И не ошибся.
– Иван Андреевич Ребров? – спросил один из мужчин, приблизившись.
– Да… А вы…
Незнакомец достал из кармана удостоверение и показал его Андреичу.
– Оперуполномоченный УВД капитан Синицын. Вы должны пойти с нами.
Ребров сглотнул слюну и испуганно пробормотал:
– Куда это?
– В машину, – ответил второй оперативник. – Прокатитесь с нами в отделение.
– За… зачем?
– Есть разговор. Идем!
Ребров понурил голову и поплелся в сопровождении оперативников к лестнице. Но не пройдя и нескольких шагов, он внезапно рванул вперед и понесся к выходу, однако увидел у лестницы третьего мужчину в штатском, развернулся и, обежав своих стражей по широкой дуге, бросился к бассейну.
– Куда? – рявкнул один из оперативников. – А ну, стой!
Ребров не остановился.
– Стой, гнида! – Оперативники уже бежали за ним. – Лови его!
Выскочив к бассейну, Ребров затравленно обернулся и пробормотал:
– Я не пойду в тюрьму…
Оперативники нагоняли его, но уже не слишком торопились. Бежать-то технику было некуда. Тогда он посмотрел на голубую воду бассейна.
– Я не пойду в тюрьму… – повторял Иван Андреевич, глядя на нее. – Не пойду в тюрьму…
В следующую секунду Ребров зажмурил глаза и прыгнул в бассейн. Увидев замаячившие над головой тени, он сделал то, чего в трезвом виде не сделал бы никогда, – открыл рот и глубоко вдохнул воду ртом и носом. Хлорированная вода бассейна устремилась ему в легкие…
Когда Реброва вытащили, сердце его уже не билось. Один из оперативников сделал ему искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, но это не помогло.
– Как он? – спросил другой.
– Пока никак.
Последовала новая серия ритмичных нажатий ладонями на грудину и вдохов в рот. Однако реанимировать техника не удалось.
– Ну, хватит, – устало сказал тот оперативник, что стоял на ногах. – Он уже мертв.
6
Жиров с удивлением смотрел на своего друга.
– Ты плачешь?
Стас Малевич смахнул с ресниц влагу.
– Не говори ерунды.
– Но ты ведь плачешь!
Вместо ответа Малевич всхлипнул. Жиров растерялся. До сих пор он никогда не видел Стаса плачущим.
– Ты это… Стас, кончай. Слезами ведь того… не поможешь.
Малевич вытер рукавом свитера мокрую щеку и проговорил дрожащим от слез голосом:
– Старый идиот…. Нашел себе «бизнес»! Говорил я ему…
Жиров поежился и, испуганно покосившись на плачущего друга, тихо выдохнул:
– Да…
– Он не был злодеем, понимаешь? Этот идиот не был злодеем.
– Ну, – тупо отозвался Жиров.
– А за идиотизм нельзя убивать. – Стас снова вытер рукавом лицо и хрипло оговорился: – По крайней мере, не его. Он уже никому не мог принести зла.
Несколько секунд Жиров наблюдал за шмыгающим приятелем, затем вдруг обнял его рукой за плечи и сказал:
– Не плачь, Стас. Все будет хорошо.
Малевич вяло огрызнулся:
– Да пошел ты…
И руку с плеч не скинул.
– Тебе сейчас погано, но это пройдет, – продолжил Жиров. – Когда моя бабушка умерла, мне тоже было погано. Но потом ничего, прошло. И у тебя пройдет.
К удивлению Жирова, Стас, вместо того, чтобы успокоиться, зарыдал еще горше и сильнее.
– Когда мне было пять лет, я подавился рыбной костью… – заговорил он со слезами в голосе. – Он схватил меня в охапку и побежал в больницу. Была уже ночь, дежурный врач ушел домой. Так отец помчался туда и стал колошматить в дверь… Кричал, что если ему не откроют, он подожжет дом. – Стас улыбнулся сквозь слезы. – Если бы не он, я бы…
Он не договорил и всхлипнул.
– Да, – задумчиво подтвердил Жиров, – папаша у тебя был по-настоящему чокнутый.
– Чокнутый, – согласился Стас. – Но я его любил.
Малевич сбросил наконец с плеч тяжелую руку Жирова, достал из кармана джинсов платок и высморкался. Посчитав, что друг пришел в себя, Жиров задал вопрос по существу:
– Слышь, Стас, думаешь, твоего папашу сдала Варламова?
– Конечно. – При мысли о преподавательнице слезы на глазах Стаса высохли. Взгляд стал холодным и злым. – Или у тебя есть другие варианты?
– Да нет, – пожал плечами Жиров. – Я тоже думаю, что она.
– А ведь сука обещала отцу, что не сдаст его, если он завяжет, – со злостью в голосе проговорил Стас. – Он выполнил ее требование и снял камеру. А она все равно его сдала.
Голос Малевича звенел от ярости и гнева, губы его побелели, а на скулах проступили красные пятна. Жиров покосился на друга и невольно поежился.
– Надо ее проучить… – проговорил он скорее вопросительно, чем утвердительно.
Глаза Стаса полыхнули таким лютым огнем, что даже Жирову стало не по себе. А потом Стас сказал, и голос его прозвучал устрашающе чисто и звонко:
– Человек должен отвечать за свои поступки. Варламова заставила отца ответить за то, что сделал. А я заставлю ответить ее.
