знакомиться с вами и подружиться. Но вот настал день расставания. Мне надлежало вместе с главнокомандующим возвращаться во Францию. И в тот день Эглантина сказала мне: «Если дом наш будет пуст, когда вы вернетесь, поезжайте в горы, разыщите капитана Лакюзона, моего двоюродного брата, и доверьтесь ему – расскажите все-все без утайки. Он меня очень любит и точно так же полюбит вас и проводит вас ко мне». На том я отбыл. А когда вернулся, несколько дней назад, то увидел, что дом ее действительно опустел. Тогда я вспомнил слова Эглантины. До меня дошли слухи, что вы в Сен-Клоде, и я отправился разыскивать вас там, а повстречал в Лонгшомуа.
– Но почему, – удивился Лакюзон, – ни дядюшка, ни его дочь ничего мне о вас не рассказывали?
– Боже мой, – воскликнул Рауль, – неужто она меня забыла!
– Нет, – возразил капитан, – если Эглантина кому и отдаст свое сердце, то раз и навсегда. Просто дядюшка с кузиной, полагая, что вы француз, не захотели мне признаться, что подружились с французом.
На мгновение воцарилась тишина, потом Лакюзон продолжал:
– Меня много чего беспокоит, Рауль. Вы хорошо все обдумали? Вы богаты и благородны, а Эглантина девушка бедная, не бог весть какого происхождения и обездоленная. К чему вам такая любовь?
– Не понимаю вас, капитан, – живо ответил Рауль. – К чему мне такая любовь? Ну конечно, тут нечего скрывать: я хочу, чтобы Эглантина стала баронессой де Шан-д’Ивер, если вы не считаете меня недостойным породниться с вами.
– Значит, вы просите у меня руки моей кузины?
– Определенно, и я сегодня же попрошу о том и ее отца, если увижу его. А нет – так завтра.
– Отныне, Рауль, – взволнованно проговорил капитан, – вы мне брат! Вам угодно знать, где сейчас Эглантина. И я скажу: она в Сен-Клоде – прячется и сию минуту, пока я разговариваю с вами, конечно, стоит на коленях перед распятием, омывая его слезами, и молит Бога спасти ее отца, который не сегодня завтра умрет.
– Умрет! – в изумлении повторил Рауль. – Кого вы имеете в виду? Кто должен вот-вот умереть?
– Пьер Прост.
– Умрет! – повторил про себя молодой человек. – Но почему? Он что, ранен? Или сражен настолько опасным недугом, что его не спасти и часы его уже сочтены?
– Он не ранен и не болен. Он в заточении. И обречен.
– Обречен!.. За какое же преступление его осудили и каким судом?
– Известно ли вам, что два дня тому Сен-Клод захватил сир де Гебриан со шведами?
– Да, я узнал об этом в Шампаньоле.
– Безоружный, не готовый к нежданному вторжению город не мог защищаться – и был разграблен. Многие досточтимые горожане заплатили жизнью за тщетное сопротивление, других же бросили в темницу. И Пьер Прост, дядюшка мой, оказался в числе последних. Его арестовали как лазутчика – его, живое воплощение лояльности! Его заковали в цепи и бросили в «каменный мешок», в городском монастыре, а завтра утром поведут на казнь.
– Ах! – вскричал Рауль. – Они не посмеют!
Лакюзон пожал плечами.
– Не посмеют? – возразил он. – На площади Людовика XI уже сложили костер. Никто не верит в это нелепое обвинение в шпионаже, все думают, это лишь предлог. Кому-то угодно, чтобы мой дядя умер: он же мне родственник, и его смерть должна устрашить горцев.
– Какая низость! – пробормотал Рауль.
– Да, низость. А от темницы до костра путь не такой уж близкий, как кажется.
– Так вы надеетесь спасти Пьера Проста?
– Эх, если б не надеялся, неужели, думаете, держался бы как ни в чем не бывало? Еще бы, конечно, надеюсь. Не я ли неизменно оказываюсь там, где нужно спасти безвинного и послужить святому делу?
– Возможно, я смогу вам помочь.
– Вы, Рауль?
– Да, я, и если не как франш-контийский барон Рауль де Шан-д’Ивер, то уж по крайней мере как французский офицер Рауль Клеман.
– Каким же образом?
– Я часто виделся с графом де Гебрианом у маркиза де Виллеруа и знаком с ним. Он не знает, что я больше не состою в союзной ему армии. Зато он знает, что генерал некоторым образом мне благоволил и не откажет, если я попрошу его помиловать отца Эглантины.
– Помиловать! – горячо воскликнул Лакюзон. – Просить помилования!.. Умолять!.. Заклинать!.. Склонить голову перед шведом!.. Нет, нет, Рауль, никакого помилования такой-то ценой. Да и дядюшка счел бы, что это слишком дорогая плата за его жизнь. К тому же не на просьбы я уповаю, а на кое-что получше.
– И что вы намерены делать?
– Увидите…
Он снова смолк.
Вскоре двое всадники выехали на возвышенность, откуда их взору открылась великолепная картина, освещенная тусклым светом бледной луны. Перед ними простиралась долина, где лежал город Сен-Клод; на горизонте возвышались вековые ели, венчавшие хребты скал, словно мрачно-зеленые стены, что вздымались вдоль берегов Бьен до вершин Сетмонселя.
