воспрещается, прижималась там к стене в какой-нибудь нише и ждала. «Если б только сейчас пришел Кламм, — думала она, — если б только я могла вытащить этого господина из его комнаты и на своих руках снести вниз, в комнату постояльцев! Под таким грузом я бы не рухнула, уж как бы он там ни был велик». Но он не шел. В этом коридоре наверху так тихо, что этого даже нельзя себе представить, если там не был. Так тихо, что там нельзя долго выдержать, тишина гонит тебя прочь. Но десятки раз изгнанная, Пепи десятки раз вновь и вновь поднималась наверх. Это было, конечно, бессмысленно. Если бы Кламм захотел прийти, он бы пришел, но раз он не хотел идти, Пепи его было не выманить, хоть бы она там, в этой нише, задыхалась до полусмерти от сердцебиения. Это было бессмысленно, но раз он не шел, то ведь и почти все было бессмысленно. А он не шел. Сегодня Пепи знает, почему Кламм не шел; Фрида бы очень повеселилась, если бы она могла видеть Пепи наверху в коридоре в этой нише, прижимающую обе руки к сердцу. Кламм не сошел вниз, потому что этого не допустила Фрида. И действовала она не просьбами, ведь ее просьбы не доходили до Кламма. Но она же, паучиха эта, везде имеет связи, о которых никто не знает. Когда Пепи говорит что-то кому-нибудь из посетителей, она говорит это открыто, так, что и соседний столик все слышит. А Фриде сказать нечего, она ставит пиво на стол и уходит — только шуршит ее шелковая нижняя юбка, единственное, на что она тратит деньги. И если уж она когда-нибудь что-то скажет, то и тогда — не в открытую, тогда она нашептывает это посетителю и наклоняется к нему так, что за соседними столиками уши навостряют. Конечно, то, что она говорит, скорей всего, не важно, но все-таки не всегда: связи у нее есть, она подкрепляет их одни другими, и если даже большая часть отказывает (кто будет долго помнить о Фриде?), то какая-нибудь иногда все-таки срабатывает. Эти-то связи она и начала теперь употреблять. А предоставил ей эту возможность К.: вместо того чтобы сидеть возле нее и стеречь ее, он почти не бывает дома, ходит везде, ведет там и тут беседы, обращает внимание на все, что угодно, только не на Фриду, и наконец, чтобы ей было еще свободнее, переселяется из предмостного трактира в пустую школу. Хорошенькое начало медового месяца, нечего сказать! Ну кто-кто, а Пепи, разумеется, не станет упрекать К. за то, что он недолго выдержал возле Фриды, возле нее нельзя долго выдержать. Но почему тогда он не бросил ее совсем, почему он каждый раз снова к ней возвращается, почему он своими хождениями создает видимость того, что он борется за нее? Это же выглядит так, как будто, только соприкоснувшись с Фридой, он обнаружил свое действительное ничтожество, захотел стать достойным Фриды, захотел как-то выбиться наверх и поэтому пока отказался от радости быть вместе с ней, чтобы потом без помех вознаградить себя за все лишения. Между тем Фрида времени не теряет, она сидит в школе, куда она-то, скорей всего, К. и затащила, и наблюдает за господским трактиром, и наблюдает за К. Под рукой у нее отличные посыльные: помощники К., которых он (это невозможно понять, даже зная К., понять это невозможно) полностью предоставил ей. Она посылает их к своим старым друзьям, напоминает о себе, жалуется, что ее держит в плену такой человек, как К., натравливает всех на Пепи, возвещает о своем скором появлении, просит помощи, умоляет не рассказывать ничего Кламму, изображает, будто Кламма якобы надо оберегать и поэтому ни в коем случае нельзя разрешать ему спускаться вниз, в пивную. Перед теми она изображает заботу о Кламме, а хозяину выдает это за свой успех: мол, обратите внимание, Кламм-то больше не приходит, и как же ему приходить, когда внизу обслуживает всего-навсего какая-то Пепи? И хоть хозяин и не виноват и эта Пепи все-таки еще лучшая замена из того, что было, но только не удовлетворяет она даже и на несколько дней. И обо всей этой Фридиной деятельности К. ничего не знает; когда он не занят хождениями по округе, он, ни о чем не подозревая, лежит у ее ног, в то время как она считает часы, которые еще отделяют ее от пивной. Но помощники выполняют не одну только посыльную службу, они служат еще для того, чтобы заставлять К. ревновать, чтобы подогревать его! Фрида знает этих помощников с детства, никаких тайн друг от друга у них наверняка уже нет, но в честь К. они с Фридой начинают страстно друг друга желать, и для К. появляется опасность, что тут будет большая любовь. И К. делает в угоду Фриде все, даже самое несуразное, он позволяет разжигать в себе ревность к помощникам, но при этом терпит, чтобы эти трое оставались вместе, пока он ходит один в свои походы. Выглядит это почти так, словно он — третий Фридин помощник. И вот наконец, подытожив свои наблюдения, Фрида решается на главный удар: она возвращается. И действительно, уже пора, самое время; нужно только удивляться, как Фрида, хитрюга такая, чувствует это и использует; умение наблюдать и принимать решения — это Фридино неподражаемое искусство, если бы Пепи им владела, насколько иначе сложилась бы ее жизнь! Останься Фрида в школе еще на один-два дня — и Пепи уже было бы не прогнать, она уже окончательно стала бы служанкой в пивной, всеми любимой и поддерживаемой, и заработала бы достаточно денег, чтобы блестяще дополнить свое скудное снаряжение; еще один-два дня, и уже никакими кознями нельзя было бы удержать Кламма от комнаты