Все, казалось бы, должно было закончиться без кровопролития.
И тут прогремел выстрел.
Капитан обернулся. Пьер Прост, потеряв опору, упал, обливаясь кровью, бившей из смертельной раны у него на груди.
Он простер слабеющую руку в сторону балкона, и губы его едва различимо прошептали:
– Это он… он…Черная Маска…
Лакюзон, вздрогнув, поднял глаза. Таинственный незнакомец медленно убирал за пояс дымящийся пистолет. Пьер Прост был мертв.
Капитан воздел руку над его безжизненным телом.
– Брат отца моего, ты будешь отмщен! – проговорил он.
Потом дрожащим от ярости голосом, подобным гласу трубы Судного дня, он прокричал:
– Измена! Ко мне, франшконтийцы! Лакюзон! Лакюзон и месть!..
Бросив свой боевой, призывный клич, капитан, вместе с Гарба, Железной Ногой и двумя или тремя партизанами кинулся к монастырским воротам – прямиком на лестницу, что вела на балкон, где все еще стояли Черная Маска и граф де Гебриан.
В эту же секунду две сотни шведов, пронзенные ножами горцев, рухнули, как подкошенные. Их товарищи, которыми командовал Лепинассу и которые рассеялись в толпе, пытались снова собраться вместе; они палили из пистолетов и мушкетов и кричали:
– Шведы, шведы, сюда!..
Все разом смешалось. А Лепинассу меж тем как сквозь землю провалился.
Через несколько мгновений площадь Людовика XI являла собой ужасное, поистине устрашающее зрелище. Здесь развернулась не обычная стычка солдат, сошедшихся под разными знаменами, а рукопашный бой, схватка один на один, когда превосходство зачастую зависит не столько от силы, сколько от храбрости и ловкости. Коротко говоря, горцы брали верх.
К тому же знаменитый посвист Лакюзона, красная мантия преподобного Маркиза, вызывавшая, как мы уже говорили, везде и всюду таинственный, суеверный трепет, смерть Пьера Проста, не казненного, а убитого, – все это ввергло шведов в неописуемый ужас. И они дрогнули еще до боя.
Однако эти доблестные воины – солдаты и наемники – были и решительны, и храбры; да и потом, зная, что им не стоит ждать милости от своих заклятых врагов, они не желали, чтобы им без сопротивления перерезали глотки, как баранам. Ну а раз им было суждено умереть, то жизнь свою они решили отдать за дорогую цену.
С полдюжины горцев окружило преподобного Маркиза, который, стоя чуть ли не на коленях, держал на руках безжизненное тело Пьера Проста.
Полковник Варроз, метавшийся в самой гуще врагов, точно гомеровский герой, вращал своей длинной шпагой с неистовой силой, и каждый ее удар приходился в цель.
Вскоре это уже была не схватка, а настоящая бойня. Бежать шведам было некуда: двойной частокол обнаженных шпаг преграждал оба выхода с площади Людовика XI. Сломленные численным превосходством и неудержимым натиском горцев, они падали один за другим, а победители, опьяненные льющейся кровью и лютой ненавистью, крушили все вокруг, вымещая свой пыл даже на трупах, когда не осталось живых врагов.
Все произошло меньше чем за десять минут.
Лакюзон с горсткой товарищей оказался у высоких ворот с гербом и свистнул своим знаменитым посвистом. Горцы перестали рубить налево и направо и поспешили на его зов.
– Ну что? – спросил его Варроз, вытирая окровавленную шпагу, изрядно затупившуюся о черепа, которые она раскалывала без всякой жалости. – Где Черная Маска?
– Бежал, трус! – гневно ответил капитан. – Бежал и запер за собой ворота. А покуда мы их высаживали, он успел улизнуть из аббатства. Но я найду его, клянусь честью! Да-да, найду, и тогда…
Он не договорил.
– Тихо! – резко бросил полковник. – Слышишь?
Лакюзон прислушался.
С главной улицы донесся какой-то гомон: крики отчаяния, ровный солдатский шаг, звон оружия и барабанная дробь – сигнал к бою.
В то же время один из горцев, охранявших расчищенный от шведов выход с площади, подбежав к Лакюзону, сказал:
– Капитан, шведы и серые на подходе!
Это Лепинассу, воспользовавшись первыми минутами сумятицы и общего смятения, бежал из монастыря через внутренние галереи за подмогой. И вот теперь вернулся – и не один.
– Шведы! Серые! – повторил Лакюзон. – Тем лучше, ребята. К бою! К бою! Я обещал дяде пышные похороны. Помогите же мне исполнить обещание! Всем заряжать оружие! Построиться в три шеренги! И ждать!
Горцы подчинились, исполнив приказ с восхитительной, благоразумной поспешностью, которая всегда была свойственна партизанам-горцам. Эта тройная шеренга выросла неодолимой преградой между преподобным Маркизом и наступающим неприятельским войском.
Лакюзон встал справа от шеренги. Варроз – слева.
Наступила долгая, глубокая тишина. Люди Лакюзона вскинули мушкеты на плечо, как охотники, изготовившиеся к стрельбе.
И вот на площадь бодро, но беспорядочно высыпала колонна шведов и серых.
Лакюзон подпустил ее на расстояние мушкетного выстрела и свистнул, дав сигнал открыть шквальный огонь.
