Носильщики подняли клетки, уложили шесты на свои плечи. Из большой клетки доносились крики ярости и отчаяния.
Илиривойн был чем-то средним между городом и деревней — унылым скоплением низких, как бы временных строений из легкого дерева. Эти домики стояли вдоль кривых незамощенных улочек, которые, казалось, все уходят в лес. Все выглядело временным, как будто Илиривойн основан всего-то год-два назад и через несколько лет перейдет в другой округ, где за него возьмутся по-настоящему.
Перед каждым домом была воткнута в землю какая-нибудь палка или шест с привязанным концу ярким лоскутом или куском шерсти — это были, видимо, объявления о предстоящем фестивале. Кроме них, на улицах были выстроены помосты — то ли для глашатаев, то ли для темных племенных ритуалов; подумав об этом, Валентайн содрогнулся.
Найти Служебный Дом и Данипьюр оказалось просто. Главная улица выходила на широкую площадь, чьи три стороны составляли небольшие дома с куполообразными крышами, с четвертой стороны стояло одно большое трехэтажное здание. Перед ним был ухоженный садик с толстостебельным серым с белым кустарником. Залзан Кавол остановил фургон перед площадью.
— Пошли со мной, — позвал он Делиамбера. — Посмотрим, удастся ли нам наладить дело.
Они пропадали в Служебном Доме не менее часа.
И вот показались на площади — с ними шла высокого роста величественная метаморфка, наверное, Данипьюр.
Все трое остановилась у садика, о чем-то оживленно беседуя. Женщина что-то уточняла, скандар то кивал, то отрицательно качал головой. Делиамбер, крошечный рядом с рослым Залзаном Каволом и высокой метаморфкой, изящно жестикулировал, изображая, по всей видимости, согласие, примирение и покорность. Наконец, скандар и урун вернулись в фургон. Настроение Залзана Кавола заметно улучшилось.
— Мы приехали вовремя, — сказал он. — Но они не дадут нам ни пищи, ни жилья — в Илиривойне нет гостиниц. И существуют зоны, куда нам нельзя входить. Что поделаешь — надо принимать их, какие они есть.
Когда фургон двинулся к месту стоянки позади площади, за ним последовала толпа ребятишек, глазевших на невиданную повозку.
Вечером жонглеры провели репетицию. И хотя Лизамона не подпускала детей к зрелищу, они все равно пролезали меж кустами, их любопытствующие мордахи возникали там и тут. Валентайну это действовало на нервы, а Слит был напряжен и неловок, даже такой мастер жонгляжа, как Залзан Кавол, уронил булаву.
Смущало молчание детей. Они вставали у кустов белоглазыми статуями — те зрители, которые питаются энергией артиста, но ничего не дают взамен. Единственной их реакцией на внешность жонглеров и их мастерство было то, что они, может быть, непреднамеренно, инстинктивно стали на глазах у них менять форму, переливаться из одной в другую.
Надолго удерживать новую форму им еще не удавалось, но в промежутках Валентайн узнавал у кого-то из них свои золотистые волосы, то белые, как у Слита, или черные, как у Карабеллы. И многорукие медведи-скандары возникали на мгновения, и их собственные лица, но с такими странными выражениями, что хотелось отвернуться.
В эту ночь все путешественники спали в фургоне, тесно прижавшись друг к другу.
По крыше шлепал дождь, Валентайн проснулся и не мог больше уснуть. Лежал, слушая храп и дыхание спящих, думая обо всем, что случилось за день. К середине ночи уснул и тут же увидел сон: метаморфы вели лесных братьев и синекожего чужака по дороге к Пьюрифайнскому фонтану, который возвышался теперь над окрестностями, как гора.
Незадолго до рассвета его кто-то разбудил. Это был Слит.
— В чем дело? — спросил Валентайн, протирая глаза.
— Выйдем. Надо поговорить.
— Но еще темно!
— Ничего. Пойдем.
Валентайн зевнул, потянулся, встал.
Они осторожно перешагнули через спящих Карабеллу и Шанамира, обошли одного из скандаров и спрыгнули с фургона. Дождь уже прекратился, но было сыро, холодно, на земле лежал туман.
— У меня было послание, — сказал Слит, — и, я думаю, от Леди.
— Рассказывай.
— Оно о том синекожем, которого мы видели в клетке и которого метаморфы назвали преступником. Во сне он пришел ко мне и сказал, что никакой он не преступник, а путешественник, по ошибке попавший на территорию метаморфов. Его схватили — у Меняющих Форму есть обычай: во время фестиваля приносить в жертву иноземца у священного Пьюрифайнского фонтана. Я видел даже, как это делается. Жертву связывают по рукам и ногам и швыряют в бассейн фонтана, а когда происходит очередной взрыв — она взлетает в небо.
Валентайна пробрала дрожь — и не от тумана.
— Я видел во сне начало твоего сна.
— А еще мне было сказано, что и нам грозит опасность — не жертвоприношение, но другая. А если мы освободим чужака, он нам поможет. Оставим его погибать — и мы не уйдем отсюда живыми. Знаешь ведь, Валентайн, я боюсь Меняющих Форму, но в этом сне было что-то новое, В том, что в нем послание, я не сомневаюсь. Это не просто страхи глупого Слита.
— Что же нам делать?
— Мы должны освободить чужака.
— А если он на самом деле преступник? — тревожась, спросил Валентайн. — Имеем ли мы право вмешиваться в их правосудие?
