– Слушай, мам, это ваши отношения, чего ты устраиваешь? – вспыхнул, не сдержавшись, Валерка. – Я имею право общаться, с кем хочу. Я уже взрослый.
– Почему ты мне не сказал? Почему ты врал?
– Я не врал. Ты не спрашивала. И я не думал, что для тебя это имеет какое-то значение.
– Как ты мог? Как ты посмел?
– Что я сделал? Что? – закричал Валерка. – Он мой отец!
– А я твоя мать! Ты не имел права меня предавать!
– Мам, мне нужно к семинару готовиться. – Валерка взял себя в руки.
Но Лида не уходила. Она стояла, смотрела на сына и раскачивалась, как маятник.
– Мам, тебе плохо? Ну, перестань. Хочешь, я больше не буду с ним общаться? Все ж нормально. Чего ты?
– Ненавижу тебя. И его. Ненавижу вас всех. – Лида вышла из комнаты.
Валерка почувствовал, что сейчас расплачется. Он надел наушники, включил погромче магнитофон и сидел, уставившись в тетрадь.
Он прекрасно помнил, как подошел к высокому мужчине, который шел впереди него по дороге.
– Папа? – окликнул Валерка отца.
Тот дернулся, как будто его ударили по спине палкой.
– Валера? – переспросил он.
– Да. Привет.
Они пошли вместе. Молчали. Валерка видел, что отец ощупывает его взглядом.
– Ты совсем взрослый, – наконец сказал он.
– Ну да, – ответил Валерка.
– Как дела? Как в школе? – спросил отец, чтобы хоть что-нибудь спросить.
– Нормально, – ответил Валерка. – Только я уже в институте учусь.
– Ну да, конечно, в институте, – опешил Паша. – Прости…
Все эти вопросы о делах не имели никакого смысла, никакого значения. Главное было другое – они шли вместе, рядом по дороге. Отец и сын. Валерка чувствовал, что от отца идут электрические разряды, что тот хочет дотронуться до него, но не разрешает себе.
– Пап… – произнес Валерка.
И тут Паша расплакался. Он обнял сына, неловко, по-дурацки. Валерка обмяк и наконец понял, в кого он такой плакса.
Потом они сидели на детской площадке рядом с отцовским домом, и Валерка рассказывал ему про то, что переворошил все мамины бумаги, все документы, все запрятанные на самое дно коробок, сваленные на антресолях, фотографии, пока не нашел то, что искал – отца. Лида по привычке записала на клочке бумаги новый адрес бывшего мужа – видимо, боялась забыть – и засунула к остальным старым, еще студенческим, фотографиям. Дальше было совсем просто. Валерка несколько дней постоял около подъезда, пока не увидел Пашу.
– А я тебя не видел, – грустно сказал Паша.
– Я целовался в это время, – Валерка хмыкнул.
Всех девушек он «заруливал» в этот двор и выбирал нужный угол обзора, чтобы, целуясь, следить за подъездом. Только Маринка удивилась.
– А чего мы здесь?
– Мне надо, – ответил Валерка, и умная Маринка не стала задавать больше вопросов.
Тогда, в первую встречу, они с отцом просидели на лавочке часа два. Валерка ужасно хотел в туалет, но боялся, что, если сейчас встанет или хотя бы пошевелится, отец испарится, исчезнет. Паша думал о том же. Их уединение нарушила Ира, которая возвращалась с дочками из магазина.
– Вы чего здесь сидите? – ахнула она, увидев мужа и Валерку, которого сразу же узнала. Не узнать было невозможно – они с Пашей даже сидели одинаково, ссутулившись. И руки держали одинаково – запихнув ладони под ногу. Они и вздрогнули одинаково и посмотрели на нее с одинаковым выражением лиц, застигнутые врасплох.
– Пойдемте домой, холодно же! – велела Ирина, и Паша с облегчением выдохнул.
Уже дома Ира накормила их ужином, напоила чаем, и все шло так, как будто Валерка всегда был в их доме. Даже девочки сразу притащили его в комнату, показали книжки, рисунки и болтали без умолку. Валерка ошалел от этого гвалта, от обрушившегося на него шума, гама, звяканья тарелок, суматохи и какой-то ослепительной, оглушающей теплоты. Ира, тетя Ира, вела себя так, будто он был для нее еще одним ребенком. Будто он, как обычно, как каждый день, вернулся из института после занятий. Потребовала тетради с лекциями, учебники и тут же кинулась писать за него заданный доклад. И Валерке это было приятно, невероятно приятно. Паша сидел, не двигаясь, с чашкой в руке и улыбался счастливой идиотической улыбкой.
– Ладно, мне пора, – сказал Валерка, когда было десять вечера и девочки, уже в ночнушках, пришли к нему пожелать спокойной ночи и поцеловаться.
– Ты куда? – удивились они.
И Паша тоже удивился. И даже Ира удивилась.
– Домой, – ответил Валерка.
И все замолчали, как будто Валерка сказал глупость. Какой дом? Он ведь уже дома.
Ира быстро запихнула девочек в кровати, чмокнула Валерку в щеку и побежала мыть посуду. Паша обнял сына и долго не отпускал. Валерка стоял, как мешок, обмякнув, потяжелев в отцовских руках.
С тех пор он стал заходить к отцу регулярно. Ему не хватало этого визга, шума, бардака, поцелуев… Пока он мыл посуду, Ира писала ему доклады, притаскивала из библиотеки нужные книги, объясняла, проверяла, как он готов к семинару. Они вместе хохотали, сидя на кухне. Отец почти все время молчал – смотрел на сына и улыбался.
