Как могла, я пыталась занять себя, чтобы отвлечься от грустных мыслей, но меня мало что привлекало. По-настоящему я любила только читать; вязание, вышивание, домашнее хозяйство оставляли меня равнодушной, а цветы гибли у меня, не прижившись. Целыми днями я была предоставлена самой себе и, по сотому разу перечитав имеющиеся у меня книги, с ностальгией вспоминала шкаф в Фирвиндене, набитый томами «Русского вестника», до которых у меня так и не дошли руки. Сама не знаю зачем, но уж точно без всякой задней мысли я как-то раз взяла лист бумаги и написала на нем: «Поезд прибыл в Митаву в одиннадцатом часу утра». Первая фраза потянула за собой последующие. Мне захотелось описать красно-бурое здание вокзала, площадь перед ним, на которой стояли экипажи, яркое весеннее солнце, улицы губернского города и канал, обсаженный задумчивыми тополями. Потом я начала описывать себя – в скромном пальто, с потрепанным чемоданчиком в руке – и впервые споткнулась. Я не хотела вспоминать о своей бедности, о том, как шла пешком через весь город, чтобы не тратить несчастные 15 копеек на извозчика. Я промучилась несколько дней, ломая голову, что же мне делать дальше, пока не сообразила, что мне надо писать не воспоминания, а роман. Сочинительство – чудесное занятие; любые события своей жизни, любые разочарования и радости автор может воплотить в произведении, чтобы освободиться от них. Я решила, что придумаю историю, где будут привидения, таинственный замок, козни преступников, находчивая главная героиня, герой, похожий на Кристиана, и счастливый конец. Я не хотела, чтобы герой умер, а героиня осталась с разбитым сердцем; в жизни, как известно, все умрут, но это не повод для того, чтобы герои романов тоже умирали. После Фирвиндена у меня осталась тетрадь, в которой я вела дневник, и некоторые из сделанных там заметок я использовала при написании книги, но в то же время мне пришлось многое изменить. Замок, о котором шла речь в романе, я переместила поближе к Митаве, хозяина сделала не графом, а бароном, а отца главной героини – управляющим, который едет с дочерью на новое место службы. Книжному отцу я, недолго думая, дала фамилию Михайлов, так как моего отца звали Михаилом, и вдобавок сделала персонажа вдовцом. Тетушка Дарья Семеновна и дядя Густав оказались мне совершенно ни к чему, и с чистой совестью я изгнала их из своего произведения. Куда обиднее мне было расставаться с Ружкой, но она не нашла в книге своего места и только отвлекала внимание от главных героев. В романе управляющий вместе с дочерью приехал в Митаву, чтобы познакомиться с опекуном Кристиана (имя последнего я после долгих колебаний заменила сначала на Бернарда, потом на Леопольда). Опекун вел себя странно и ронял загадочные намеки, когда речь заходила о замке. Дальше героиня и ее отец приехали в замок и выяснили, что там творится какая-то чертовщина. Позже появился Леопольд, который вел себя поначалу очень заносчиво и надерзил героине, но потом выяснилось, что он гораздо лучше, чем хочет казаться. Юрис в тексте стал художником, а Карла Гофмана я произвела в доктора, приписав ему некоторые черты доктора Мюллера, и дала ему жену, напоминающую Эвелину. Что касается привидений, то они всплывали в тексте с завидной регулярностью и пророчили Леопольду всякие ужасы, чуть не доведя его до самоубийства. Однако героиня вовремя догадалась, что если Леопольд исчезнет, замок достанется опекуну, который только с виду кажется очень богатым, но на самом деле испытывает нужду в деньгах. Таким образом, фальшивые привидения были заведены именно для того, чтобы подтолкнуть впечатлительного юношу к роковому шагу. Сговорившись с доктором, героиня устроила так, чтобы злодей поверил в смерть Леопольда, и в эффектной концовке жертва восставала из мертвых, а коварный опекун умирал от ужаса на месте, успев, впрочем, признать свою вину. Чтобы избежать параллелей с настоящим делом, которое кое-кто из читателей мог помнить, я сместила время действия почти на полвека, перенеся происходящее в начало правления Александра Второго. Я упустила из виду, что тогда еще не существовало железной дороги, по которой героиня и ее отец едут в начале романа, и впоследствии некоторые критики вцепились в эту оплошность, чтобы разругать мою книгу в пух и прах. Впрочем, думаю, что даже если бы я не допустила ни одной ошибки в тексте, некоторым господам он бы все равно не понравился.
