При этом движении сир де Кашан не обнаружил ни страха, ни волнения. Он отступил только к стене и прислонился к столу, чтобы не дать возможности окружить себя. Потом спокойно, с улыбкой на лице, как будто дело касалось совсем не его, опустил руку к поясу, ища свой кинжал.
– Остановитесь! Во имя Бога и святого Дионисия! – вскричал трубадур, бросаясь к рыцарю и закрывая его своим собственным телом.– Никто из вас, если не ищет себе смерти, не должен поднять руку на высокого гостя! Он …
Но голос трубадура потерялся в возрастающем шуме.
– Остановитесь! – вскричала в свою очередь Валерия де Латур, бросаясь навстречу вассалам, начинавшим уже перелезать через решетку.– Дядюшка, ради бога, опомнитесь, не берите на свою душу такого черного дела! Вспомните о совести, чести и святости гостеприимства! Я одна виновна во враждебном столкновении двух благородных рыцарей, накажите же одну меня. Сир де Кашан, возвращаю вам вашу клятву. Предоставьте меня моей участи, и пусть погибну я одна! Да не прольется из-за меня христианская кровь! Дядюшка! Отдаюсь в полную власть вашу, но пощадите вашего гостя.
Видя Валерию на коленях, вассалы почтительно остановились.
Барон успел между тем опомниться, он понял, к каким неприятным последствиям может привести его нарушение рыцарского слова и правил гостеприимства, и, казалось, размышлял, какую бы можно извлечь выгоду из настоящего положения. Новые слова сира де Кашана опять пробудили все его бешенство.
– Клянусь Святой Девой! Этому не бывать, сударыня! – произнес незнакомец твердым голосом и без всякого волнения.– Вы не знаете, кому вы вверили свою защиту! Клятва, данная мной, свята, и никто не может возвратить мне ее. Не бойтесь за меня! Меня не испугают ни гнев этого разбойника-барона, ни ножи его челяди. Довольно одного имени моего, чтобы разогнать их, как детей.
– Твое имя! Но кто же ты такой, ты, упрямство которого доходит до безумия, а смелость – до невероятнейшей отваги?
Глубокое молчание воцарилось вокруг. Смелость незнакомца в присутствии двухсот рук, поднятых на него, свидетельствовала, что он был не из числа простых воинов.
– Кто я такой? – отвечал с улыбкой сир де Кашан.– Клянусь Господом Богом, распятым на кресте, пора наконец узнать вам это, сир де Монбрён! Если бы вы, благородный барон, или кто-нибудь из ваших вассалов в последние десять лет хоть один раз сразились за честное знамя Франции или в интересах Англии, вы не нуждались бы теперь в моем признании. Я – Бертран Дюгесклен.
Имя Дюгесклена, известное тогда во всей Европе, возбудило удивление и благоговение всех присутствующих. Если бы в зале явилось сверхъестественное существо в телесном образе, появление его не произвело бы большего впечатления на простых воинов и наемников Монбрёна, как присутствие первого полководца того времени. Оружие выпало из их рук, и те из них, которые стояли ближе к Дюгесклену, невольно приветствовали его почтительным поклоном. Сам барон изумился, а баронесса не смела поднять глаз на грозного полководца, так страшно прославленного стоустой молвой.
Трубадур, казалось, почувствовал живое беспокойство, когда незнакомец изменил своему инкогнито.
– Боже мой! – тихо сказал он.– Что вы сделали, благородный рыцарь? Вы себя и славу свою отдали в руки человека без чести и совести!
Дюгесклен успокоил его приветливым движением. В ту же минуту Валерия преклонила перед ним колени.
– Великий человек! – произнесла она с восторгом.– Сам Бог внушил мне мысль отдаться под покровительство самого знаменитого, самого великодушного рыцаря во всей Франции!
Наконец барон де Монбрён вышел из того остолбенения, в какое повергло его неожиданное объяснение гостя. Он выпрямился и, вместо того чтобы отдать должную честь любимому герою Франции, стал мерить его глазами с видом сомнения и презрения.
– Клянусь Христом распятым! – громко произнес он.– Мне кажется, что над нами вздумали посмеяться! Возможное ли дело, чтобы Бертран Дюгесклен был сегодня вечером в нашем замке, когда нам известно из верных рук, что вчера поутру он осадил замок Мальваль в Перигоре, в двадцати лье отсюда! Мальваль хорошо укреплен, имеет храбрый, многочисленный гарнизон, и известно всему свету, что эту крепость нельзя взять без предварительной осады, по крайней мере в продолжение дней восьми, даже если иметь не менее десяти тысяч воинов. Если же верить славе мэтра Бертрана, он не покинет места, пока не овладеет им.
– Последние слова ваши основательны,– отвечал со смехом Дюгесклен,– и известия ваши тоже верны; одни только предположения несколько ошибочны. В самом деле, вчера поутру двести моих воинов окружили замок Мальваль. Но вам не досказали, что вчера же, незадолго до вечерни, замок был взят, владелец его повешен на главной башне своей крепости, а остальной гарнизон, дав клятву верности королю Карлу Пятому, стал под белое знамя трех лилий.
Между вассалами послышался ропот одобрения. Монбрён мрачно огляделся.
