– Рауль, – сказал он, обращаясь к молодому человеку, – возьмите себе в сопровождение пару сотен человек и отведите вашу невесту с ее матушкой в Гангонову пещеру.
– А вы разве не с нами, капитан?
– Я вас нагоню, чуть погодя.
– Но что еще здесь делать?
– Осталось совершить великий акт возмездия.
– Какой еще акт?
– Скоро все узнаете, а пока не спрашивайте… Ступайте же, Рауль, ступайте, брат…
– Людям из сопровождения взять с собой факелы?
– Факелы?.. – со зловещей улыбкой проговорил Лакюзон. – Это ни к чему. Они вам не понадобятся.
– Так ведь темно, хоть глаз выколи.
– Через несколько минут здесь будет светло как днем, обещаю.
Рауль удивленно воззрился на капитана.
По выражению его лица молодой человек, конечно, угадал скрытый смысл услышанного, потому что не стал больше ни о чем расспрашивать. Он молча вышел из комнаты и вскоре вместе с Бланш де Миребель и Эглантиной покинул башню, а потом и замок.
Лакюзон, Варроз и несколько человек горцев остались наедине с Антидом де Монтегю – связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, он неподвижно лежал на полу.
Вошел Железная Нога.
– Ну что? – спросил Лакюзон.
– Все готово, капитан, – ответил помощник.
– Все приказы исполнены?
– Все.
– Людей расставили по местам?
– Так точно, капитан.
– Отлично.
Лакюзон подал знак.
Горцы, несколько человек, подняли бывшего хозяина Замка Орла и, не трогая ни пут, которыми были стянуты его руки, ни кляпа, которым ему заткнули рот, развязали веревки только у него на ногах, чтобы он мог свободно идти.
Антида де Монтегю поставили между капитаном и полковником, а впереди и позади него встало по горцу, и, повинуясь тычку в спину, он под конвоем вышел из башни.
На эспланаде и земляной насыпи выстроились ровными рядами почти все горцы. Они встретили пленника криками ненависти. Было видно, как тут и там внутри замковых построек снуют люди – одни размахивают горящими факелами, а другие катят бочонки, стянутые железными обручами.
Лакюзон дал сигнал к отходу.
Повстанческое войско тотчас пришло в движение и плотными рядами покинуло эспланаду, после чего, перебравшись через мосты, партизаны взобрались на ближайшие вершины.
Капитан велел подвести Антида де Монтегю к выступу скалы, нависавшему над пропастью. Железная Нога с парой горцев удерживали его за концы веревок, которые стягивали ему кисти рук и локти.
Капитан поднес пальцы к губам – и раздался пронзительный свист, так часто вселявший ужас в души французов, шведов и серых.
В то же мгновение вокруг замковых построек заклубились, точно пар, облака белесого дыма, а через несколько мгновений дым сгустился и вскоре повалил из выбитых дверей и окон – замок, весь целиком, тотчас заволокло красновато-оранжевой дымкой, похожей на сернистые тучи, что вырываются из жерл Везувия и Этны во время мощных извержений.
Прошла еще пара минут – и теперь уже туман как будто разлился повсюду, а вслед за тем из него вырвались громадные, раздвоенные языки и гребни ярко-оранжевого пламени, взметнувшегося до самых крыш.
Первые отблески зарождавшегося пожара озарили Илайскую долину мерцающим светом, напоминавшим северное сияние.
Громоподобный гвалт, в который слились возгласы радости, разом вырвавшиеся из сотен глоток, приветствовал это бедствие, ставшее символом высшей кары.
А пленник лишь слабо стонал – кляп заглушал его надрывные крики.
– Антид де Монтегю, – обратился к нему Лакюзон, – вы подожгли стены замка де Шан-д’Иверов, и вот теперь мы подожгли стены Замка Орла. Возмездие свершилось…
Презренный негодяй, видя только в смерти избавление от нестерпимых мук, терзавших его, напряг все силы и попытлася было броситься к краю пропасти, зиявшей у него перед глазами. Но Железная Нога с подручными живо его усмирил, заставив встать на колени.
– Граф де Монтегю, – продолжал капитан, – даже не пытайтесь умереть так скоро! Вы будете ждать той минуты, когда вас передадут в руки палача, который ждет вас в Доле… Лучше посмотрите, сеньор, как пылает Игольная башня! Я же обещал Раулю де Шан-д’Иверу, Бланш де Миребель и Эглантине осветить им путь ярким светочем! И, как видите, слов на ветер не бросаю.
Потом, после короткой паузы, во время которой Антид извивался и дергался в своих путах, точно змея на раскаленных угольях, Лакюзон заговорил снова:
– Вот-вот, пускай же рухнет эта твердыня, дабы не случилось ей увековечить ни имя изменника, ни память о нем! Завтра даже случайный путник будет тщетно искать глазами стены, венчающие эту скалу, где еще недавно стоял Замок Орла…
Между тем замок уже превратился в один гигантский костер и гора, увенчанная им, походила на громадный вулкан во время сильнейшего извержения. Небо от горизонта до горизонта будто окрасилось кровью. Еще никогда прежде испуганным взорам людей не открывалось столь ужасающее зрелище!
И вдруг картина разом изменилась.