постояльцев, он пришел бы, выпил, почувствовал себя уютно и был бы — если б вообще заметил отсутствие Фриды — очень доволен переменой; еще один-два дня, и Фрида со своим скандалом, со своими связями, с помощниками — со всем этим вместе была бы окончательно и бесповоротно забыта и никогда бы уже больше не поднялась. Тогда, может быть, она тем крепче стала бы держаться за К. и, может быть, смогла бы — при условии, что она вообще на это способна, — научиться действительно его любить? Нет, и это не так. Потому что тогда и К. не понадобилось бы больше одного дня, чтобы она ему надоела, чтобы он понял, как подло она его обманывает — всем: своей мнимой красотой, своей мнимой верностью и больше всего этой мнимой любовью Кламма; всего лишь один день, не больше, понадобился бы ему, чтобы выгнать ее из дома за все ее грязные истории с помощниками; подумать только, даже К. не понадобилось бы больше. И в этот момент, когда она оказалась между двух огней, когда над ней уже буквально начала смыкаться могила (К. по своей простоте еще оставлял открытым последний узкий выход), — в этот момент она удирает. Вдруг она — почти никто уже этого не ожидал, это противно природе — вдруг именно она прогоняет К., который все еще ее любит и все еще за ней бегает, и, продвигаемая стараниями друзей и помощников, является к хозяину как спасительница, благодаря скандалу куда более привлекательная, чем раньше, желанная — это уже доказано — и для самого низкого, и для самого высокого, но для низкого доступная лишь на одно мгновение и, как положено, быстро его отталкивающая, и вновь, как раньше, для него и для всех недостижимая; только раньше во всем этом — и не зря — сомневались, а теперь снова стали убеждены. Итак, она возвращается обратно, хозяин, косясь на Пепи, колеблется, должен ли он пожертвовать ею, когда она так хорошо себя зарекомендовала, но вскоре его в этом убеждают, слишком многое говорит в пользу Фриды, и главное — она же снова привлечет Кламма в комнату постояльцев. Вот с чем мы остались на сегодняшний вечер. Пепи не станет ждать, пока придет Фрида и устроит из своего вступления на место триумф. Кассу она уже сдала хозяйке, она может идти. Постель на ее полке в комнате служанок для нее уже готова, ее встретят плачущие подруги, она сорвет с себя платье, с головы — ленты и засунет все в какой-нибудь угол, где это будет надежно укрыто и не будет понапрасну напоминать о временах, которые надо забыть. Потом она возьмет большое ведро и метлу, стиснет зубы и примется за работу. Но перед тем как уйти, она должна была рассказать это К., чтобы он, все еще не научившийся понимать такие вещи без посторонней помощи, наконец ясно увидел, как некрасиво он поступил с Пепи и какой несчастной он ее сделал. Правда, и его тут просто использовали.Пепи кончила. С облегчением вздохнув, она вытерла несколько слезинок с глаз и щек и посмотрела на К., кивая головой так, словно хотела сказать, что, в сущности, речь здесь идет не о ее несчастье, она сумеет его перенести и ей не нужно для этого ни помощи, ни утешений от кого бы то ни было и уж от К. — в последнюю очередь, она, несмотря на свою молодость, знает жизнь, и ее несчастье только подтверждает это, но речь идет о К., ему хотела она обрисовать всю картину, даже после крушения всех ее надежд она считала необходимым это сделать.
— Что за дикие у тебя фантазии, Пепи, — сказал К. — И это ведь совсем не правда, что ты только теперь открыла все эти вещи, это ведь не что иное, как мечты, принесенные снизу, из вашей темной, узкой комнатки служанок, там они уместны, но здесь, в широкой пивной, звучат странно. И само собой разумеется, что с такими мыслями ты не могла здесь удержаться. И твое платье, и твоя прическа, которыми ты так хвастаешься, — всего лишь порождения той темноты и тех кроватей вашей комнаты, там они наверняка очень красивы, но здесь все смеются над ними, тайно или явно. И что ты вообще рассказываешь? Меня, значит, использовали и предали? Нет, милая Пепи, меня так же мало использовали и предали, как и тебя. Это верно, что Фрида в настоящий момент меня оставила или, как ты выражаешься, «удрала» с одним из помощников, какой-то отблеск правды ты видишь: и то, что она станет моей женой, действительно тоже очень маловероятно, — но то, что она мне надоела, или что я бы ее уже прямо на следующий день выгнал, или что она меня предала, как вообще женщина может предать мужчину, — это целиком и полностью неверно. Вы, служанки, привыкли подглядывать в замочную скважину, и отсюда у вас такой образ мышления: из какой-нибудь мелочи, которую вы действительно видите, вы делаете столь же грандиозные, сколь и неверные выводы о целом. И из этого следует, что я, например, знаю в данном случае намного меньше, чем ты. Я далеко не так точно, как ты, могу объяснить, почему Фрида меня оставила. Наиболее вероятным объяснением мне кажется то, которое вскользь и ты затронула, но не использовала: что я ею пренебрегал. Это, к сожалению, правда, я ею пренебрегал, но на то были особые причины, которые сюда не относятся; я был бы счастлив, если бы она ко мне вернулась, но я бы тут же снова начал ею пренебрегать. Это уж так. Когда она была со мной, я все время проводил в этих высмеянных тобой хождениях; теперь, когда ее нет, я почти ничего не делаю, я чувствую усталость, мне чем дальше, тем меньше вообще хочется что-то делать. Не посоветуешь ли ты мне что-нибудь, Пепи?