Несколько месяцев я сочиняла и правила свой роман, после чего переписала текст набело и послала его в редакцию петербургского журнала, который публиковал беллетристику. Через некоторое время в разделе под названием «почтовый ящик», где помещали ответы на обращения читателей, был опубликован отказ «барышне из Анненбурга», написанный в довольно обидном тоне – что лучше бы я нашла себе в жизни занятие попроще, оставив литературу другим. У иного начинающего автора руки бы опустились от такого отзыва, но меня он только раззадорил. Я перечитала свой роман, нашла многие места неубедительными и переписала их начисто. Финал по здравом размышлении ужаснул меня своей мелодраматичностью, и я переделала последние главы: теперь героя пытались убить, выдав его смерть за самоубийство, а героиня его спасала, злодея пытались арестовать, но он успевал застрелиться. Переписав второй вариант в двух экземплярах, я отправила их в разные журналы. В одной редакции мне отказали, причем так быстро, что, по-моему, там даже не читали текст. В другой приняли мой роман, но сразу же предупредили, что много денег заплатить не смогут. Позже один человек из литературных кругов рассказал мне, что журнал, который согласился меня напечатать, подвел один из постоянных авторов, не представивший материал к сроку. С горя сотрудники взяли из почты первый попавшийся текст и, сочтя его вполне пригодным для печати, поставили в номер. Дебют начинающего автора обычно имеет для него большое значение, но в тот день, когда я узнала, что мой роман будет опубликован, я даже не подозревала о том, какие последствия это будет иметь для всех нас.
Глава 25Встреча
Нет такого автора, который не мечтал бы о признании, но я – когда первый порыв эйфории миновал – вынуждена была в глубине души принять, что вряд ли мой роман будет иметь успех. Мое скромное сочинение казалось совершенно неподходящим для раздираемого противоречиями мира, в котором оно появилось на свет. Шел уже 1907 год. В моде были рассуждения о свободе слова, конституции, демократии и человеке с большой буквы, а я предлагала всего лишь любовную историю, хоть и с мистической подкладкой, где герои среди прочего говорили следующее:
«– Я считаю, что люди в массе заурядны, ограниченны и хотят таковыми оставаться. Их вполне устраивает узкий горизонт сегодняшнего дня. Им не нужны ни вчера, ни завтра. История для них не существует; в будущее они верят, только если оно обеспечено надежным капиталом. Да и в настоящем их не интересует ничто, кроме их комфорта, и если вы обеспечите им комфорт, они будут согласны оправдать любую вашу гнусность при условии, что она коснется кого угодно, только не их.
– Неужели все так безнадежно? – спросил Леопольд.
– Разумеется, нет. Масса есть масса, человек есть человек. Я не верю в толпу, но, пожалуй, верю в отдельных людей, которые понимают и ценят искусство, науку, культуру. Думаю, только они оправдывают существование человечества вообще, – прибавил художник.
– Боюсь, человечество не нуждается в наших оправданиях, – заметил Леопольд с улыбкой. – И если уж быть до конца откровенным, то любой из нас имеет дело вовсе не с человечеством, а с отдельными людьми, у каждого из которых можно найти свои достоинства и недостатки. Лично я считаю, что там, где нет порядочности, доброты, моральных качеств, никакое искусство, никакая наука, никакая культура ничего поделать не могут».
Это был один из споров Юриса с Кристианом, который я перенесла в роман почти дословно, но критикам показалось удобным приписать автору мысли его персонажей, и на меня посыпались упреки в вульгарном пессимизме, эгоизме и безыдейности. Высказывались также предположения о том, что я пытаюсь рассуждать о вещах, в которых совершенно ничего не понимаю. Вообще моей книге не повезло в том смысле, что она совершенно не укладывалась в рамки модных литературных течений, и оттого на нее ополчились буквально все рецензенты. Когда я читала иные отзывы, мне порой казалось, что речь в них идет о совершенно другом романе, а не том, который я написала. Меня обвиняли в старомодности (кто же сейчас пишет книги о привидениях!) и одновременно в том, что я слишком молода; в том, что я восхваляю старые добрые времена (раз уж действие происходило в эпоху Александра Второго), в «незрелой тяге к экзотизму», в том, что моя героиня расчетлива и меркантильна (поскольку имела несчастье влюбиться в барона), и, наконец, в том, что я женщина. Одним словом, роман ругали так отчаянно, что поневоле возбудили любопытство читающей публики. Вскоре зашла речь об отдельном издании, а в Курляндии книга имела такой успех, что ко мне обратился живущий в Митаве немецкий издатель и предложил выпустить немецкий перевод.
Когда отец узнал, что я пишу роман, он отнесся к моей затее без особого энтузиазма, но не стал меня отговаривать – возможно, считая, что любое занятие поможет мне отвлечься от переживаний. Он не скрывал от меня свое убеждение, что в пишущем мире нелегко пробиться, и лишь просил не слишком разочаровываться, если мое произведение будет отвергнуто. После того, как «Замок ветров» опубликовали (в тексте я сократила оригинальное название замка), отец купил несколько экземпляров журнала и разослал их знакомым, а гонорар, который я получила, посоветовал мне отложить на будущее. Я видела, что моя публикация наполняет его гордостью, хотя, как человек сдержанный, он не показывал этого явно. Последовавшие рецензии и тон большинства из них оказались для нас полной неожиданностью. Говорят, начинающие авторы крайне обидчивы и чувствительны ко всякой критике; но я только недоумевала и пожимала плечами, а обижался главным образом мой отец. Когда настала пора подписывать договор для отдельного издания, меня попросили приехать в Петербург, чтобы обсудить детали, и тут отец просто растерялся: его дочь вступала в какой-то новый мир, о котором он имел лишь смутное представление, и в этом мире платили за роман столько, что на полученные деньги можно было безбедно существовать целый год, а то и два.