— У послания тоже есть право. А те лесные братья тоже преступники? Я видел во сне, как и их швыряют в фонтан, Мы среди дикарей, Валентайн.
— Не думаю. Это просто чужая нам раса, пути ее развития не похожи на другие.
— Я твердо решил сласти синекожего. Если ты не согласишься помочь мне, я пойду один.
— Сейчас?
— Когда же еще! Сейчас темно, никого на улицах. Я открою клетку и он убежит.
— Клетку охраняют. Нет, Слит, подожди. Ты поставишь под удар всех нас. Я попытаюсь побольше узнать об этом пленнике. Если они собираются принести его в жертву, то сделают это под финал фестиваля. У нас есть еще время.
— Но послание было только что!
— Я же сказал тебе, что оно было и у меня.
— Ну и что?
— A то, что твоему сну нужно верить. Я помогу тебе, Слит, ты только не торопись.
Но Слит никак не мог успокоиться. Он рвался к клетке плененного инопланетянина, а к возражениям Валентайна почти не прислушивался.
— Слит!
— Да!
— Послушай меня. Сейчас не время, — произнес Валентайн раздельно. — Не время! Подожди.
Два взгляда встретились, один был тверже и увереннее. Слит опустил глаза.
— Слушаюсь, милорд, — прошептал он.
Днем Валентайн старался что-нибудь узнать о пленнике, но безуспешно. Одиннадцать клеток с лесными братьями стояли на площади напротив Служебного Дома в три яруса, клетку с чужаком воздвигли на самый верх. Охраняли их пьюривары с копьями.
Валентайн хотел было подойти, но его остановили уже на середине площади.
— Сюда нельзя! — был окрик издалека.
Лесные братья яростно колотили ручонками по прутьям. Синекожий закричал что-то на языке Валентайна, но с таким акцентом, что тот едва понял:
— Беги отсюда, дурень, а то они убьют тебя!
Но, может, ему послышалось?
Еще раз глянув на стражников, окруживших клетки, Валентайн повернул назад, Встретились дети, он спросил у них, не знают ли они что-либо о пленниках, но ему ответили холодные и пустые взгляды. Кто-то из них сымитировал его светлые волосы, после чего дети разбежались.
Все утро в Илиривойн прибывали метаморфы из близких далеких лесных поселков. Все они несли с собой что-то для продажи — плетения, фляга, вышитые драпировки, украшенные зеркалами стойки, шесты, исписанные древними письменами.
На улицах царила суматоха, все были заняты приготовлениями к фестивалю. Дождь перестал, как по приказу.
Интересно, думал Валентайн, каким колдовством обеспечили пьюривары сухой день для праздника? Или это просто совпадение?
Часа в три дня начался фестиваль.
Все началось с музыки, играемой множеством музыкальных групп. Метаморфы на улицах начали сплетаться в хороводы, которые, меняясь, как они сами, стали образовывать самые причудливые узоры танцующих аборигенов.
На иных улицах проводились спортивные состязания — бегунов, прыгунов, добровольные судьи давали старт бегу, а другие отмеривали длину прыжка.
Ларьки, выстроенные за ночь, торговали супом, жареным и тушеным мясом, напитками.
На чужом пиру похмелье, думал про себя Валентайн. Он чувствовал себя чужим на этом празднике. Но никто, кроме детей, не обращал на него внимания. Те же видели в нем диковинку, приведенную сюда для развлечения. Они таращились на жонглеров отовсюду, пытаясь повторить так поражавшие их черты незнакомцев.
Залзан Кавол назначил на вечер репетицию. Валентайн, радуясь возможности уйти с переполненных улиц, явился чуть не первым в назначенное место. За фургоном были только Слит и два скандара.
Ему показалось, что Залзан Кавол как-то странно на него поглядывает. Во внимании скандара он уловил новое для себя. Выдержав несколько минут, Валентайн все же спросил:
— Что-то неладно?
— Что может быть неладным?
— Ты выглядишь необычно.
— Я? Ничего подобного. Сон, только и всего! Просто я вспоминаю сон, что видел прошлой ночью.
— Он о синекожем пленнике?
Залзан Кавол растерялся.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что его видели и я, и Слит.
— Глупости! Мой сон не имел ничего общего с синекожим.
Я не желаю об этом говорить!
Залзан Кавол отошел, набрал дюжину ножей и начал жонглировать.
А Валентайн все перебирал булавы, словно не зная, с какой ему начать работать. Он не знал, видят ли сны скандары и похожи ли их сны на человеческие. Но раз они граждане Маджипуры, то, должно быть, живут и чувствуют, как все, и сны у них такие же — с посланиями от Короля и Леди… Но вот что интересно: Залзан Кавол, которого ничем вроде не проймешь, всегда невозмутимый, вожак — и вдруг растревожен сном!
Как бы узнать, получают ли скандары послания во сне?
После репетиции жонглеры легко и вкусно поужинали фруктами и ягодами, собранными Лизамоной в лесу, и запили их вином, привезенным из Кантора. На улицах уже вспыхивали фейерверки, отовсюду слышалась музыка. Все думали, что представление состоится на площади, но нет, метаморфы в жреческих костюмах проводили жонглеров в другую часть города, где их ожидал пустырь, окруженный тысячами и тысячами зрителей. Залзан Кавол и его братья обошли площадку, проверяя, нет ли на ней неровностей, на которых можно споткнуться во время работы. Слит обычно участвовал в этом, но сейчас он куда-то вдруг запропастился. Валентайн всполошился — неужели у него не хватило терпения и он решился на действие без него?