— А ты что, уходить собираешься? — спросила я, приподнимаясь на локтях и щелкая выключателем торшера.
— Да, сегодня есть еще кое-какие дела. И потом, ты же знаешь, я новую квартиру себе подыскал. Обставлять там все надо, генеральную делать…
Он снял со спинки стула рубаху, осторожно встряхнул ее, взяв двумя пальцами за плечи, заботливо почистил ногтем большого пальца помутневшую металлическую клепку.
— А с Ливневой у тебя что? Серьезно? — спросила я напрямик.
Саша несколько удивленно приподнял брови, но посмотрел внимательно и испытующе, совсем как тогда, на остановке.
— Серьезно?.. Я и сам еще не знаю. Возможно, серьезно. А что?
Он был честен, как палач, объявляющий приговоренному, что будет больно.
— Что, она очень хороша как женщина? Лучше меня? Опытнее, наверное?.. Более «сладенькая» и коленки не колются?
— Ну при чем тут это? — Саша почти брезгливо поморщился и присел на край дивана. — Наташа неординарная личность, очень интересный человек… Она ведь, представляешь, сама всего добилась на телевидении, хотя начинала буквально с нуля! Просто пришла на конкурс дикторов. И шанс-то был — один из тысячи. Наташка ведь заикалась в то время…
Похоже, Ледовской собирался живописать мне, все еще лежащей в постели, из которой он только что выпрыгнул, прелесть и очарование зеленоглазой Наташи Ливневой.
— А на Регинку она тоже похожа? — зло выкрикнула я, прекрасно понимая, что сделаю ему больно.
Но он не вздрогнул, не застыл со своими высококачественными итальянскими плавками в руках. Просто пожал плечами:
— Да нет, вряд ли… Хотя, может быть, что-то есть.
Такая реакция решительно не укладывалась у меня в голове. Я, прикусив нижнюю губу, подтянула одеяло к подбородку и на секунду задумалась.
— Настенька, Настенька… — прервал мои размышления Саша. — Помнишь, что я тебе сказал тогда? «Все проходит»… Все, понимаешь?
— И Регинка тоже прошла?
— И Регинка.
— Давно?
— Ну, в общем, достаточно…
— Значит, и историю ты эту тогда рассказал, чтобы меня разжалобить? Прямо мексиканский сериал! И злые родители тебе, и любовь, словно у Ромео и Джульетты, и потерянный ребенок, и монастырь… Что еще нужно!
— Ты только не передергивай, да! — Саша нахмурился. Правда, всего лишь на секунду. — Когда-то это и в самом деле было больно, а потом… Да и не о Регинке сейчас надо говорить…
— А о ком же? О нас с тобой? — Я попыталась насмешливо повести бровями, но это получилось у меня довольно посредственно. Пришлось спешно отвернуться и сделать вид, что тянусь за футболкой.
— И о нас с тобой тоже не надо. Ты же прекрасно все понимаешь: взрослые люди — повстречались, разошлись…
— Да, я все понимаю и даже приветствую…
— Ну, вот и хорошо, — бросил он уже от двери. — Кстати, все время хотел спросить, но как-то неудобно было… Что это за мужик у тебя над диваном висит?
— А это… — Ярость, тоска и обида переполняли мою грудь. — Это, между прочим, тот самый мужик, на которого ты похож!
Я специально сказала: «на которого ты похож», а не «который похож на тебя», чтобы обидеть побольнее. И снова нервической реакции не последовало. Саша не поленился снять туфли, вернуться в комнату и внимательно изучить портрет на стене. Судя по выражению лица, он или не нашел сходства, или счел его для себя нелестным.
— Н-ну… — неопределенно промычал он, подтягивая носки и снова всовывая ноги в серые «саламандры», — тебе, конечно, виднее…
Потом надавил указательным пальцем на кончик моего носа и ушел…
Я рыдала два дня. Слава Богу, что в четверг в связи с прорывом канализации в училище отменили занятия. Никитина, конечно, утешала меня, но как-то без энтузиазма:
— Ну ты же сама говорила, что он — только жалкое подобие Иволгина? Что и фен, дескать, у него в тумбочке, и овечки на футболке дурацкие?..
— Ну и что, что овечки?! — всхлипывала я.
— Не знаю что. Ты же гундела, что это признак женственности.
— Так когда это было?! Ты бы еще детский сад вспомнила!
— Ну, не знаю, — Лариска разводила руками. — Я и то так не выла, когда ты его у меня отбила. Причем ты! Самая обычная моя соседка! Каких много… А с Ливневой и поделиться не стыдно. Вы в разных весовых категориях, неужели не понимаешь? У тебя против нее просто шансов нет!..
Зато Антипов был гораздо более милосерден. Я-то ожидала, что он, узнав о моей трагедии, начнет радостно потирать маленькие ладошки и говорить, что очень рад моему расставанию с этим «приспособленцем и эгоистом». Но он только вздыхал, варил мне свежий кофе и наивно предполагал:
— А может, он таким образом доказать тебе что-то хочет?.. Конечно же! Наверняка! Знаешь, я еще на дне рождения понял, что он на тебя за что-то обиделся.
— В самом деле? — Я вытирала слезы и прочищала красный распухший нос.
— Да!.. И я, кажется, понял за что… Помнишь, ты пригласила меня потанцевать? Ну, когда день рождения еще официально не начался, а музыку уже крутили?