– Вы можете так говорить, мессир,– возразил он,– но меня нелегко убедить в том, что бедный путешественник, встреченный мной поутру на большой дороге в сопровождении дюжины бродяг, говорящих на никому не понятном языке, тот самый храбрый рыцарь, который, как вы рассказываете, наделал вчера столько подвигов.
– Благородный барон,– сказал, выступив вперед, Жераль,– клянусь Богом…
– Молчи, лгун! – прервал его Монбрён.– Разве ты, неблагодарный мальчишка, не обманул меня уже раз насчет этого незнакомца? Не пройдет и часа, как я дам тебе приличную награду.
Трубадур не обнаружил ни страха, ни удивления и, не отвечая на эту угрозу, подошел к Дюгесклену.
– Сир де Монбрён,– начал с достоинством последний,– я рассею все ваши сомнения для того, чтобы вы, зная, кто я, обвиняли одного себя в последствиях, если война между нами станет неминуемой. Это верно, как я вам сказал уже, что вчера поутру я был перед Мальвалем, но только успел осадить этот замок, как ко мне прибыл посланец от короля с повелением тотчас явиться к особе его величества в Париж. Подобные повеления были мною получаемы уже несколько раз со дня возвращения моего из Испании, и я от всей души желал уже давно исполнить августейшую волю моего повелителя, но по дороге нахожу столько замков и городов, которые нужно взять, столько англичан, которых нужно перебить, что поневоле должен останавливаться на каждом шагу. Признаться, очищение вашей Аквитании требует-таки довольно труда. Но в этот раз приказание короля было так решительно, что я не осмелился откладывать возвращение в Париж. Приступив к Мальвалю, я взял его в течение двух часов, оставил своих двести воинов в замке, а сам с горстью людей пустился сегодня поутру в обратный путь. Узнав, что англичане охотятся за мной и везде расставили войска, чтобы следить за моим передвижением, я решил переодеться и проехать через принадлежащий им Лимузен, вполне уверенный, что они не ждут такого подвига с моей стороны и не заметят даже, как я проеду посреди их войск. Но, подъезжая к Шалюсу, я узнал, что Черный Принц, разорив и разграбив Лимож, через который я должен был проехать, распустил свои войска. Опасаясь встретиться ночью с этими толпами англичан, которые могли бы замедлить мой путь, я решил принять ваше приглашение, сир де Монбрён, и таким-то образом стал вашим гостем. До завтра дорога очистится, и я пущусь опять в путь. Вот, мессир, вся истина, в залог которой даю вам мое благородное слово. И если,– продолжал он вспыльчиво,– ты и теперь еще сомневаешься и не веришь, что я тот, кем себя назвал, то – клянусь распятым Христом! – дам тебе такие доказательства, от которых тебе не поздоровится!
Объяснения, данные сиром Бертраном, были так ясны и положительны, что не оставалось никакого сомнения насчет его личности. Барон де Монбрён, не зная, обходиться ли ему с незнакомцем как с другом или как с недругом, хотел было изобразить недоверие, как вдруг шум и смятение в толпе вассалов обратили на себя его внимание.
Присутствие Дюгесклена, его смелая внешность, его воинственная слава и даже мужественный, повелительный голос, привыкший управлять грубой натурой тогдашнего воина,– все вместе привело в восторг стрелков и оруженосцев замка Монбрён. Сперва все безмолвствовали, и всеобщее удивление выражалось только покорными взорами и почтительными ужимками толпы. Но непредвиденное обстоятельство вдруг взволновало все чувства, готовые вспыхнуть.
Только Дюгесклен замолчал, как один из воинов, атлетического роста, державшийся до той поры в задних рядах, не говоря ни слова, прорвался вдруг вперед, растолкал всех своих товарищей и бросился прямо к балдахину. Это был один из самых старых и страшных наемников барона. Его называли Жак Черная Борода, и в оправдание этого прозвища огромная черная борода ниспадала с его смуглого, дикого, испещренного множеством старых и недавних ран, лица. Даже самые грубые товарищи боялись его геркулесовой силы и свирепости. Он постоянно ходил в железных латах и никогда не оставлял своего тяжелого меча. Вид его внушал страх. Черная Борода продвигался вперед, не говоря ни слова, пробивался сквозь толпу как бешеный кабан, расталкивая всех, и, несмотря на это, никто не позволил себе ни малейшего ропота.
Жак Черная Борода вошел тяжелыми шагами по ступеням эстрады, остановился перед Дюгескленом и стал пристально смотреть ему в глаза. Взгляд его был проницателен, страшен, дик – то был взор льва, готовящегося броситься на робкую газель и растерзать ее. Но Дюгесклен не привык поддаваться ничьему взору, как бы страшен он ни был. В свою очередь он устремил глаза на дикого наемника, и так велико было могущество этого взгляда, что старик первый раз в жизни не вынес чужого взгляда.
– Клянусь рогами дьявола! – закричал свирепым голосом Черная Борода.– Да, ты Дюгесклен, в том я готов присягнуть, хотя и не видел тебя прежде. Слушай, меня зовут Жак Черная Борода, в сражении удар мой нелегок, я служил англичанам и французам, грабил церкви и резал монахов, я убиваю лошадь одним ударом железной рукавицы и любого воина рассеку одним разом до плеч, несмотря ни на каску, ни на железный шишак. Я никогда не боялся никого, и мне говорили часто, что я исправный солдат и что равного мне нет во всем французском королевстве. Но о тебе мне расс