сы, состроила брезгливую физиономию и едва заметно помотала головой.
— Правильно сделала, что не стала брать! — сказала Лариска, когда я наконец оказалась рядом с ней в людском потоке, медленно текущем вдоль барахольных рядов. — Там швы такие, будто их пьяный ежик строчил! Чьи они, кстати?
— Говорит, канадские…
— Ага, канадские! Маде ин соседний подвал. Вот ведь что за люди эти «барахольщики»! Всякое дерьмо норовят всучить. Нет, я, конечно, понимаю: им тоже жить надо… Кстати, я тебе не рассказывала прикол, как мы вчера с Шаховой по рынку шарились?
Я еще не успела ничего ответить, а Лариска уже начала вдохновенно вещать:
— Короче, лазаем мы по барахолке. Уже вечер, народ потихоньку сворачиваться начинает. Я себе две пары колготок и лифчик купила, а Шахова все никак не может решить, какую ей хочется блузку. А она пошла в этой своей ветровке, которая «голубой вагон». Так вот, — Лариска хитро прищурила глаза в предвкушении кульминационного момента истории. — На улице уже, конечно, темнеет, но цвета еще различить можно. Идем это мы, значит, мимо столика со всякими там женскими трусами. И вдруг продавщица из-за этого столика выскакивает чуть ли не нам наперерез! То ли она за день ничего не продала, то ли еще что… Подлетает она к Шаховой и начинает тараторить: дескать, девушка, именно для вас у меня есть уникальная модель! Выуживает из кипы голубые трусы и давай ими размахивать прямо у Ирки перед носом. «Смотрите, говорит, девушка! Прямо к вашей курточке!»
Никитина торжественно замолчала, ожидая реакции. Я зябко повела замерзшими плечами. Небо стремительно темнело, окончательно затягиваясь тяжелыми серыми тучами. Впереди закручивались спиралью бесконечные барахольные ряды. Теоретически мне было ясно, что история смешная, но смеяться почему-то не хотелось.
— Смешно, — наконец вымолвила я, чтобы не обидеть Лариску. — Одно непонятно: чего тебя сегодня со мной понесло, если ты вчера уже была здесь?
— А это я подлизываюсь! — сообщила она радостно и без тени смущения в голосе.
— Ну и чего тебе от меня надо?
— Чтобы ты со мной завтра в театр сходила.
— Надо же! — Я попыталась усмехнуться тонко и саркастически. — Почему-то перед «Лебединым озером» такого страстного желания у тебя не возникало.
История с «Лебединым» была почти недельной давности. И, честно говоря, я уже перестала обижаться. Как раз открывался сезон в Оперном театре. Мы с Никитиной собирались сходить на ближайший спектакль. К стыду моему, это должен был быть первый балет, который я увидела «живьем». Я тщательно готовилась. Чуть ли не за неделю отутюжила длинную черную юбку с широким накладным поясом, вычистила лаковые лодочки на шпильках. И вдруг узнала о потрясающем вероломстве. Лариска дала согласие Коле Мокроусову посетить «Лебединое» вместе с ним. Я, естественно, в этой компании была третьей лишней. И ладно бы еще Никитина предпочла мне «героя своих грез» Сашеньку Ледовского! Но Мокроусов!.. Она ведь никогда ничего к нему не питала и за глаза называла исключительно гигантской каракатицей.
Оправдания мне были не нужны. Но Лариска все-таки решила объясниться. Все ее мотивы, оказывается, сводились к одному: «Пусть Ледовской знает, что в меня тоже можно влюбиться!» Правда, желаемый эффект не был достигнут. Сашенька так и не узнал о ее измене, несмотря на то, что Никитина под руку с «гигантской каракатицей» с полчаса старательно прогуливалась под окнами его комнаты на третьем этаже…
Теперь она стояла передо мной и заискивающе смотрела в глаза. Никитину я уже простила, да и в театр очень хотелось. Но тем не менее я выдержала секундную паузу и только потом скучным голосом произнесла:
— Н-ну, не знаю, как насчет завтра…
К моему удивлению, Лариска даже не дослушала.
— Завтра, только завтра, Настенька, миленькая! — Она приподняла брови домиком и молитвенно сложила ручки перед грудью. — Завтра «Юнона» и «Авось», и я абсолютно точно узнала, что будет танцевать один классный мальчик. Я на него еще в «Лебедином озере» внимание обратила…
Через пять минут мне уже было известно все о новом увлечении Никитиной. Некто Алексей Иволгин имел несчастье оказаться похожим на Сашеньку Ледовского. И весь шквал нерастраченной нежности Лариска тут же обрушила на него. Правда, пока заочно.
— Ой, Настька, он такой классный! — лепетала она, чуть ли не повизгивая от восторга. — Волосы такие прямые, черные, до плеч, носик длинненький. Улыбка — вообще отпад! А фигура! А мышцы!..
От меня требовалось только одно: выразить свое авторитетное мнение по поводу его танцевального мастерства.
— Но я, вообще-то, в мужском танце слабо разбираюсь, — сообщила я, когда мы миновали последние барахольные ряды и шеренгу торговцев пончиками. — Так что эксперт из меня никакой.
