вой на его жизненном горизонте и несколько театральной идеей монашеского существования. Пребывал он и под сильным впечатлением от личности Джеймса Тейпера Пейса, в котором удивительным образом сочетались мужская напористость и христианское смирение.
Тоби направил прошение о посещении Имбера. К величайшей своей радости, он получил ответ – можно приехать и поработать там в последний месяц летних каникул, перед началом учебы в Оксфорде, куда ему следовало явиться в октябре на инженерный факультет. Воображение заранее рисовало картины небывалой сплоченности братства, в которое он мигом вольется – смиренный, трудолюбивый, на всю грядущую жизнь умудренный примером этих праведников. И потому он был несколько обескуражен, когда узнал, что жить будет все-таки отдельно, но разочарование быстро поглотила пылкая жизнерадостность. Это было нетрудно: в нем так и били через край веселый задор и радостное предвкушение событий.
Скоро он снова вернется в дом. Майкл Мид просил его немного подождать, пока кто-нибудь не освободится и не проводит его до сторожки. Чтобы как-то сориентироваться, он попытался при лунном свете оглядеть окрестности. Где-то за домом должен быть сад. Для Тоби, как для всякого горожанина, все связанное с деревней было исполнено глубочайшего, если не сказать – мистического, смысла. Солнца, ветра, тяжелой физической работы, тесного общения с людьми – вот чего ему, по-видимому, всегда недоставало. Дай ему сейчас в руки лопату и вели вскопать целое поле – он будет чувствовать себя на седьмом небе. Тоби вскинул руки над головой, потянулся всем телом, пробуя его на гибкость. Тоби вспомнилось, как кто-то ему говорил, будто никому не дано вовремя оценить чудо молодости. Что до него, так это неверно. Ему выпало счастье сознавать свою молодость, всякий миг наслаждаться ею – вот как сейчас, когда он, как губка, впитывает в себя острые ощущения.
Он глянул на другую сторону озера. Пробежал глазами по монастырской стене, забиравшей вправо, где она, похоже, оканчивалась, а может, и скрывалась за деревьями. По левую руку виднелась старая кирпичная дамба через озеро, да темная дыра монастырских ворот зияла под огромной аркой. При лунном свете высокая стена имела призрачный и в то же время живой, настороженный вид – какой по ночам бывает у всякого уединенного жилища. Лондонцу Тоби лунный свет был непривычен, он дивился этому свету, который и не свет вовсе, он рождает картины, напоминающие о привидениях, и сила его чувствуется лишь в резкой игре светотени. Тоби изучающе ощупал взглядом стену. За ней было тихо, но он-то знал – монастырь всегда бодрствует. Интересно, какие у монастыря отношения с Кортом. Про себя он решил, что монахини принадлежат к предельно закрытому бенедиктинскому ордену, имеют крайне ограниченные связи с внешним миром, и, хотя был безмерно любопытен, расспрашивать ни о чем не стал из боязни обнаружить свое невежество.
Пора бы и вернуться – при этой мысли ему снова стало не по себе. Он мысленно подытожил день. Поначалу он страшился остаться с глазу на глаз с Джеймсом Тейпером Пейсом, но вроде бы не ударил в грязь лицом. Ладить с Джеймсом оказалось легко и просто. Он все больше восхищался этим человеком. Тоби был в том возрасте, когда необходимо кем-то восхищаться, а в данном случае восхищение его Джеймсом не знало границ. В отношении Майкла Мида, которого он так жаждал увидеть, Тоби как-то не определился. Тоби был несколько разочарован внешностью Майкла. Была в том некая усталость, худосочность, ему явно недоставало мужественности Джеймса, и на роль наставника он явно не тянул. Отчасти разочаровало Тоби и то, что в общине оказались женщины. Что-то тут не так. Правда, все были на редкость славными. Кроме доктора Гринфилда – от того просто с души воротит. (Выражение это Тоби узнал недавно в школе и не мог тут не ввернуть его.) Чудно получилось – как это им довелось сидеть в поезде напротив его жены. Жена у него, конечно, не такая красавица, как Кэтрин Фоли, но ужасно хорошенькая и такая озорная. Тоби кольнуло чувство стыда – отчасти за нее, а отчасти и за себя. Муж, похоже, не больно-то рад ее видеть. Впрочем, поведение супругов вещь непостижимая. И что бы там ни писал Толстой в первой фразе «Анны Карениной», счастливый брак понять так же трудно, как и несчастный. Последнее время Тоби стал смутно это ощущать, и эта новая открывшаяся ему истина наполнила его сознанием собственной искушенности. Он повернул к дому.
К озеру Тоби спустился по ступенькам, прошелся по берегу к тому месту, где озеро излучиной отделяло дом от монастыря. Став лицом к дому, он увидел в первом этаже большое освещенное окно. Окно было в каменном выступе, и, когда Тоби подошел ближе, он разглядел прямоугольный выступ из булыжника и боковую дверцу. В прежние времена это было помещение для слуг, решил он, а ярко освещенная комнатка, наверное, кухня. За Тоби водилась страстишка выслеживать и подглядывать, и тут его будто что-то толкнуло: он тихонько, крадучись по булыжнику и стараясь держаться в тени, вплотную подобрался к окошку. Он оказался прав, это была кухня, огромная старая кухня с грубо беленными стенами и гигантским очагом, место которого заняла теперь плита. Она, по всей видимости, горела – из окна накатывали горячие волны, ощутимые даже в ночной теплыни.
