– Что, дядюшка! – вскричал Лакюзон. – Ими заправлял Черная Маска – этот таинственный, неуловимый тип? Тот самый, за которым я охотился не переставая и все без толку… тот, с которым вы были в ночь на 17 января 1620 года?
– Да, он самый.
– Вы точно это знаете, дядюшка?
– Как и то, что верю в Бога. Я признал его с первого взгляда. По голосу. По жестам. Говорю тебе, это он – сеньор из того замка, куда меня привезли силой, и там, в одном месте на своде, должен остаться отпечаток моей перепачканной кровью ладони. Да и кто, кроме него, может преследовать меня с такой исступленной ненавистью! Кому еще, как не ему, столь горячо хотелось бы стереть в порошок меня, а заодно и страшную тайну, которую я знаю.
– Но тогда, – суть слышно прошептал Лакюзон, поглощенный новой мыслью, что пришла ему в голову, – тогда этот сеньор в черной маске, получается, и есть тот самый тип, о котором мне рассказывал Рауль де Шан-д’Ивер! О, неужели? Нет-нет, не может быть! Это невозможно, ведь Рауль уверяет, что старина Марсель признал в нем сира де Монтегю… а Антид де Монтегю – один из самых рьяных борцов за нашу свободу!.. У меня от всего этого голова идет кругом… О, кто же даст мне ключ ко всем этим темным тайнам! Кто сорвет этот покров! Кто, наконец, столкнет меня лицом к лицу с загадочным негодяем в маске и со шпагой в руке!
После короткого молчания, длившегося не больше одной-двух секунд, капитан уже громче продолжал:
– А что же та вещица, дядюшка, – медальон, который тогда передала вам несчастная мать, – он сохранился у вас?
– Конечно. Я с ним никогда не расставался.
– Где же он?
– У меня на груди, и я тебе его отдам.
Пьер Прост распахнул камзол, сорочку и сорвал с шеи шнурок, на котором висел кожаный мешочек с медальоном внутри.
– Вот, держи, – сказал он, передавая вещицу Лакюзону, – и уж коль мне суждено умереть от руки этого человека, пусть медальон поможет тебе отомстить за меня.
Капитан хотел было что-то сказать – но услышал шум, и слова застыли у него на устах.
Час уже прошел, и шведские солдаты вернулись в «каменный мешок» за монахом.
– Прощай, и, уж наверно, навсегда! – проговорил Пьер Прост, горячо обнимая племянника.
– А я, дядюшка, – быстро прошептал молодой человек, пока открывалась тяжелая, кованая дверь, – я говорю вам: до скорой встречи! Надейтесь же, надейтесь!
С этими словами он накинул на голову капюшон рясы и снова скрыл лицо.
Вошли шведы.
– Надейтесь, брат мой! – уже громко повторил капитан в третий раз. – Да умиротворит Господь вашу душу!
И он последовал за двумя стражниками.
Когда он покидал аббатство, монастырский колокол пробил пять часов утра. Хотя рассвет только-только занимался, на площади Людовика XI, вокруг костра, воздвигнутого накануне, уже собралась толпа взволнованных зевак. Все спешили занять лучшие места на предстоящем скорбном спектакле, который жителям Сен-Клода бесплатно давало пресловутое военное правосудие под давлением неумолимой воли таинственного человека в черной маске.
Среди толпы, тут и там шныряли горцы из партизанских отрядов Лакюзона. Они переоделись до неузнаваемости и надежно спрятали оружие под своими «маскарадными» нарядами.
Капитан, проходя мимо, узнавал каждого из них в лицо, но ни с одним не обменялся ни словом, ни жестом. Он поспешил вернуться в приземистый домишко на главной улице, где его ждали полковник Варроз, преподобный Маркиз, Рауль де Шан-д’Ивер и предобрейший брат Мало, так радевший за сохранность монастырской казны и старых добрых вин из монастырских подвалов.
Прибавим, что после ухода капитана наш монах так и не проснулся, хотя все это время его жизнь висела на волоске. Так же, впрочем, как и жизнь Лакюзона, которому он отдал свою рясу и пропуск, и брат Мало это знал.
История рассказывает нам о необузданной выходке Тюренна[31], который накануне битвы спал на пушечном лафете. Или, может, мы вправе заключить, что верный служитель Господа повел себя не менее героически, чем «победитель» при Мальпаке[32]?
Впрочем, мы предоставим читателю право решить этот вопрос самому.
XV. Эглантина
Когда, постучав трижды в дверь и ответив паролем на вопрос полковника Варроза «кто там?», капитан в монашеском облачении вошел в низенькую комнату, Маркиз, Варроз и Рауль не смогли сдержать радостного возгласа, от которого добрый брат Мало тут же проснулся.
Сон, скажем прямо, заставил нашего монаха позабыть обо всем.
– Что, уже заутреня? – пролепетал он, протирая глаза. – А по мне, так вроде рановато еще… Все торопишься, братец мой пономарь.
– Ну как, Жан-Клод? – оживленно спросил преподобный Маркиз.
Капитан вместо ответа приложил палец к губам, показывая взглядом на Мало. Будто желая тем самым сказать: «Ни слова, не при монахе же…»
Затем, обращаясь уже к святому отцу, он прибавил:
– Еще раз благодарю вас, брат мой, вы оказали всем нам великую услугу, и мы этого никогда не забудем, уж поверьте! А теперь забирайте назад вашу рясу и возвращайтесь без оглядки в ратушу. Ваш настоятель, верно, уже волнуется, что вас так долго нет. И позвольте дать вам один добрый совет, последовав которому вы точно не раскаетесь.