Я не помнила, но все равно торопливо кивала.
— Вот видишь! Он же тебя элементарно приревновал! По идее-то, нужно было пригласить его, а тут я… Причем в тот день, — Валера кокетливо приосанился, — выглядел я очень даже ничего. На мне был костюм, сшитый очень хорошей портнихой по французскому каталогу. И туалетная вода — импортная!
Запах антиповской туалетной воды я не помнила, а вот костюм был просто отвратительный. Возможно, его и в самом деле сшили по французскому каталогу. Только каталог был пятидесятого или шестидесятого года выпуска, причем изданный в серии «Шьем детям и подросткам»… Бедный, добрый Валера! Он искренне верил, что к нему можно приревновать!
Но обижать соседушку не хотелось. Я раздумчиво тянула:
— Кста-ати, очень может быть…
А он радовался, как ребенок.
После очередной такой душеспасительной беседы я включила телевизор и увидела великолепную Наталью Ливневу в модном, изумрудного цвета батнике, вещающую с экрана о новостях культуры. Мы действительно играли в разных весовых категориях. Она была известнейшей журналисткой и чуть ли не секс-символом нашего города, а я — безвестной студенткой хореографического училища. Но меня не прельщала ее слава и популярность. Мне-то нужно было совсем другое…
Промокнув все еще зареванное лицо мокрым полотенцем, я достала из-под дивана старенькие балетки. Встав к подоконнику, сделала несколько батман-тандю и па-де-бурре. Села на продольный шпагат, склонилась к правой ноге. Мое лицо оказалось на уровне кривеньких диванных ножек. А под диваном лежал когда-то потерянный Сашей брелок от ключей и балетные фотографии Иволгина. Проигнорировав «драгоценный» брелок, я достала снимки, расстелила их перед собой на полу. И вдруг неожиданно ясно поняла, что моя синица улетела, с облегчением сбросив журавлиные крылья. А что касается прекрасного цветка из моей «философской» сказки… Честнее все-таки любить его, недосягаемого, чем довольствоваться васильком, стараясь при этом забыть, что тот всего лишь василек…
Одним из самых счастливых обстоятельств моей тогдашней жизни было «духовное перерождение» алкаша Синицына. Побомжевав где-то с полгода и, видимо, пропив все деньги, он решил вернуться и выдворить меня из квартиры. О чем и сообщил в самых «изысканных» выражениях, появившись как-то утром на пороге.
— Слышь чо, деваха, — Синицын стянул с головы засаленную кепку и повесил ее на купленное мной хрустальное бра, — мне тут посоветовали… как это… расторгнуть договор! И, в общем, сказать, чтобы собирала манатки. Сам жить здесь буду! А ты давай сваливай!
Известие было не из приятных, но выказывать огорчение не хотелось. Я пожала плечами и пригласила его в кухню попить чаю. Хозяин долго и недоверчиво разглядывал новые, хотя и дешевенькие обои, свежепобеленный потолок, отмытый холодильник. И после этого значительно подобрел.
— Да-а, — вымолвил он в конце концов, — деваха ты, конечно, аккуратная. И квартиру в ажуре содержала. Но, сама понимаешь…
— Когда мне выезжать? — спросила я, подливая в его чашку заварки и неуверенно подвигая блюдце с отвратительным низкокалорийным печеньем.
— Да, ладно… Не торопись. Недельку я у дружка перекантуюсь. А ты пока себе другую хатку подыщи… А то, может, останешься у меня? Хозяйкой будешь!
Синицын радостно рассмеялся собственной шутке, обнажив желтые, прокуренные зубы, которых к тому же было явно меньше, чем надо. Выглядел он ужасно. И, самое странное, я не могла даже приблизительно определить, сколько ему лет.
— Ну что, складывай чемоданы, — он поднялся со стула. — Будешь уезжать, ключи оставишь соседям. Я сюда переберусь, может, в понедельник, а может, в среду…
И ушел, оставив кепку на моем чистеньком бра.
Когда буквально через пять минут дверь открылась, я подумала, что хозяин вернулся за своим головным убором. Но Синицын был не один, а в сопровождении Валеры Антипова, прижимающего к груди бутылку «Пшеничной» водки.
— Настенька, мы вот решили, что нехорошо так расставаться, — Валера несколько раз подряд подмигнул мне с чрезвычайно заговорщическим видом. — Заходит ко мне Владимир Викторович и говорит, что ты уезжаешь и ключи отдашь через неделю. А я ему предлагаю: «Давайте тогда посидим все вместе, поговорим. А то как-то не по-человечески получается!»
— Да, конечно… — ответила я не очень уверенно. Суть затеянной Антиповым авантюры пока доходила до меня с трудом. Но когда Синицын Владимир Викторович выпил вторую стопку и закусил ее кабачковой икрой, ситуация начала проясняться.
— И где же вы все это время путешествовали? — участливо интересовался Валера, делающий вид, что пьет, и незаметно сливающий водку в цветочный горшок. — К родителям-то своим заезжали?
— Не довелось, — бубнил хозяин. — Далеко они больно…
— А уж как бы, наверное, были рады, если бы узнали, что Настя вашу квартиру от милиции отстояла. Вас ведь выселить хотели за пьянство и антисанитарное состояние жилья. Но вот благодаря Насте все — тьфу-тьфу — обошлось…