– В плен кого-нибудь взяли?
– Да, капитан.
– Среди пленных есть важные офицеры?
– Есть один, капитан.
– Кто же он?
– Маркиз де Фекьер.
– Монсеньор, – обратился к кардиналу преподобный Маркиз, – а что сталось с господами де Лонгвилем и де Виллеруа?
– Они покинули замок одновременно с графом де Гебрианом и сиром де Монтегю.
– Гарба, – сказал Лакюзон, – приведи-ка сюда маркиза де Фекьера!
Оридинарец мигом скрылся.
– Монсеньор кардинал, – продолжал капитан, – войска, что идут вам на выручку, слишком поторопились и не подумали о ваших интересах. Сожалею.
– Что вы хотите этим сказать, капитан?
– Я хочу сказать, монсеньор, что вы наш единственный заложник и, чтобы нам здесь ничто не угрожало, раз путь к отступлению отрезан, придется вам остаться у нас в плену.
Маркиз вскинул руку, собираясь прервать Лакюзона, но тот не дал ему времени.
– Отец мой, – воскликнул он, – не забывайте, я в ответе за пять сотен человек, что пришли со мной!.. Помните, минута слабости, малейшая оплошность может погубить не только нас, но и их заодно. Вы все еще пребываете во власти рыцарского благородства, и я снимаю перед вами шляпу, но разделить ваше благородство не могу. Потом, вы останетесь с его преосвященством – и ему рядом с вами будет не страшна никакая угроза… Мы солдаты, а не душегубы.
– Капитан Лакюзон, – молвил Ришелье, – я ничего не боюсь и загодя знаю – вы не поступите недостойно или бесчестно, а посему мне нечего опасаться.
– И вы правы, монсеньор…
В часовню вернулся Гарба – с собой он привел маркиза де Фекьера.
– Монсеньор, – продолжал капитан, – соблаговолите распорядиться, чтобы господин де Фекьер передал приказ войскам, подоспевшим к вам на выручку: стать лагерем вокруг замка в том месте, где они сейчас находятся. Это нужно сделать до того, как нас возьмут в осаду.
– Вы слышали, генерал? – спросил министр.
– Да, монсеньор.
– Тогда ступайте. Как видите, теперь не я здесь распоряжаюсь.
– Генерал, – прибавил Лакюзон, – не угодно ли вам будет вернуться в замок после того, как вы выполните данное вам поручение? По всей вероятности, Его преосвященству ваши услуги еще могут понадобиться.
– Я вернусь, – обещал француз.
– Зачем, – спросил преподобный Маркиз после ухода господина де Фекьера, – зачем тебе нужно, чтобы их войска стали лагерем вокруг замка? Надобно было отослать их обратно на квартиры. Разве мы не отходим нынче же ночью?
– Нет.
– Почему же?
– Я не хочу, чтобы наш отход походил на бегство. Мы уйдем из Блетрана среди бела дня, и наши пятьсот бойцов победоносно пройдут через пятнадцатитысячные ряды французов, которые при этом возьмут на караул.
– Но это же огромный риск!
– Никакого риска.
– И какой у тебя план?
– Узнаете, когда придет срок.
Маркиз не настаивал.
– Монсеньор, – продолжал Лакюзон, обращаясь к кардиналу, – ничто не мешает вам вернуться к себе в покои и отдохнуть, поскольку отдых вам сейчас просто необходим. А я, с вашего позволения, имел бы честь прислуживать вам ночью в качестве камердинера.
– Отдохнуть я согласен, мессир, – ответил Ришелье с несколько натянутой улыбкой, – а от ваших услуг откажусь. Столь доблестной руке, как ваша, не пристало опускаться до обыденных забот.
Министр вернулся к себе в спальню и бросился на кровать – скорее для того, чтобы обрести хотя бы с виду глубокий покой, которого не было у него в душе, чем попробовать забыться сном, который, в чем Ришелье был совершенно уверен, к нему не придет. Лакюзон, Железная Нога и Гарба встали у трех выходов из спальни, не желая доверить охрану именитого пленника никому другому.
Французские войска в точности исполнили приказ, переданный через де Фекьера, и маркиз, верный своему слову, возвратился в замок.
Остаток ночи прошел в полном спокойствии – можно было подумать, что хозяева в Блетранском замке не поменялись.
Наконец наступило утро.
Капитан взбежал на крепостную стену, перепоручив Пехотинцу охранять дверь в покои кардинала вместо себя.
Три неприятельских армейских корпуса расположились лагерем посреди равнины на обширном пространстве с севера, юга и запада.
Лакюзон перевел взгляд на свой небольшой отряд, сгрудившийся на эспланаде. В сравнении с неприятельскими силами пятьсот горцев были каплей в море!..
Капитан загадочно улыбнулся – в глазах его полыхнул торжествующий огонь. «Ах, – проговорил он, – диво-то, диво! Еще никому на свете не случалось видеть такое!..» Потом он вернулся в замок и постучал к Ришелье.
Кардинал был уже на ногах и преспокойно беседовал с преподобным Маркизом и господином де Фекьером.
– Итак, капитан, – полюбопытствовал он, – чем порадуете?
– Монсеньор, – отвечал Лакюзон, – пришло время уходить, и я с глубоким сожалением принужден сообщить, что вашему преосвященству придется послужить нам живым щитом при отходе, в точности как если бы мы шли в наступление.
