примечание): «Только в архитектуре и скульптуре нельзя указать ничего значительного, созданного русскими. Древние наши соборы строились иностранными зодчими; иностранцу же принадлежит единственный (курсив мой. – Д. Л.) высокохудожественный памятник, украшающий новую столицу России (статуя Петра Великого)».
Мифические представления чрезвычайно распространены в отношении прошлого. Ричард III, как известно из источников, был строен и красив. Только спустя много лет после его смерти был пущен слух о том, что он был безобразен и уродлив. Это понадобилось, чтобы сделать более правдоподобным обвинение его в убийстве племянников. Шекспир изобразил его также отвратительным, и теперь каждый знает Ричарда III Шекспира и не знает, каким он был в действительности.
Сейчас против искаженных представлений о наружности человека есть превосходное средство – фотография. Для культуры фотография явилась самым значительным изобретением XIX века. Но как быть с репутациями исторических деятелей? Шекспировские Брут и Гамлет – благородные люди. Однако Данте задолго до Шекспира отправил их в ад – туда же, где Иуда.
«Настоящее – это последний день прошлого». Для Древней Руси так оно и было: «переднее» (начало) и «заднее» (самое последнее во временном ряду). Мы позади, в «обозе» совершавшихся и совершающихся событий. Настоящее – результат, итог прошлого. Поэтому дурное прошлое никогда не может повести к хорошему настоящему, если… если мы не осознаем все ошибки прошлого. Устремляясь в будущее, мы сами станем прошлым. Никакие жертвы и разрушения во имя «прекрасного будущего» недействительны и аморальны.
Мода очень часто бежит за чем-то серьезным, поверхностно отражает какие-то глубинные явления. Сейчас мода на историю: на исторические романы, на мемуары, на Ключевского, Соловьева и Карамзина. Интерес к истории (пусть часто неглубокий) – явление в основе своей очень важное, значительное и нужное для нашего времени. Интерес к истории связан с необходимостью (духовной необходимостью) искать свои корни, ощущать в нашем шатком мире стабильность, прочность, свое место и предназначение. И это же учит уважению к другим народам, другим культурам и одновременно самоуважению. История приучает ценить современность как результат тысячелетних усилий, подвигов, а иногда и мученичества наших предков. История показывает, сколько ошибок было совершено в прошлом «ради счастья подданных». Она воспитывает чувство ответственности перед будущим.
Ощущать себя в истории крайне важно. Этому ощущению в истории помогают памятники культуры и истории. Особую роль играет в этом ощущении исторический облик наших городов, исторический ландшафт, рядовые застройки целых районов.
Ощущению себя в истории помогает литература, искусство, традиции, обычаи.
Недаром дети так тянутся к старым обычаям, любят рассказы о старине. Это здоровый и крайне важный инстинкт.
Ощущать себя наследником прошлого – значит осознавать свою ответственность перед будущим.
Иду с кладбища в Комарове – дорога «не скажу куда» в сосновом лесу. Двое спилили сосну. Неумело пилят дальше – на баланы (по-соловецки – длинные бревна), чтобы можно было увезти сосну домой для топки.
Иду дальше. Дачник везет на финских саночках уже отпиленный балан (той сосны). Навстречу лыжники и весело приветствуют пыхтящего саночника:
«Откуда дровишки?»
«Дачник» (полуответственный работник) мрачно отвечает (не останавливаясь, не задумываясь – буквально «с ходу»):
«Из лесу, вестимо».
В этой сцене все: и сила русской поэзии (она въелась в сознание, служит языком), и пошлость, тяжесть, грусть нашей жизни. Ведь сцена повторяет Некрасова карикатурно. Там, у Некрасова, – мальчик, живой, нравственный, занятый нравственным делом. А здесь – браконьер, «нарушитель», полуответственный работник, дачник, непривычный к труду, занимающийся физическим трудом ради воровства.
На мальчике-то со временем Россия стоять будет. Он отцу помощник, а потом на могилу отца ходить будет, крестьянином будет, Европу накормит. Или солдатом станет.
А этот? Будущего нет. Настоящее – воровство, «дачный уют». Позади кладбища нет – он на «родные могилки» небось не ходит. Печку топит, и то – плохую, сложенную руками халтурщиков.
Красота древнерусской жизни во многом, и прежде всего в самой красоте, в развитии эстетического начала. Человеческий мозг не может не работать. Если он меньше, чем в других странах, занят естественными науками, зато весь быт там, где может, организуется эстетически. Об этом свидетельствуют не только искусства, но и бытовые предметы, находимые археологами. Наши обывательские представления о «некультурности» древнерусской жизни неверны. Прислушайтесь к традиционному фольклору, присмотритесь к сложной обрядности, прочтите свадебные тексты песен, учтите всю истовую вежливость стародавнего поведения. Фильм «Андрей Рублев» основан на обывательских представлениях. Только нищета и бесправие, развившиеся в XV и XVII веках, унизили народ. Крепостное право и деспотизм – вот виновники «некрасиво обнищалого народа».