В гостиную вошел тот же слуга, что привел пленницу сюда с час назад.
– Проводите девушку, – велел ему Антид, – да проследите, чтобы двери в ее покои были накрепко закрыты. Вы отвечаете за нее головой. Ступайте!
Потом, обращаясь к Маги, он прибавил:
– Останьтесь. Может статься, что очень скоро вы мне понадобитесь.
IX. Женская половина
Наши читатели не забыли – по крайней мере, мы на это надеемся, что, оставив на Водосборном дворе телегу с сеном, которую он доставил в замок, Гарба, вместе с волами, отбыл восвояси, звонко напевая свою песенку:
Над зелеными полями жаворóнок
Крылышками машет и поет: люблю!
В роще славка гомонит спросонок,
Все порхает да свстит: фью-фью!
Вот и мы, как ласточки, с тобой,
Аки горлицы, томимые тоской:
Любви не ведом благостный покой.
Вслед за тем, покуда он спускался по откосу в долину, голос его и песенка мало-помалу стихали и в конце концов смолкли совсем.
Давайте же, с вашего позволения, вернемся на Водосборный двор. Его уже покинули и стража, и слуги, которые один за другим отправились сначала ужинать, а потом спать, так что на том дворе теперь царили мертвая тишина и непроглядная темень.
Прошло два часа, и за это время не было слышно ни единого шороха, ни звука.
Потом на телеге с сеном произошло то, что обычно происходит в чистом поле, когда из своей подземной норки на поверхность вылезает крот. Высушенная трава сперва чуть зашевелилась, затем будто вспучилась, из нее показалась голова, потом плечи, одно за другим, и вот из копны сена, в которой он таился до сих пор, выбрался человек, однако прежде он удостоверился, что его никто не видит и не слышит.
Какое-то время он сидел неподвижно на верхушке копны, а следом за тем соскользнул вниз и принялся разминать руки и ноги, утратившие гибкость за долгое время, что он провел без движения.
Наши читатели наверняка уже давно догадались, что именно таким дерзким способом Лакюзон и проник в Замок Орла. Во мраке на темном платье капитана мерцали три отблеска: во-первых – от бриллиантовой розы на медальоне, который он носил на шее на железной цепочке и с которым не расставался с той кинуты, когда этот медальон передал ему Пьер Прост в подвале Сен-Клодского аббатства; и – рукоятки заткнутых за пояс пистолетов.
Два окна гостиной, где в это время находился хозяин замка, выходили на Водосборный двор.
Сначала капитан удивился, увидев, что эти окна освещены, и подумал: может, осторожности ради прежде чем что-то предпринимать, ему стоит подождать, пока Антид де Монтегю не уляжется в постель и не уснет.
Но сеньор мог бодрствовать еще долго: ведь было только десять часов вечера, – и Лакюзон решил действовать немедленно.
Отношения, связывавшие предводителя горских партизан с графом де Монтегю, заставляли капитана не раз бывать в замке Орла, и расположение комнат он в основном знал неплохо. Он был убежден – и не без основания, – что Эглантину держат в женской половине замка, поэтому, определившись получше на месте и дав глазам привыкнуть к темноте, он направился к полуразвалившейся дверце, о которой мы уже упоминали, когда с некоторыми подробностями рассказывали о внутреннем устройстве замка.
Эту дверцу он отыскал без труда и, удостоверившись, что ее доски и впрямь трухлявые и шатаются, достал кинжал и попытался бесшумно их раздвинуть, чтобы получился узкий проем. Поначалу дело спорилось. Поверхность двери, изъеденная плесенью и полчищами прожорливых насекомых, легко поддавалась острию кинжала, но когда клинок добрался до сердцевины дерева, работать стало труднее – и в конце концов капитану, к глубокому его сожалению, пришлось признать, что эдак он и за всю ночь не управится. О том же, чтобы сбить замок, нечего было и думать. Тем более что он был врезан в дверь, а его крепкие задвижки наверняка глубоко уходили в камень.
Обескураженный неожиданно возникшим препятствием, капитан отступил на несколько шагов назад и стал пристально осматривать мрачный фасад здания в надежде найти хоть какую-нибудь лазейку, чтобы проникнуть внутрь.
Но, как мы знаем, на Водосборный двор выходила задняя стена дома – так называемой женской половины. И Лакюзон разглядел на ней лишь узкие отверстия: они располагались слишком высоко и к тому же были забраны тяжелыми крестообразными решетками.
– Боже мой, – прошептал он, хлопнув себя по лбу, словно для того, чтобы вышибить из головы хоть какую-то мысль, – неужели я напрасно забрался в логово зверя? Неужто мне никак не добраться до бедной девочки, ради которой я готов отдать свою жизнь?
И он принялся мерить неспешными шагами пространство вдоль стен, обступавших двор, словно ища в них выход, который не мог придумать сам.
Вдруг он наткнулся на нижнюю ступеньку лесенки, что вела на земляную насыпь.
– Ах, – чуть ли не в полный голос вскричал Лакюзон, – совсем забыл!.. Какой же я дурак!
И он мгновенно взлетел по ступенькам вверх.