Небо словно разверзлось, прожженное ураганом пламени, взметнувшегося ослепительно сверкающими фонтанами с земли. Тут же раздался грохот, в сравнении с которым громовые раскаты или пушечные выстрелы показались бы жалкими ударами.
Вслед за тем непроглядная тьма озарилась ярким, искрящимся светом.
Огонь подобрался к бочонкам с порохом, хранившимся в арсенале Антида де Монтегю, и тем, что горцы заложили под своды замковых построек.
От Замка Орла не осталось и следа!..
Капитан отдал приказ – и войско неспешно и молча двинулось вниз к долине, уводя с собой пленника, окруженного железным кольцом из люжины горцев с обнаженными шпагами.
Лакюзон с Варрозом, оставшись вдвоем, замыкали шествие.
Им обоим предстояло исполнить скорбный и священный долг…
Им предстояло исполнить последнюю волю умирающего Маркиза…
Им предстояло выкопать в Шан-Сарразене могилу, где должны были упокоиться останки легендарного священника-воина…
И с этой печальной задачей им надлежало справиться вдвоем, памятуя о том, что напоследок прошептали слабеющие уста мученика свободы: «И пусть могила моя сохранит тайну красной мантии…»
Через час после того, как померкли последние отсветы пожара в замке Орла и вновь воцарилась кромешная тьма, два человека опустились на землю рядом с мертвым телом под естественным сводом маленькой пещеры, расположенной при входе в Илайскую долину.
Это были Варроз и Лакюзон. Они сидели у тела преподобного Маркиза.
По испещренным морщинами щекам старика и обветренному лицу молодого человекаа ручьями текли слезы.
Полковник сжимал в дрожащих от волнения ладонях холодную руку священника-воина, и губы его шептали бессвязные слова, исходившие из его истерзанной души.
– Вот так… – твердил он, – вот так, ты первым ушел, старый мой, дорогой друг, храбрый и верный товарищ юности моей и зрелости… Господь призвал тебя к себе… Я не вправе жаловаться, но почему он оставил меня на этой земле, если тебя здесь больше нет… Мы выросли вместе с тобой и по жизни шли бок о бок… Вместе сражались под одним знаменем и за одно дело – так почему же мы не умерли вместе? О брат мой, о друг мой, я прощаю тебя за то, что ты опередил меня, только потому, что знаю – скоро мы с тобой снова будем вместе…
И Варроз прижал холодную, безжизненную руку друга к своему лбу, к губам и сердцу.
Лакюзон тоже страдал глубоко, хоть и безмолвно. Он не проронил ни одной жалобы и даже не думал утирать слез; его взгляд, безжизненный, пустой, был устремлен в сторону окутанной мраком долины, однако разглядеть что-либо в этом мраке он даже не пытался.
В мыслях своих Лакюзон жалел не просто человека, а предводителя сторонников великого дела. Он осознавал всю серьезность утраты, которую понесла их Родина, и страдал не просто как друг, но и как гражданин Франш-Конте.
В троице предводителей горских повстанцев преподобного Маркиза не случайно называли Святым Духом. Маркиз был душой и мозгом войны за независимость, и Лакюзон это прекрасно понимал. Никто лучше Маркиза не мог придумать общий план военной операции, продумав его вместе с тем до мелочей. Даже сам капитан не обладал такой широтой взглядов и глубиной суждений. В этом Маркиз мог стать соперником самому Ришелье. Благочестие же и сила духа окружали священника-война ореолом святости и привлекали к нему простых людей.
Что же теперь станется с повстанческим движением горцев, которое вел за собой, словно добрый пастырь, преподобный Маркиз? Кем заменить его, если враг снова вторгнется на свободные земли Франш-Конте?..
Капитан задавал себе эти вопросы, а ответов на них, к своему глубочайшему сожалению, не находил… Он поник головой под бременем тяжкой ответственности, которая отныне целиком ложилась на него одного, потому что Варроз, как нам известно, был скорее исполнительной рукой, чем разумом, готовым дать нужный совет…
Внезапное появление во мраке человеческой фигуры вывело капитана из тяжелых раздумий, а Варроза из состояния горького отчаяния.
– Стой! Кто идет? – спросил Лакюзон, хватаясь за пистолеты.
– Это я, капитан, я, Гарба, – послышался в ответ голос ординарца.
– Нашел, что нужно?
– Да, капитан, даже больше того. Вы просили носилки, а я раздобыл телегу.
– Где?
– На илайской мельнице.
– Ты там никого не переполошил?
– Нет, капитан. Телега стояла под навесом… я умыкнул ее без лишнего шума. Завтра верну обратно.
– Где же ты ее оставил?
– На дороге, в двух шагах отсюда.
– Ладно…
Лакюзон и Гарба завернули тело священника в плащ и в сопровождении Варроза, все рыдавшего, как мальчишка, понесли к телеге, на которую его и возложили. Ординарец взялся за оглобли, а капитан с полковником встали по бокам телеги, и этот необычное траурное шествие двинулось в сторону Шан-Сарразена.
«За Мексской башней, – согласно господину Луи Жуссерандо, у которого мы позаимствовали этот отрывок, – в одном лье от Оржеле и чуть вверх по течению от Пильского моста, река Эн, несущая свои воды меж двух горных вершин, делает излучину, образуя на правом берегу полуостров. По очень древней легенде, в эпоху сарацинского вторжения, при Карле Мартелле