Тут только я заметила на странице газеты, которую он читал, свою фотографию. Это был тот самый номер берлинской газеты, в котором напечатали мое интервью. Не скрою, мне захотелось провалиться сквозь землю. Я вообще неуютно чувствовала себя в роли знаменитости, а в такой момент – и подавно. Взгляд мой скользнул вдоль листа выше, к лицу пассажира. Он немного опустил газету и выглядывал из-за нее с застенчивой улыбкой, которая немного примирила меня с его любопытством. Я заметила блестящие светлые глаза, золотой вихор и немного округлые щеки, какие обычно можно видеть только у детей и еще на изображениях херувимов. Было бы нелепо сердиться на мальчишку, который, в общем-то, не спросил ничего особенного, и я ответила, что да, он не ошибся и я – это я.
– Я так и подумал, – отозвался мой спутник. – Поверьте, я бы узнал вас и без фотографии, тем более что мы встречались раньше.
– Вот как? – только и могла сказать я. Честное слово, я готова была поклясться, что никогда в жизни его не видела.
– Наверное, вы меня не помните, – продолжал пассажир, складывая газету и убирая ее на столик. – Это было на похоронах моего брата Кристиана. Нас не представляли друг другу, но мне рассказали о вас. Я Артур, граф Рейтерн.
Наверное, мне стоило что-то сказать, хотя бы для приличия, но я не могла опомниться от удивления. Теперь-то, конечно, я его вспомнила: он шел рядом со своей матерью, застывшей под длинной черной вуалью, и уехал на следующий день после похорон. Лютеранская церковь была набита людьми, а потом, в часовне замка, на службе присутствовали только члены семьи. Но мне в церкви было так плохо, что я почти не смотрела по сторонам и, конечно, не обратила на брата убитого никакого внимания, тем более что Артур мало походил на Кристиана. Юрис в свое время много рассуждал о том, каким цветом лучше всего отображается тот или иной человек, так вот, красками Кристиана были черная и белая, а красками Артура – золотая и нежно-розовая. Мой спутник действительно чем-то смахивал на херувима: золотые волосы, голубые глаза, здоровый румянец. Я вспомнила его золотоволосую статную мать и решила, что природа наградила его сходством с ней, а Кристиану, видимо, досталось сходство с его предками по линии отца.
– Поверьте, я никак не ожидала… – пробормотала я в замешательстве. – Как поживает ваша мать? Я не слышала о ней с тех пор, как… как уехала.
– У нее все хорошо, благодарю вас, – чинно ответил мой спутник, но, не удержавшись, тут же улыбнулся. – А я читал ваш роман, и он мне понравился.
Час от часу не легче. Я не могла объяснить, почему, но мне было бы куда спокойнее, если бы он этого не делал.
– Вы едете в Митаву? – спросила я, чтобы сменить тему. – Мне казалось, вы учитесь в Германии…
Артур оживился и рассказал, что ему очень нравилось учиться, но что после гибели Кристиана ему пришлось пересмотреть свои планы. Он всегда находился в тени брата (меня это не удивило), а теперь мать настаивает, чтобы Артур больше времени проводил в России, общался со своими родственниками и дворянами их круга. В марте он две недели провел у троюродного брата в Ковенской губернии, а сейчас направляется в Митаву, где ему надо подписать кое-какие бумаги. Самому Артуру недавно исполнился 21 год, и графиня, которая управляла семейным имуществом после гибели Кристиана, хочет ввести его в курс дел.
– У вас замечательная мать, – сказала я.
Артур смутился. Поезд тем временем уже подходил к Митаве, и кондуктор, появившись в дверях, напомнил, что сейчас будет наша станция.
– Если вы захотите ее увидеть, – выпалил Артур, когда кондуктор ушел, – мы будем в отеле «Курляндия».
Это «мы» могло бы многое мне сказать, но тогда я не обратила на него никакого внимания и дала понять, что вряд ли надолго задержусь в Митаве.
– Мне надо кое-что сделать, и я сразу же отправлюсь обратно в Либаву, – добавила я.
– Так вы сейчас живете в Либаве? Но… вы ведь приезжаете сюда?
– Иногда, – рассеянно ответила я, – например, чтобы пообщаться с издателем, который выпустил немецкий перевод моей книги…
На перроне я подозвала носильщика и объяснила ему, что ищу одного человека, который был сегодня на вокзале. Я описала Кристиана, но носильщик, как и следовало ожидать, объявил, что не видел никого, похожего на него. Я поговорила еще с несколькими носильщиками, с жандармом, с начальником станции: тщетно. Смирившись, я отправилась в кассу – покупать билет до Либавы и выяснила, что следующий беспересадочный поезд будет только после полуночи. Мне было неловко возвращаться к дяде с теткой и признаваться в своей глупости. Чтобы убить время, я взяла извозчика, который несколько часов катал меня по всему городу. Сев, наконец, на ночной поезд, я прибыла в Либаву в восьмом часу утра, уставшая и вымотанная. На вокзале меня встретил отец: у меня все же хватило ума послать ему телеграмму о том, что мне придется задержаться.
– Что случилось? – с тревогой спросил он, вглядываясь в мое лицо. – Тебя кто-то обидел?
– Потом объясню, – сказала я. Я боялась, что если начну рассказывать на вокзале, то не выдержу и расплачусь при всех.