В поле зрения показался мужчина. Это был Майкл Мид, в фартуке в бело-голубую полосочку. Фартук этот совсем доконал Тоби. Но когда он увидел, что Майкл ставит чашки с блюдцами в высокий деревянный буфет, в нем заговорила совесть. Надо же, он забыл предложить вымыть посуду. В этот миг дверь в кухню отворилась, и вошел Джеймс Тейпер Пейс.
– А где сейчас Тоби? – спросил Майкл.
– На балконе, – ответил Джеймс. Тоби затаил дыхание.
– Вы его отведете? – спросил Майкл.
– Лучше бы это сделать вам, – ответил Джеймс. – Вы ведь знаете, как я отношусь ко всей этой затее.
– Простите, Джеймс, надо бы, конечно, посоветоваться с вами, – сказал Майкл, – но вся прошедшая неделя была такая суматошная – у меня это как-то выскочило из головы. Думаю, в любом случае попробовать стоит. Погоды это не делает. Не понравится там Тоби, неприятен будет ему Ник, мы его тут же переведем в дом. Но, уверен, все будет в порядке. И знай я, что рядом с Ником кто-то есть, у меня бы отлегло от сердца.
– А отчего кому-нибудь из нас не пожить там и не приглядеть за Ником? – спросил Джеймс.
– Именно по этой причине, – ответил Майкл, – он же тогда будет знать, что за ним присматривают. А пошли мы Тоби, Ник будет чувствовать, что на него возложена ответственность за мальчика.
– Уж больно хорошо вы, право слово, думаете о Нике, – сказал Джеймс. – Повидали бы с мое этих типов, были бы осторожнее.
– Не больно-то хорошо я о нем думаю, – заметил Майкл. – Даже отнюдь не хорошо, но я действительно знаю его лучше вас. Он, думаю, просто запутался. Меня пугает его меланхолия – вот и все.
– Меня его меланхолия не пугает, – сказал Джеймс. – Меня пугает его способность творить зло. Чем больше я об этом думаю, Майкл, тем сильнее крепнет во мне уверенность: зря мы его все-таки приняли. Знаю, как чувствуешь себя в подобной ситуации, потому и согласился тогда с вами, точнее, позволил себя уговорить. Допускаю – могу не понимать, что у него творится в душе. Но не так все просто – в той грязной истории. Сомневаюсь, что от нас ему будет какой-то прок, а уж он-то нам может ох как навредить…
– Как бы то ни было, мы его взяли, – сказал Майкл, – и в радости, и в горе он будет с нами, и выставить его мы не можем, особенно теперь, из-за Кэтрин.
– Знаю, знаю, – согласился Джеймс. – В том-то вся и загвоздка. Право слово, хотелось бы мне иметь вашу веру. Знаю, вера в людях, вернее, вера в людей творит чудеса. А здесь только на чудо и можно надеяться. И все же, рассуждая с обыденной точки зрения, я бы Тоби оставил дома. Ведь и на нас тоже, знаете ли, возложена ответственность за него.
– Да ничего с ним не случится, – возразил Майкл. – У него своя голова на плечах. Мне он, кстати, очень понравился, вы были совершенно правы. Такая непорочность его от любой заразы оградит. К тому же он станет много работать и в сторожке-то бывать будет мало, зато поможет завязать контакт с Ником, чего мы никак не можем добиться вот уже столько времени.
Тоби начал потихоньку отступать. Ступив с булыжной отмостки на траву, он бегом припустился к дому. Трава была высокой, приходилось нестись вскачь. Он убеждал себя, что не производит слишком много шума. Домчавшись до площадки, он, переводя дух, перешел на шаг и медленно побрел по гравию, потом поднялся по ступенькам на балкон. В холле и гостиной все еще горел свет и двери были распахнуты, хотя там, похоже, никого не было. Тоби замер на балконе. Его раздирали сомнения. Его выбило из колеи и то, что он подслушал, и то, что он подслушивал. Простоты и умильной чистоты былых представлений о жизни общины как не бывало. Житье в сторожке теперь сильно тревожило его. С другой стороны, он был польщен доверием, которое ему оказывали, и взволнован предчувствием приключений. Мысли его были в полном смятении.
Не успел он пуститься в разного рода предположения, как на балкон легла тень из гостиной и появился Майкл Мид. Тоби ступил в полосу света.
– А, вот ты где! – сказал Майкл. – Извини, что заставили тебя ждать. Сейчас же отправимся в сторожку, если не возражаешь. Чемодан при тебе?
– Он здесь, – ответил Тоби и вытащил его из-за двери.
– Справишься? А то давай возьму за другую ручку.
Они спустились по лестнице, пересекли площадку и двинулись по тропинке меж вязами. Майкл ступал легко, поглядывая искоса на своего спутника.
– Будем переправляться на лодке, – сказал он. – По дамбе мы только в монастырь ходим.
Они ступили на деревянные мостки, шаги их эхом отзывались меж досками и плещущейся водой. Майкл поставил чемодан в лодку. Луна сияла прямо над ними.
– А как вернуть лодку после переправы? – спросил Тоби и поймал себя на том, что говорит еле слышно.
– К носу и корме привязан канат, – ответил Майкл, – он крепится к обоим берегам, так что лодку можно перетягивать с одного берега на другой. Вот сейчас я закреплю канат, и можешь прыгать.