тся, что сумма все-таки взята с потолка! Такую неустойку можно требовать… ну, не знаю… с Рудольфа Нуриева, с Барышникова!..
— Мне лучше знать, — бросил хозяин неожиданно жестко. Снова плеснул коньяку из бутылки и продолжил: — Тем не менее я могу войти в ваше положение. Поэтому предлагаю вам другой вариант: вы безвозмездно, как на социалистическом субботнике, отработаете в театре два месяца…
— Нет! — яростно выкрикнула я, не дав ему закончить. — Ни одного дня! Вы, наверное, просто не знаете…
— …Итак, я, с вашего позволения, продолжу!.. Вы бесплатно отработаете в театре два месяца, извинитесь перед Вадимом Анатольевичем…
Я принялась с демонстративной заинтересованностью изучать картины на стенах. Голос хозяина, в котором вдруг зазвенел небывалый гнев, заставил меня вздрогнуть:
— Вы станцуете Одетту столько раз, сколько потребуется. Вы извинитесь перед Вадимом Анатольевичем. Вы сделаете все, что он попросит… А если нет, то может произойти неприятность. Например, вы идете по улице и совершенно случайно попадаете под машину. Нет, вы остаетесь живы, но вот с ногами может случиться что-нибудь нехорошее: в лучшем случае — множественный перелом… Еще досаднее, если что-нибудь произойдет с вашей благодетельницей. Как ее зовут? Жанна Викторовна, кажется?..
Он уже снова улыбался. Мирно и совсем не зловеще. Августовское спелое солнце золотило его седые волосы. Я поднялась с кресла и нервно повела плечами:
— Но, Константин Львович, это же смешно!.. Какие-то гангстерские разборки из-за того только, что женщина плеснула в хама вином?
— Настенька, Настенька, вы совершили дурной и, более того, глупый поступок! — Хозяин почти отечески похлопал меня по плечу. — А дурной поступок непременно должен быть наказан, чтобы не возникало желания его повторять.
С этими словами он взял со стола коньячную рюмку и выплеснул содержимое мне в лицо. А когда я, проморгавшись, открыла глаза, добавил:
— Все. Я вас больше не задерживаю. Можете отправляться на репетицию…
И с этого дня, что называется, началось… Наверное, наша балетмейстерша Раиса тоже получила соответствующие указания, потому что теперь она муштровала меня до синих кругов под глазами и радужных — в глазах. И благо бы для пользы дела! Так нет же! Я по нескольку часов подряд выполняла бесполезные экзерсисы и уже без усмешки, скорее мечтательно, вспоминала фразу про «десять часов у станка». У станка было бы хорошо. Можно держаться за палку!..
А дома донимала Жанна Викторовна, решившая перейти от молчаливого неодобрения к активным действиям.
— Никакой женской гордости у тебя нет, вот что я тебе скажу! — говорила она, яростно орудуя допотопным веничком в миске с кремом. — Тебя так унизили, что подумать страшно. А ты после всего этого продолжаешь туда ездить!.. Нет, ты мне скажи: вызвал твой Константин Львович к себе этого подлеца? Заставил его перед тобой извиниться?.. Не-ет! Вот и соображай, кто ты там после этого: артистка или тряпка, о которую можно ноги вытирать.
Я отмалчивалась и всем своим видом демонстрировала, что разговор на эту тему поддерживать не хочу. Хозяйку впутывать не годилось. Бедная Жанна Викторовна слишком верила в могущество милиции и наверняка бросилась бы к власти искать защиты для себя и для жилички. А там, кто знает, чем могло кончиться? Булгаковскую фразу о том, что случайно кирпич никому на голову не падает, я теперь примеряла к повседневной жизни.
Но хозяюшка не унималась:
— Денег тебе, что ли, мало? Больших тыщ захотелось? Мой тебе совет: наплюй на них! Что твой Алексей скажет, когда узнает, какие вещи ты от этих сволочей терпела?.. И без денег твоих проживем как-нибудь. Люди и победнее нас живут — не умирают… Тем более долго ли тебе осталось? К Домам культуры дорожка проторенная, найдешь своего танцора и будешь с ним вместе плясать в почете и уважении.
А я с тоской размышляла о том, что в грязи, гордо именуемой «камерным театром», мне барахтаться еще полтора месяца, о том, что к концу исправительного срока я сойду с ума, о том, что в следующий раз на рожу Вадима Анатольевича меня просто стошнит. И о том, что на эти два месяца приходится аж четыре «Лебединых озера»!..
Второй спектакль с моим участием должен был состояться в субботу. Девчонки, как могли, меня поддерживали, но толку от этого было мало.
— Может, тебе удрать сразу после занавеса? — предлагала сердобольная Кристинка. — Тогда и приклеиться никто не успеет. И ты, опять же, не успеешь никого вином окатить.
— Ну, не надо из меня уж совсем полоумную истеричку-то делать! — просила я. — Можно подумать, я здесь с бутылкой разгуливаю и только высматриваю, в кого бы плеснуть… Он сам напросился, сам и получил!
Юлька Десятникова задумчиво курила, слушала нас и качала головой:
— Нет, убегать не годится! Константин Львович только срок заключения продлит. Или озвереет и еще что-нибудь похуже выдумает… Слушай, может, тебе самой вести себя как-нибудь по-другому…
— Как?! Я что, неприлично себя веду?! Глазки там строю или бедрами вихляю?