– К советам завсегда стоит прислушиваться, особенно к добрым, – ответил монах. – Так я слушаю вас, капитан, и мотаю на ус.
– Что ж, брат мой, запритесь поскорей на все замки и запоры да не вздумайте любопытства ради, на свое несчастье, объявиться нынче утром на площади Людовика XI, чтобы поглазеть на казнь Пьера Проста.
– Довольно, капитан, имеющий уши да услышит. Я за дверь ни ногой, и носа не высуну, а ежели все сладится, чего я желаю, то я уж от души гряну «Gaudeamus igitur!..»[33]
С этими словами брат Мало переоблачился в свою рясу, нахлобучил капюшон и, откланявшись, покинул дом на главной улице.
Как только за ним закрылась дверь, преподобный Маркиз воскликнул:
– Ты виделся с дядей?
– Да, я ему все рассказал, так что он ждет нас и надеется оказаться на свободе.
– И не напрасно, – подтвердил Варроз.
– Э, – спросил священник, – а что за тайну он хотел тебе поведать?
– Она касается всех нас, – ответил капитан, – и, думаю, поможет нам выйти на след чудовищной измены.
– Измены? – переспросил Маркиз.
– Да, ибо скоро мы точно узнаем, что за злой гений скрывается за черной маской.
– Ах, – в крайнем удивлении промолвил священник, – так, значит, дядя говорил с тобой о Черной Маске?
– И он рассказал мне достаточно, чтобы я убедился в одном: этот человек, этот презренный негодяй, ради какой-то тайной корысти снюхавшийся с нашими врагами, – один из именитейших сеньоров в здешних краях.
– Так кто же он, этот сеньор?
– Скоро узнаем, преподобный Маркиз. Узнаем, клянусь!
– У тебя есть доказательства, подозрения?
– Подозрений нет, зато есть доказательства.
– Какие?
– Слушайте!
Коротко пересказав изумленным, не на шутку встревоженным товарищам слова Пьера Проста и показав им медальон, украшенный бриллиантовой розой, Лакюзон сорвал железную цепочку, обрамлявшую его шляпу, прицепил к ней медальон, повесил его себе на шею и с чувством прибавил:
– Пусть эта вещица сверкает на моей груди до тех пор, пока я не отыщу след бедной женщины, которой когда-то принадлежала эта роза, и, если понадобится, я обыщу все замки в трех округах, пока на своде в одном из них не найду след окровавленной ладони.
– В таком случае, – с глубочайшим волнением проговорил Рауль де Шан-д’Ивер, – отправляйтесь в Замок Орла. Там и найдете то, что ищете.
– Что! – в один голос вскричали полковник Варроз и преподобный Маркиз. – Вы обвиняете Антида де Монтегю?
– Да, – отвечал Рауль, – и капитан Лакюзон скажет вам – почему.
– Рауль, – резко заметил Лакюзон, – глядите! Нынче ночью вы рассказали мне о постылых злодеяниях, совершенных против сира де Миребэля и его дочери, против вашего отца и вас самого, и вы считаете, что их зачинщиком был владетель Замка Орла. Так вот, я признаю, что ваши тяжкие подозрения действительно могут быть правдой. Но я сказал вам, и вы, конечно, это помните, что сегодня Антид де Монтегю стал самым твердым оплотом нашей борьбы за свободу. Когда-то, не исключаю, ревность, жажда мести и могли толкнуть владетеля Замка Орла на неблагонравные поступки, но за это он ответит сполна перед Богом. И если двадцать лет тому человеком в черной маске был Антид де Монтегю, то будьте уверены, как и мы, что сегодня под такой же маской скрывается совсем другой человек. И я призываю в свидетели преподобного Маркиза и полконика Варроза…
– Что до меня, – ответил Варроз, – я думаю и скажу то же, что и Жан-Клод.
– А я, – в свою очередь вставил преподобный Маркиз, – замечу, что патриотические настроения Антида де Монтегю и его преданность нашему делу не подлежат ни малейшему сомнению.
– И что вы на это ответите, Рауль? – спросил Лакюзон.
– Только одно, капитан, и я вам уже это говорил нынче ночью: я подожду.
После его слов наступило долгое молчание.
Наконец его нарушил Лакюзон:
– Который час?
– Только что пробило шесть, – ответил священник.
– В таком случае, – сказал капитан, – у нас еще есть время обсудить и другие дела. Быть может, они не столь великие, как судьба нашей земли, но и не менее важные. А поговорить я хочу об Эглантине.
Рауль де Шан-д’Ивер смекнул, что вопрос касается и его тоже, – он вздрогнул, щеки и лоб его на мгновение покрылись ярким румянцем.
Лакюзон был единственным, кто заметил его взволнованность, и, обращаясь к Варрозу с Маркизом, продолжал:
– Не кажется ли вам, что именно сейчас необходимо и полезно открыть Эглантине тайну ее рождения? И, поскольку у нее нет родни, не будет ли благородно и своевременно сказать ей, что мы с нею не родственники – что тот, кого она почитала за родного отца, и тот, кого считала своим братом, чужие ей люди?