Здесь, прямо на уровне насыпи, дорогу ему перегородила решетка. Она была заперта, но в замке торчал ключ, и, чтобы отпереть замок, Лакюзону нужно было всего лишь просунуть руку сквозь решетку. Ржавые петли жалобно скрипнули, издав звук, похожий на заунывный крик орлана. Этот неожиданный шум, вдруг вспоровший тишину, вполне мог поднять на ноги вооруженную стражу – и капитану пришел бы конец.
Лакюзон положил руки на рукоятки пистолетов и стал ждать.
Но никто не появился.
Через несколько мгновений капитан медленно, глядя в оба, выбрался на насыпь, рискуя наткнуться на стволы деревьев, которые едва различал в темноте, и вскоре беспрепятственно добрался до второй решетки.
Она оказалась открыта.
Капитан прошел через проем, благодаря Бога за нерадивость слуг, и оказался на пятачке, ограниченном с одной стороны господским особняком, а с другой – женским домом.
Одно из окон первого этажа этого дома было распахнуто настежь, несмотря на сильную стужу, – за окном, внутри, мерцал слабый свет.
«Она, должно быть, там, – подумал Лакюзон, – и ждет не дождется помощи».
Исполнившись при этой мысли смелости и надежды, он направился к главной двери, говоря себе – хоть бы снаружи в дверях, если они окажутся заперты, был ключ. Если же ключа в замке не будет, он подкрадется к окну и привлечет внимание Эглантины песенкой горцев, которую она хорошо знала и любила напевать.
Подойдя к двери, он с волнением и даже глубокой растерянностью обнаружил, что передняя дверь открыта. На верхней площадке лестницы, расположенной прямо напротив, мерцал свет, который был виден снаружи. Дверь в комнату первого этажа также оказалась открытой.
«Что это значит? – удивился Лакюзон. – Разве так владетелю Замка Орла пристало охранять своих пленников?.. А может, Эглантины здесь уже нет… или я опоздал?»
Ему и в голову не могло прийти, что старуха Маги его провела или сама дала маху. Во всяком случае, девушка, возможно, находилась в какой-нибудь дальней комнате женской половины. Возможно даже, что в открытой и освещенной комнате, на верхней площадке лестницы, затаилась стража…
Эти догадки, такие разные, казались ему если не верными, то по крайней мере допустимыми. Лакюзон хотел как можно скорее выяснить что к чему. Затаив дыхание, стараясь заглушать шум своих шагов и придерживая левой рукой эфес шпаги, чтобы случаем не задеть ею о стену, он двинулся вверх по лестнице, опираясь правой рукой на железные перила и останавливаясь на каждой ступеньке. Капитан напряг слух, чтобы быть готовым к защите при малейшей опасности и избежать любой неожиданности.
Кругом стояла все та же мертвая тишина – такое впечатление, что в доме не было ни души.
Лакюзон поднимался все выше – свет становился ярче и выглядел уже как блестящий круг на верхней площадке лестницы.
Молодой человек ступил в этот круг света. И снова остановился. Вокруг – по-прежнему тихо и никакого движения…
Он прошел дальше, приблизился к двери, прислонился к дверному косяку и медленно вытянул шею так, чтобы одним взглядом охватить комнату.
Там было пусто.
Лакюзон переступил через порог.
Обстановка комнаты, в которой он оказался, когда-то была роскошной, но со временем из-за плохого ухода от прежнего великолепия не осталось и следа.
Фрески с фигурами, покрывавшие стены, облупились и свисали тут и там лохмотьями, которыми голытьба обычно завешивает окна своих убогих лачуг в бедняцких кварталах больших городов. Моль изъела до самого основания некогда восхитительные, красочные, тончайшего плетения шерстяные ковры. Та же печальная участь постигла и обшивку кресел: она превратилась в тряпье.
Большая кровать с витыми колонками, под балдахином, увенчанным резным гербом Монтегю и Водри, тоже была источена червами и грозила вот-вот развалиться. Занавес из восточной шелковой камчатой ткани, некогда скрывавший ее, давно поблек и выцвел.
В очаге догорали последние уголья.
Рядом с камином помещались кресло и стол. На столе стояла маленькая, мерцавшая на сквозняке лампа – ее свет падал на раскрытую Библию.
Библия стала откровением для капитана.
Только Эглантина из всех гостей Замка Орла могла искать на страницах этой самой святой из всех книг силу и утешение, в которых девушка так нуждалась. Впрочем, этой мысли почти тотчас же нашлось подтверждение. Капитан заметил на ковре нечто похожее на драповую накидку – и тут же узнал ее. Он поднял ее. Это был его собственный плащ, в который, как ему помнилось, он сам закутал Эглантину, когда выносил ее из охваченной огнем лачуги в Пуайа.
Сомнений быть не могло – девушку держали в этой комнате. Вероятно, она покинула ее совсем недавно, поскольку ни огонь в камине, ни лампа не успели догореть…
Но где же сама девушка?
Капитану оставалось только думать да гадать.
Как мы знаем, в это самое время Эглантина находилась рядом с Антидом де Монтегю, и состоявшийся меж ними разговор мы привели в предыдущих главах.