— Да ладно, не прибедняйся! — махнула рукой Никитина. — Тем более уже поздно выпендриваться. Я взяла для нас с тобой два билета…
Родное общежитие встретило нас грохотом музыки, несущейся со второго этажа, и запахом фабричных пельменей из буфета. Кроме того, сегодня приносили почту. Толстая пачка писем лежала прямо на столике: видимо, рассовать конверты по ячейкам почтальонше было недосуг. Лариска тут же кинулась разбирать корреспонденцию: со дня на день она ждала из дома перевод. А я присела на батарею рядом с телефоном-автоматом. И тут из буфета появился Сашенька Ледовской собственной персоной. Выглядел он, как всегда, великолепно. Точнее, великолепно по общежитским меркам. Вряд ли в великосветском обществе заслужили бы одобрение узенькие черные джинсики и белоснежная футболка с рельефными овечками. Смотрелись овечки довольно легкомысленно. Но общее впечатление исправляла до противного красивая Сашина физиономия.
— Привет! — проронил он Лариске и обнажил в улыбке прекрасные, словно с рекламы жевательной резинки, зубы. — Как дела?
Моя Никитина мгновенно превратилась из энергичной, но довольно резковатой девицы в милую дурочку и нежно пролепетала:
— Дела?.. Хорошо… Все нормально.
Засим Ледовской, видимо, собирался откланяться. Но Лариска, к счастью, вспомнила заранее заготовленный текст, который тут же выдала залпом:
— Саша, мне кто-то говорил, что у тебя абсолютно классные конспекты по электротехнике еще с первого курса сохранились. Ты не мог бы мне дать переписать?
Он пожал плечами, неожиданно повернулся в мою сторону и, все еще обращаясь к Никитиной, продолжил:
— А вот Настенька молоток мне вернет и конспекты заодно заберет. Да, Настенька?
Взгляд его лучился направленным дружелюбием, а Лариска зеленела на глазах. Возможно, конспекты у Ледовского и в самом деле были классные: как-никак доучился он до пятого курса со сплошными пятерками в зачетке. Только вот нужны они были Никитиной как рыбке зонтик. Как, впрочем, и молоток, за которым она меня посылала, чтобы узнать, есть ли сейчас в Сашиной комнате женщина.
— Что ты там к батарее жмешься? — продолжал между тем он. — Замерзла, что ли?
Я нехотя поднялась и подошла к двери буфета. Внимание Ледовского начинало меня угнетать. И тут, как назло, откуда-то возникла Ларискина одногруппница и начала быстро-быстро ей что-то рассказывать. Так мы и разговаривали, стоя друг напротив друга: Никитина с одногруппницей о каком-то семинаре, а я с Сашенькой о злосчастном молотке. Сашенька же и прервал этот гомон, неожиданно заявив:
— Я вот знаю, если руки крест-накрест пожимают, то это к свадьбе. А если разговаривают крест-накрест, то это как, а?..
Сказал, очаровательно улыбнулся и ушел, успев на прощание легонько похлопать меня по плечу, — красивый, пахнущий какой-то дорогой туалетной водой. Лариска рассказывала как-то, что у него даже есть собственный фен. Я тогда брезгливо сморщилась, а она объяснила, что его просто должность обязывает выглядеть хорошо: как-никак профсоюзный бог факультета!
Когда одногруппница тоже ушла, оставив нас вдвоем, Никитина злобно процедила:
— Та-ак, Суслова, ты что же это делаешь? Я тебя по-человечески попросила провести разведку, а ты что? Глазки ему состроила?
— Ничего я не строила. Просто пришла, попросила молоток и ушла.
— Просто попросила молоток?! Представляю себе, как ты его просила! Подруга называется!.. Знаешь, что такое идеальная подруга? — Лариска начала понемногу успокаиваться. — Идеальная подруга — это та, которая, если замечает, что нравится чужому мужчине, сразу же постарается себя показать с самой отвратительной стороны!
— А что ты, собственно, бушуешь? — Я не чувствовала за собой никакой вины и поэтому угрызений совести тоже не испытывала. — У тебя же теперь другая любовь? Как там его? Лешенька?
— Ну, вообще-то, да… — задумалась Никитина и, повертев в руке чье-то извещение о почтовом переводе, бросила его обратно на столик…
После занятий мне надо было заехать к двоюродной тетке, и поэтому мы с Лариской договорились встретиться около Оперного. Хотя мероприятие было организовано Никитиной, сама она запаздывала. Я сидела на лавочке возле гигантского памятника Ленину и мысленно ругала ее всеми известными мне словами. До начала спектакля оставалось всего двадцать минут. И, похоже, нам уже не улыбалась перспектива прогуляться по фойе и как следует разглядеть театр, который я пока видела только снаружи.
Лариска, пахнущая лаком для волос и «Шанелью» из соседнего коммерческого киоска, появилась без пяти семь. Виноватой она себя, как всегда, не чувствовала. Просто ухватила меня за руку и быстро-быстро засеменила на высоких каблучках к мраморным ступеням.
— Тебя где носило? — злобно поинтересовалась я, пытаясь высвободить пальцы из ее цепкой ручки. — Часы у тебя есть вообще? Или как?
— Ну что ты вопишь? — Она безмятежно улыбнулась. — Боишься, что в гардеробе раздеться не успеешь? Так успокойся! Мне кассирша сказала, что на «Юноне» народу никогда много не бывает. Это же все-таки авангард!.. Да ты и сама посмотри: одни сопливые школьницы идут, которым балет — до фени. Им лишь бы «Ты меня на рассвете разбудишь…» послушать…