Дома силы окончательно покинули меня, и я повалилась на диван в своем кабинете, едва сняв пальто и сбросив обувь. Ружка ходила вокруг, разнообразными звуками выражая свое сочувствие. Отец с растерянным видом стоял в дверях.
– Мне привиделся Кристиан, – призналась я, хлюпая носом. – Средь бела дня, на митавском вокзале. Я вышла на следующей станции и несколько часов ждала обратный поезд. Глупо, да?
– И что? – мрачно спросил отец.
– Ничего. Я думала, может быть, это кто-то, кто просто похож на него. Расспрашивала всех, кого только можно, но никто его не запомнил. Понимаешь, почему? Потому что он неживой… и он явился только мне.
– Ты переутомилась, – решительно сказал отец. – Тебе лучше отдохнуть.
– Нет, все хорошо. – Я тряхнула головой. – Представляешь, в том поезде, который ехал обратно, я познакомилась с братом Кристиана. Забавно, да?
– Может быть, именно поэтому Кристиан явился тебе на вокзале? – предположил отец. – Он просто хотел, ну… чтобы ты познакомилась с его братом, который ехал в другую сторону.
– Вздор! – возмутилась я. – Извини, но ты городишь чушь! Как вообще можно их сравнивать? Артур совсем не такой… и он мне даже не понравился!
– Я просто хотел тебя отвлечь, – признался отец, пройдясь по комнате и машинально трогая предметы на письменном столе. – Вечно Кристиан, Кристиан, Кристиан… прости, но это уже похоже на наваждение. Он ведь жизнь тебе поломал!
– Он не виноват! – Я залилась слезами. – Как ты можешь так говорить… ведь его убили мерзавцы, которым не нужно было ничего, кроме золота…
– А если бы даже он остался жив? Настя, подумай хорошенько! Ну остался бы он жив, и что? Он бы женился на тебе? У вас было бы общее будущее? В лучшем случае – подчеркиваю, в лучшем – он бы отрекся от тебя, потому что ты ему не пара! А в худшем… в худшем ты бы жила, как твоя мать, на положении не понять кого! Но ты умнее, чем она, и для тебя это было бы в тысячу раз унизительнее!
Тут Ружка, очевидно, решила, что с нее хватит выяснения семейных отношений, и с достоинством удалилась за ширмы. Даже ее коротенький хвост выражал живейшее неодобрение.
– Четыре репортера брали у меня интервью в Митаве, – вяло сказала я, проводя рукой по лицу. – Расспрашивали меня о том, какие блюда мне нравятся, какого писателя я считаю лучшим и почему я решила написать роман о привидениях. Меня читают в Берлине и Вене… а я бы отдала все, все, понимаешь, лишь бы увидеть его снова. Я бы все отдала, – повторила я. – Тебе-то проще, чем мне. У тебя не было в жизни таких потерь.
Отец сел, не глядя на меня.
– Когда твоя мать ушла, я хотел убить – себя, или ее, или того третьего, не знаю, – признался он после долгой паузы. – Думаешь, мне не было плохо? Думаешь, я не страдал? Меня удержало только то, что ты осталась на моей стороне. Я не имел права тебя подводить. Серафим драл с меня три шкуры за малейшую оплошность… а, черт возьми! И мало того, что я должен был видеть его самодовольную рожу на работе – так и дома то же самое! Как же я был рад, когда эта проклятая хибара наконец сгорела…
– Я просто поверить не могу, что Джон Иванович… – начала я в совершенном изумлении. – Мне казалось, вы прекрасно ладили!
– Ну да. Потому что он был моим начальником. Он уходил домой и обедал по полтора часа, а вам разрешал отлучаться не больше чем на десять минут, и то нечасто. И еще он выговаривал мне за то, что у меня, видите ли, на лице написано, что я не люблю свою работу. За что ее любить? И какое это имеет отношение к делу, ведь я старался исполнять свои обязанности как можно лучше! Но я терпел, стиснув зубы. А в чемодане у меня – револьвер. Я купил его, когда… впрочем, неважно. И во время бессонницы меня донимали скверные мысли, Настя. Я спрашивал себя, неужели я родился на свет только для того, чтобы в почтовом ведомстве мной затыкали все возможные дыры. И соблазн пристрелить кого-нибудь был иногда очень велик. Но я сдержался.
– Я, должно быть, совсем невнимательная, – пробормотала я в растерянности, – но я бы никогда не подумала…
– Ну, зато ты теперь знаешь, – усмехнулся отец. – Ты помнишь Карла Гофмана? Он еще немного ухаживал за тобой. Я добился его перевода в Либаву, на неделе он приступил к своим обязанностям. Можешь как-нибудь зайти и поздороваться… разумеется, если хочешь.
– Может быть, потом… – пробормотала я, не желая связывать себя обязательствами. – Знаешь, Дарья Семеновна считает, что мне надо написать еще один роман. А ты что думаешь?
– Хочется – пиши, не хочется – не пиши, – ответил отец, бросив быстрый взгляд на жилетные часы. – Заговорились мы с тобой, а мне надо на службу… – Он подошел к дверям. – Ты ведь не станешь делать глупостей? – почти умоляюще спросил он.
– Не стану, – пообещала я, хлюпая носом. – Конечно же нет.
Когда отец ушел, я попыталась представить себе, о чем я могла бы написать свою следующую книгу, но в голову ничего не приходило. Я повернулась на бок, прижалась щекой к диванной подушке и закрыла глаза.