– Хорошо, капитан, я повинуюсь праву сильного… Dura lex, sed lex[72]!
– Монсеньор, – продолжал молодой командир, – нужно, чтобы маркиз де Фекьер передал от вашего имени новые приказы французскому войску… нужно, чтобы оно выстроилось в две шеренги от Блетрана до Монморо и чтобы между шеренгами был промежуток пятьсот шагов… Мы пройдем через строй ваших солдат с высоко поднятой головой и спокойным сердцем, поскольку вы пойдете с нами и я буду иметь честь поддерживать вас за руку, чтобы ни одному французу невзначай не взбрело в голову выхватить шпагу из ножен при виде того, как мы с вами шествуем вместе, – министр французского короля и предводитель горцев.
Слушая Лакюзона, кардинал побледнел – по его невольно задрожавшим ресницам и ноздрям нетрудно было догадаться, что он не на шутку испугался. Оно и понятно: его непомерной гордыне нанесли глубокую, болезненную рану.
– Вы требуете слишком многого, капитан! – наконец промолвил он. – Но приходится смириться. Ведь не случайно еще в эпоху Древнего Рима один вещий голос выкрикнул два истинно верных слова: Vae victis – горе побежденным!
– Господин кардинал, – продолжал меж тем молодой человек. – Как только мы минуем строй французского войска, вы будете свободны.
– А какие тому будут гарантии?
– Мое слово! – гордо воскликнул Лакюзон.
– Идите, господин де Фекьер, – распорядился кардинал. – И передайте офицерам слово в слово все, что вы только что слышали, а офицеры в свою очередь пусть передадут это солдатам.
Меньше чем через час приказы Ришелье, а если быть ближе к истине – приказы Лакюзона, были выполнены точь-в-точь: французские войска, выстроившись в две шеренги, образовали длинный-длинный коридор, уходивший за горизонт. И это – невзирая на ропот и возгласы возмущения, раскатившиеся по рядам французов, едва они заслышали новое требование предводителя горцев.
Но в конце концов пришлось смириться и умолкнуть! Пришлось, как выразился сам министр, подчиниться закону сильнейшего – и Ришелье-пленник вверил свою жизнь горстке людей, которые и сами выглядели пленниками в окружении целой армии.
Маркиз де Фекьер, вернувшись, объявил, что все готово.
– Монсеньор, – сказал Лакюзон, – я жду ваших распоряжений.
Губы у Ришелье искривились в горькой ухмылке.
– Моих распоряжений? – переспросил он.
Потом прибавил:
– Тогда в путь!
Через несколько мгновений открылись крепостные ворота и опустился мост, выпуская горцев из замка.
Первым выдвинулся передовой отряд в сотню человек во главе с Раулем де Шан-д’Ивером и шедшим вперед Гарба, трубившим в горн торжественный отход. Три сотни человек следовали за авангардом, образуя своего рода эскорт Ришелье, который шел между Лакюзоном и Маркизом, – головы у обоих были обнажены. Оставшаяся сотня горцев, под командованием Железной Ноги, замыкала шествие.
Французы, неподвижные и безмолвные, с оружием в руках, стояли с мрачным видом, понурив головы и время от времени бросая на партизан взгляды, полные ненависти. Они тоже ощущали болезненное унижение. Иногда непроизвольная дрожь возмущения прокатывалась по их рядам, подобно ураганному ветру, но офицеры тотчас призывали всех к тишине, и тогда можно было слышать только размеренный шаг ликующих горцев да горн Гарба, без устали трубившего победный марш.
Лакюзон был прав, когда сказал себе, как мы помним: «Еще никому на свете не случалось видеть такое!..»
Наконец горцы достигли конца двойной шеренги французских солдат.
Ришелье остановился.
– Так что, я свободен? – спросил он.
– Не сейчас, монсеньор, – ответил Лакюзон, – потерпите немного… Вы слишком искушенный военачальник и понимаете – мы сможем почувствовать себя в безопасности лишь после того, как погоня будет невозможна.
В то же время капитан отрядил Пехотинца предупредить кого-нибудь из французских офицеров, чтобы он выдвигался следом за горцами с отрядом из полсотни человек для сопровождения кардинала на обратном пути.
Затем горцы двинулись дальше.
Через полчаса они уже были у ворот Лон-ле-Сонье.
Но Лакюзону не хотелось идти через город. Он велел свернуть вправо – и вскоре отряды подошли ко входу в Бевеньийское ущелье.
– Монсеньор, – обратился тогда к кардиналу капитан, – теперь нам не страшна никакая погоня. Вы свободны, и вас ждет эскорт…
– Монсеньор, – заметил в свою очередь преподобный Маркиз, – позвольте выразить надежду, что мы с вами больше не свидимся.
– Как знать… – проговорил Ришелье.
И, ответив исполненным королевского достоинства кивком на учтивые прощания священника и капитана Лакюзона, он развернулся и быстро направился к поджидавшему его французскому отряду из полусотни человек. Его преосвященство монсеньор кардинал де Ришелье спешил почувствовать себя по-настоящему и совершенно свободным…
– Да здравствует Конте! – единогласно вскричали горцы, когда министр скрылся из вида.