— Не неприлично ты себя ведешь, а тупо! Детский сад какой-то: «Я с вами среди ночи неизвестно куда, конечно, поеду, только вы меня, добрый дядя, и пальчиком не троньте, пожалуйста!»
Я опускала голову и бледнела. Краснеть у меня не получалось по каким-то там природным особенностям. Смертельной бледностью выражался стыд. Со стороны ситуация с Вадимом Анатольевичем и в самом деле казалась дурацкой и двусмысленной. Но ведь он-то и чувствовал, и понимал, что я в самом деле не собираюсь с ним спать.
В конце концов выход предложила Кристинка, объяснив, что мне нужно вести себя так, чтобы вызывать одно только отвращение. Разнузданная шлюховатость отменялась, поскольку могла быть оценена совсем не так, как нужно. Отменялась и скучная молчаливость, в определенных обстоятельствах грозящая сойти за томность и загадочность. Поразмышляв с полчаса, все та же Кристинка предложила изобразить мне дебилку, чем вогнала меня в крайнее изумление, а Юльку в полуистерический смех.
— В каком смысле дебилку? — Я удивленно наморщила лоб.
— В прямом. Ну, не дауна, конечно, а тихую шизофреничку. Но чтоб заметно было сразу!.. Отвечай невпопад, какие-нибудь детские сказочки рассказывай, криво хохочи…
Кристинка ужасным образом искривила свою хорошенькую мордашку и утробно захохотала, иллюстрируя понятие «шизофренический смех». Мы с Юлькой прыснули, а она с деловым видом продолжила:
— А что? Может быть, ты у нас — народный самородок! Мозгов тебе Бог не дал, только талант и внешность. Вот ты и танцуешь в меру своего скромного разумения. Тебе показали — ты собезьянничала!
— Ох, Криська, Криська! — вздохнула Юлька, отсмеявшись и слезая с подоконника. — И какая только в твоей головенке фигня не водится? Где гарантия, что это строго наоборот не сыграет? Как попадется извращенец, на дурочек падкий! У нас же тут козу в пуантах на сцену выпусти, и то, глядишь, желающие найдутся… Господи, бордель, он и есть бордель!
Та обняла свои колени и печально кивнула, а потом вдруг спросила:
— Юль, а ты Ленку помнишь?.. Ну, которая все надеялась, что какой-нибудь из этих козлов в нее влюбится и в Рио-де-Жанейро увезет?
— Помню, — отозвалась Юлька и для меня добавила: — Под машину попала, несчастный случай… Нет, там в самом деле несчастный случай был!
Говорила она вроде бы искренне и убедительно, но мои руки и ноги тем не менее мгновенно покрылись противными мурашками. Наверное, и лицо сделалось жалким и испуганным. Чтобы не демонстрировать всем собственную слабость, я отошла в угол и принялась суетливо копаться в сумке со сменной одеждой.
— А знаете что? — мечтательно пропела Кристина, затягиваясь сигаретой из Юлькиной пачки. — Вот как в следующий раз меня кто-нибудь решит подснять, я тоже в рожу вином плесну. И смоюсь отсюда к чертовой матери!
— И куда пойдешь? В модели? Ростом не вышла. В секретарши? Так там то же самое… — Десятникова пожала плечами. А Криська вызверилась:
— Да хоть в больницу горшки мыть! Зато подстилочкой доступной себя не чувствовать!
Но, похоже, ее минутный порыв никто всерьез не воспринял. Между тем день спектакля неотвратимо приближался.
В пачку, переливающуюся и шелестящую так маняще, я влезла с глубоким отвращением. Венок из белых перьев нацепила, словно терновый. Но самое страшное, гениальная музыка Чайковского, несущаяся из огромных колонок, не вызвала во мне на этот раз ничего, кроме животного страха перед надвигающейся опасностью.
Станцевала я, опять же, соответственно. Да у меня и не было никакого желания проникаться любовными страданиями девушки-лебедя. Потому что было совершенно ясно: отзвучат последние аккорды, артисты выбегут на поклон, а ко мне потащится очередной мерзкий хрыч. Уж об этом Константин Львович позаботится!.. Хотя вполне возможен был и другой вариант: оставив надежду перевоспитать строптивицу постепенно, хозяин сразу передаст меня с рук на руки Вадиму Анатольевичу…
Больше всего я боялась именно второго варианта. Тем более что события развивались в подозрительном направлении. После спектакля никто не подошел ко мне с цветами, никто не стал слюнявить ручку и со значением подмигивать маслеными глазками. Гости просто снисходительно похлопали с высоты своего величия и с миром отпустили нас за кулисы.
— Ну все, Настюха, теперь тебе только пару часов на банкете продержаться, — порадовалась за меня Кристинка, — а потом можешь идти в нашу спаленку и мирно задрыхать. Прикинь, всего три спектакля тебе осталось!
— Да уж… Хоть бы и в самом деле сегодня пронесло! — отозвалась я и отправилась переодеваться.
Подкраситься и одеться самым безобразным образом посоветовала мудрая Десятникова. Общими усилиями мне заплели тугой «колосок», гарантированно уродовавший мое лицо и делавший голову похожей на небольшую тыковку. Вместо привычных джинсов или юбки с мягкими складками предложили тоже юбку, но «колокол» — с длинным рядом декоративных пуговиц и высокой талией. Сама по себе юбка была, конечно, ничего. Но сшита точно на Люську, у которой талия сантиметров на шесть шире моей. Корсетный пояс заканчивался почти под грудью, и выглядела я в этом наряде как толстый и немного продавленный с обеих сторон тюбик зубной пасты.