– Только не плачь, – строго говорила Ира мужу.
– Не буду, – обещал Паша.
Про маму они не спросили ни разу, а Валерка и не рассказывал.
Сначала он очень переживал, что вечера проводит у отца, но очень быстро успокоился. Мать все равно задерживалась на работе или была на очередном свидании в очередной бесплодной попытке устроить личную жизнь. Она бы и не заметила его отсутствия. И к тому же он был у родного отца, а не где-нибудь.
Они с отцом вцепились друг в друга клещами. Не разодрать. Когда прошло первое потрясение, первое осознание того, что уже никто никуда не денется, они начали разговаривать. И не могли наговориться. Обсуждали книги, учебу Валерки, его дальнейшее трудоустройство, погоду и прочие мелочи, каждая из которых казалась важной, главной и исключительной.
Девочки ревновали брата – Ира им сразу сказала, что Валерка их брат, – к отцу и требовали внимания, повиснув на нем с двух сторон. Он должен был нарисовать коня, сыграть на гитаре, почитать и сделать еще тысячу дел в одну минуту. Так Валерка нашел главных поклонниц, обожательниц и возлюбленных в своей жизни. Причем сразу двух. И это чувство было взаимным. Никакие «взрослые» поцелуи не могли сравниться с этим детским слюнявым чмоканьем. Никакие ласки и приторные вздохи – с ором, визгом и тем ощущением, когда девчонки набрасывались на него и начинали щекотать. Валерка хохотал и плакал одновременно. И ничего важнее в тот момент в его жизни не было.
Он не думал обманывать мать или что-то скрывать. Просто не хотел ее беспокоить. И вообще не собирался ей ни о чем рассказывать. Она никогда ни о чем его не спрашивала. И если бы не внезапное решение Лиды остаться, задержаться в комнате сына, если бы она тогда не увидела книгу Стругацких… Бесконечные «если бы»…
В тот вечер Валерка уснул за столом. Он ничего не слышал, не мог слышать в наушниках, в которых грохотала музыка, заглушавшая все эмоции. Эта привычка – проваливаться в сон там, где придется, тоже досталась ему от отца. Паша мог заснуть на кухонном диванчике, в кресле, в ванне и проспать до утра.
Валерка проснулся от звонка будильника. Как всегда. Быстро сбегал в душ, хлебнул чая на кухне, покидал книжки в сумку и выскочил, опаздывая на лекцию. Ничего необычного в то утро не заметил. Дверь в спальню матери была, как всегда, закрыта. Они никогда не встречались по утрам – Лида уходила позже.
В лифте Валерка думал о том, что после вечером надо забежать к отцу и рассказать ему, что мама все знает – про их встречи. Рассказать и посоветоваться, как себя вести.
Он очнулся только около подъезда. Как будто вынырнул из сна. Как будто встал под ледяной душ.
– Валерочка… – увидела его тетя Рая и кинулась обниматься.
– Здрасте, теть Рай, – ответил он.
Только сейчас он заметил, что около подъезда стоят дворник, врач и участковый. Заметил, что тетя Рая плачет, а на лавочке сидит Танюша и тоже плачет. Маринка со Светланкой стояли чуть дальше и о чем-то шептались.
– Что-то случилось? – выпростался из объятий тети Раи Валерка.
– Валерочка… – опять заголосила она.
– Что случилось? – опять спросил Валерка, переживая, что опоздает в институт. Опаздывать он не любил.
– Мама… – выдохнула тетя Рая.
К ним подошел участковый, уже с утра усталый:
– Валера? Давай поднимемся в квартиру.
– Я опаздываю, – ответил Валерка.
Тетя Рая заголосила.
Лиду, тело Лиды, нашел дворник. Она лежала под деревьями, рядом с ручейком. Эти деревья сажали все жители дома, когда только въехали – хотели, чтобы в окна била зелень. Смеялись, сажая чахлые тонкие деревца на первом совместном субботнике новоселов, и мечтали о том, что они дорастут до девятого этажа. А ручеек образовался сам собой – любимое развлечение малышей, которые проверяли в нем на прочность резиновые сапоги, пускали кораблики из спичечных коробков и норовили искупаться.
Лида выбросилась из окна, и даже деревья не смягчили удар. Она умерла сразу же, как потом сказали врачи. Никаких сомнений в том, что это суицид, не было. Окно в комнате осталось открыто настежь. Следователь искал предсмертную записку, но Лида ничего не оставила. Ни словечка.
– У тебя кто-нибудь еще есть из родных? – спросил следователь.
Валерка сидел на кухне, молчал и, казалось, ничего не понимал.
– Отец, – наконец ответил он.
– Это хорошо. А где он?
– На работе, наверное.
Следователь еще долго спрашивал про маму, про то, как она себя чувствовала и не случилось ли чего-то странного, но Валерка не рассказал ему про свой последний разговор с матерью.
– Любишь Стругацких? – спросил следователь, поднимая с пола книгу.
– Раньше любил, теперь нет, – ответил Валерка.
По всему выходило, что Лида выбросилась из окна по личным мотивам. Валерку оставили в покое, и дело быстро закрыли. Беглый опрос коллег показал, что у Лиды были и несчастные любови, причем в большом количестве, и неприятности, и недоброжелатели в лице законных жен. Поводов для самоубийства хоть отбавляй. Докопались и до развода, и до измены мужа с родственницей. Все всем было понятно. Всем, кроме Валерки. Он так и не смог понять, почему мама шагнула в окно. Отказывался понимать.