7
Новичок смотрел в лицо Распорядителя. Если, конечно, можно было назвать лицом белое пятно с двумя темными пятнами глаз и алым ртом, похожим на кровавый порез. Смотрел и думал о том, что сегодня свершится самое знаменательное событие в его жизни.
Словно в подтверждение его мыслей, Распорядитель произнес:
– Сегодня ты станешь одним из нас. – Голос у него был ровный и густой. – Ты понимаешь, что, переступив порог этой комнаты, ты фактически сжег мосты?
– Да, – ответил Новичок, скрывая волнение. – Я понимаю.
– Вот и хорошо.
Распорядитель достал из верхнего ящика стола листок бумаги и протянул ее Новичку, приказав:
– Прочти.
Новичок взял листок и принялся читать. Чтение заняло не больше минуты. Потом он отложил лист и воззрился на Распорядителя.
– Ну? – спокойно спросил тот. – Разделяешь ли ты наши убеждения?
– Целиком и полностью, – ответил Новичок. – Я давно об этом думал. И рад, что нашел вас.
– Если тебе удастся пройти испытание, ты станешь одним из нас. Твоя жизнь переменится. Мы не требуем ни от кого жесткой дисциплины. Так же, как не требуем дружеских отношений. Но, вливаясь в наши ряды, ты ставишь свою жизнь в зависимость от жизней других. И если от тебя понадобится помощь – ты обязан будешь помочь. Ради нашего общего блага. Отдаешь ли ты себе в этом отчет?
– Да, – кивнул Новичок, – отдаю. Я устал быть один. И устал считать себя «белой вороной». Я убежден в своей исключительности и сделаю все, что от меня потребуется. Ради общего блага. Ради таких, как я.
Распорядитель склонил голову в знак понимания.
– Я услышал то, что хотел услышать, – сказал он. – Ты готов для инициации. Пора начинать церемонию.
Увидев множество пылающих свечей, бродяга издал горлом неразборчивый звук и взволнованно сглотнул слюну. Это зрелище не могло не завораживать.
В каждом человеке, даже в самом завзятом атеисте, дремлют религиозные чувства, дремлют, подобно скрытому атавизму, готовому проявить себя, лишь только появится подходящий объект поклонения. И жалкий, пьяный бродяга, который не сразу бы смог вспомнить свое имя, не был исключением.
Распорядитель вел бродягу через большую комнату за руку, и прикосновение чужих пальцев к его руке приводило бродягу в трепет. К нему уже много лет никто не прикасался, кроме таких же грязных и зловонных бродяг, как он сам. Прикосновение чистого человека было чем-то вроде акта доверия, такого трогательного, что у бродяги выступили слезы на глазах.
Шагая за Распорядителем, в окружении других «безликих», он все косился на пылающие свечи, расставленные вдоль стен, и живое тепло, исходившее от них, проникало ему прямо в душу.
Огромный плакат с изображением голого мужика, расставившего руки и ноги, немного сбил бродягу с толку. Но под ним он увидел несколько лампад – настоящих, старинных, потемневших от времени. И подумал, что голый мужик на картине это, наверное, Иисус. Или какой-нибудь святой, которого раздели догола и заставили пошире расставить ноги для шмона. В сердце бродяги поднялось сочувствие и уважение к безымянному святому, который терпел шмон с таким спокойным, не омраченным ни страхом, ни паникой, ни даже ненавистью лицом.
Наконец они остановились. Бродяга поднял взгляд и увидел перед собой огромный крест, сооруженный из двух толстых, очень старых деревянных балок.
– Встань на колени! – приказал Распорядитель.
Бродяга тотчас подчинился и покорно склонил голову. От него смердело, но Распорядитель, находившийся рядом с ним и положивший ему на плечо правую руку, не испытывал отвращения. В конце концов, эта вонь и есть истинный запах человека.
Бомж продолжал стоять на коленях, благоговейно глядя на крест. И тогда Распорядитель заговорил.
– Ты никчемный, грязный бомж, – сказал он спокойным, гулким и низким, голосом. – Но даже твоя ничтожная жизнь может обрести смысл. Ты хочешь, чтобы твоя жизнь обрела смысл?
– Да, – выдавил из себя бродяга пьяным голосом. На глазах у него замерцали слезы. – Хочу.
Он не понял того, что сказал Распорядитель, но уловил интонацию, и интонация эта заставила его сердце забиться сильнее.
Распорядитель заговорил снова.
– Ты – уродливое и неудачное создание, – продолжал он тем же спокойным, гулким голосом. – Тупиковая ветвь эволюции. Но, принеся себя в жертву, ты принесешь большую пользу. Идея без жертв – ничто. Лишь политая кровью праведников идея обретает право на существование. Ты хочешь стать праведником? Хочешь принести себя в жертву?
И вновь бродяга ничего не понял. Но от патетической речи человека, у которого не было лица, глаза его снова подернулись влагой. Да, он хотел, хотел принести себя в жертву. Он попытался сказать это, но его рот, сейчас вдруг заживший, казалось, отдельной от тела и сознания жизнью, произнес другую фразу:
– Ты Бог? Я умер, да? То пойло, которое Кривой притащил с химической свалки, убило меня? Теперь ты хочешь покарать меня за мои грехи?
Безликие переглянулись.
– Ты получишь отпущение всех грехов, если добровольно взойдешь на Голгофу, – сказал Распорядитель и сжал пальцами плечо бродяги. – Готов ли ты к этому?