Дорога, которой наши путешественники намеревались следовать дальше, тянулась, резко поворачивая, вдоль склона горы Сенкетраль. В глубине долины чернела громада города.
– Рауль, – вдруг спросил Лакюзон, – когда вы думаете вернуть себе имя своих предков?
– Когда отомщу за отца, – ответил молодой человек. – Когда убийца-поджигатель сполна заплатит за кровь и пожар.
– Я ждал такого ответа. Кому же вы намерены мстить?
– Кому? – удивленно переспросил Рауль. – Кому же как не злодею, натворившему столько бед! Кому как не презренному Антиду де Монтегю! Я с огнем и мечом явлюсь к нему в Замок Орла, и вы мне поможете, правда же, брат? Ибо только так я смогу исполнить мой священный долг.
Лакюзон покачал головой.
– Рауль, – сказал он, – я хочу, я обязан отплатить за ваше доверие той же монетой и не могу скрывать от вас правду. Я отдал бы жизнь за вас, случись такая надобность, но вам не стоит рассчитывать на меня, уж коль вы задумали мстить Антиду де Монтегю. Больше того, я буду стоять на его стороне, то есть против вас, а если и не против вас, то, по крайней мере, за него.
– Против меня, брат! Против меня – на его стороне! – вскричал Рауль. – Не может быть!
– И тем не менее это правда.
– Но почему?
– Потому что, когда общая беда нависла над всеми нами, личные разногласия и злоба, сколь бы ужасны ни были их причины, должны быть забыты. Потому что не должно быть врагов среди тех, кто служит одному делу, по крайней мере на то время, пока это дело под угрозой. Потому что теперь Антид де Монтегю, владетель Замка Орла, один из самых пламенных и влиятельных борцов за свободу Франш-Конте. Из числа его вассалов я пополняю свои партизанские отряды. Это он дает нам деньги, провизию и оружие, когда мы лишаемся всего. Это он кормит и оберегает матерей, сестер и дочерей крестьян, взявших в руки оружие. Наконец, там, в замке Орла, расположен главный штаб горцев, где разрабатываются все военные операции. Так что сами видите, Рауль, услуги, которые нам оказывает Антид де Монтегю, действительно огромны, и если для вашего рода этот благородный сеньор злодей, то для меня он святой!
– Понимаю вас и не могу с вами не согласиться, – ответил Рауль. – Я подожду… я буду ждать спокойно и терпеливо, хотя, возможно, долго ждать мне не придется. Придет день, брат, и вы сами отдадите мне этого человека и станете на мою сторону, чтобы его сокрушить, ибо Господь не был бы справедлив, если бы позволил похитителю, поджигателю и убийце и впредь скрываться за личиной вашего верного и преданного союзника. Попомните, капитан, мои слова: тайное чутье подсказывает мне, что Антид де Монтегю подлец и изменник. И еще попомните: однажды я вам это докажу!
Лакюзон хранил молчание.
Он не знал, что ответить на эти слова, исполненные неумолимой, безжалостной логики. К тому же ему показалось весьма сомнительным, что Господь соблаговолил бы воспользоваться этой подлой, преступной рукой, чтобы вершить великие, благородные дела.
В это время двое всадников выехали на берег Бьен, протекающей по дну долины совсем неподалеку от укреплений Сен-Клода.
Лакюзон повернул лошадь налево, оставляя город по правую руку, и вскоре подъехал к опушке густой рощицы, в которую углубился в сопровождении Рауля.
Не успели они проделать под лесным пологом и двадцати пяти шагов, как услышали сухой, металлический скрежет, каким сопровождается зарядка мушкета.
Вслед за тем послышался окрик:
– Стой, кто идет!
– За Сен-Клод и Лакюзона! – откликнулся капитан.
XI. Пара незатейливых куплетов. – Сен-Клод
– А, это вы, капитан! – продолжал тот же голос, что встретил их окриком: «Стой, кто идет!»
Из кустов выбрался франш-контийский партизан, облаченный в тот же костюм, что и предводитель горцев, и схватил под уздцы лошадь своего командира.
– Слезайте, Рауль, – сказал капитан, спешиваясь.
Рауль повиновался, и горец отошел в лес, уводя с собой лошадей.
Лакюзон остановился и спросил своего соратника:
– Есть новости?
– Никаких, капитан.
– А что в городе?
– Шведы с серыми разграбили винные погреба, не обошли и монастырские, опустошали их вечер напролет и сейчас, верно, нарезались до чертиков.
– Хорошо. Ступай.
Затем капитан свернул на дорогу, что вела в Сен-Клод, и на выходе из рощицы обратился к своему спутнику:
– Теперь, Рауль, ни слова! Старайтесь не ступать на гальку и придерживайте шпагу, чтоб не билась о стволы пистолетов. Враг везде и всюду: впереди, сзади – со всех сторон. Малейший шум может спровоцировать пальбу: мы превосходная мишень для мушкетов. Спустимся к реке – надо держаться поближе к ивам, чтоб лунный свет не выдал нас.
Соблюдая все меры предосторожности, о чем предупреждал франш-контиец, они вдвоем вышли к тому месту, где Бьен, несшая свои воды по каменистому руслу, образовывала крутой извив, за которым в ста пятидесяти – ста шестидесяти метрах уже начиналась городская стена. Глубина реки в этом месте была не больше полуфута.
– Стой! – шепнул капитан, остановившись за узловатым стволом огромной ивы и удерживая Рауля за руку рядом с собой.