Горцы, подобно вандейцам[37] в 1793 году, хорошенько целились, прежде чем стрелять, и редко били мимо. Первая вражеская шеренга была сметена. Вторая устояла под неплотным огнем, но отступила, – вслед за тем густые клубы дыма окутали площадь, раненых и убитых.
– Перезаряжай! – крикнул Лакюзон. – Обождем немного…
Утренний ветерок разогнал дымное облако, скрывшее сражающихся; шведские барабаны снова дали сигнал к бою – и вражеская колонна заняла оставленные позиции.
Но вместо повторного сигнала «огонь!» капитан издал яростный клич и в одиночку ринулся вперед.
Мгновение назад он заметил во главе первой неприятельской шеренги Лепинассу – одного, с непомерно длинной рапирой в огромной ручище… рапирой, больше похожей на тяжеленный меч, каким орудовали в бою наши предки, держа его обеими руками, и какой в наши дни поднимет, и то с трудом, не всякий крепыш.
Горцы – с одной стороны и шведы с серыми – с другой было бросились на выручку своим командирам. Но тут же, будто по обоюдному согласию, остановились, не иначе как решив стать простыми зрителями скорого поединка.
В те времена, как известно, командиры противоборствующих сторон нередко сходились в поединке, давая своим воинам передышку и возможность стать свидетелями своеобразной рыцарской схватки, в которой показывали доблесть и умение наносить противнику ловкие, сокрушительные удары.
Оружием Лепинассу служила рапира, который он размахивал над головой, короткий кинжал с острым треугольным клинком и пара пистолетов.
У капитана была только шпага. Пистолеты он уже успел разрядить, а кинжал – сломать, когда пытался открыть ворота, захлопнувшиеся за Черной Маской, так что проку от клинка не было никакого.
Лакюзон кинулся на Лепинассу с криком:
– Мерзавец… разбойник… мародер… дважды изменник и трус! Может, ты и сейчас решил дать тягу, как давеча ночью в Лонгшомуа?
– Ежели я и дам тягу, ты это увидишь, – отвечал великан. – А когда увидишь, никому уже не расскажешь.
Свои слова он подкрепил таким страшным ударом рапиры, что капитан неминуемо пал бы замертво, ибо никакая защита не могла остановить или хотя бы замедлить падение увесистого клинка.
Лакюзона спасла только несравненная проницательность и гибкость.
Рапира Лепинассу не успела обрушиться ему на голову: капитан, резко отпрянув в сторону, ушел из-под удара – рапира рубанула пустоту, и покуда великан снова собирался с силами, его противник стремительным уколом пронзил ему левую руку – из раны брызнула кровь, обагряя рукав его серого камзола.
– Если так и дальше дело пойдет, я мигом перекрашу в красный цвет твой камзол заодно с портками! – бросил Лакюзон, занимая оборонительную позицию. – И будут они у тебя покраше мантии преподобного Маркиза. Я изрешечу тебя, как шумовку у наших добрых хозяюшек.
– Давай, попробуй! – огрызнулся Лепинассу, скрежетнув зубами. – Ну же, давай!
Пользуясь своим гигантским ростом и неимоверной силищей, помноженной на бешеную ярость, он нанес Лакюзону несколько прямых и боковых ударов подряд – справа налево и слева направо, и с такой стремительностью, что за движениями его оружия, незримо рассекавшего воздух, было не углядеть.
Капитан, даже не пытавшийся отражать его выпады, то и дело уклонялся от кружащей в воздухе рапиры, и этом наносил неприятелю ответные удары, с каждым разом все более точные. Его вытянутая правая рука, сведенная, как пружина, становилась все тверже, его шпага разила, точно молния – и вот уже новое кровавое пятно расходилось на сером камзоле противника.
Лепинасу прикусил язык – только беспрестанно скрежетал плотно сжатыми зубами; из его груди вместе с прерывистым дыханием вырывались приглушенные завывания.
Усталость брала свое.
Лакюзон хотел одним разом покончить с уродливым предводителем серых, верным прихвостнем Черной Маски, и, улучив мгновение, когда Лепинассу замешкался, поднимая рапиру, он нанес ему прямой удар в грудь.
Впрочем, выпад был преждевременный – капитан поступил неосмотрительно: удар достиг цели, но рана оказалась не очень глубокой – великан устоял на ногах и, ударив в ответ рапирой по шпаге капитана, сломал ее, как будто она была стеклянная.
Лакюзон остался без оружия.
Шведы победоносно закричали – горцы вторили им криком отчаяния и ужаса.
Варроз, Гарба, Железная Нога и другие хотели было броситься на выручку своему капитану, но они все равно бы не успели, если бы Лакюзон, изловчившись непостижимым образом, вдруг не обратил преимущество Лепинассу в свою пользу.
Отшвырнув подальше бесполезный обломок шпаги, обломившейся всего в паре дюймов от крестообразного эфеса, он ринулся на великана, обхватил его руками за пояс, а ногами – за бедра и попытался повалить наземь.
Лепинассу, не ждавший столь внезапной атаки, тоже отбросил рапиру: теперь он уже не мог ею воспользоваться. Разбойник понимал: на новом этапе его схватки с горцем – схватки, которая должна закончиться смертью одного из них – ему остается рассчитывать только на свою поистине бычью силу. Случись ему прямо сейчас выхватить кинжал или пистолет, он запросто прострелил бы Лакюзону голову или вонзил бы клинок ему меж лопаток по самую рукоять. Но кинжал с пистолетами торчали у него за поясом,