вил о своем решении, вручил принцессе скипетр, велел ей взойти на трон и в качестве наглядного примера первый поцеловал ей руку и поклялся в вечном повиновении. Сенаторы бросились осыпать новую королеву почестями и хвалебными речами; народ, хотя и обожал старого короля, страшно обрадовался появлению новой правящей особы, а университет, согласно незапамятному обычаю, спустя три месяца после того, как все позабыли о вышеупомянутом событии, предоставил ее величеству свидетельства невыразимого горя и невыразимой радости в связи с потерей одного монарха и обретением другого.[19]
В неполные пять лет Заглава проявляла чудеса благоразумия и благочестия. Первое обращение к сенату, которое новая королева прошепелявила с неподражаемым изяществом, содержало заверения в том, что сердце ее целиком ирландское [2] и что она не намерена более ходить на помочах, в подтверждение чего незамедлительно объявила о назначении своей няни премьер-министром. Сенат поддержал сие мудрое решение еще пущими овациями и хвалами, нежели предыдущее, и проголосовал за то, чтобы преподнести в подарок королеве миллион сахарных леденцов, а ее фаворитке — двадцать тысяч бутылок ирландского виски. На радостях ее величество, соскочив с трона, объявила о своем королевском желании поиграть в жмурки, в результате чего поднялась жуткая суматоха: сенаторы так разошлись, колошматя друг друга в стремлении удостоиться чести первым завязать себе глаза, что в толчее Заглава отлетела и ударилась об пол, набив на лбу шишку с голубиное яйцо. Она завопила, и вопли ее были слышны аж в самом Типперэри. Бывший король впал в такую ярость, что схватил жезл и со всего размаху ударил по мозгам канцлеру, у которого в ту пору их не оказалось; а у королевы-матери, взиравшей на церемонию с высокой трибуны, от ужаса начались схватки, и она разрешилась близнецами [3], которым передался материнский испуг, и они скончались на месте. Сидевший тут же дворецкий граф Баллабу подхватил одного из детей и, разглядев в нем мальчика, сбежал к королю и поздравил того с рождением сына и наследника. [4] К королю уже вернулось благодушное расположение духа, и он обозвал графа болваном и растяпой, что дало повод другому ревностному придворному, господину Фелиму О’Пытки, весьма находчиво обвинить графа Баллабу в государственной измене за утверждение, что у его бывшего величества имелись иные наследники, кроме нынешней законнейшей и благочестивейшей королевы Заглавы.
За вотум недоверия проголосовало большинство, хотя и не без пылкого сопротивления, особенно в лице прославленного килкеннийского оратора, чье имя до нас, увы, не дошло, ибо, согласно ирландскому источнику, который я пересказываю, было стерто из всех летописей после того, как он стал главным казначеем, коим оставался и при правлении преемника Заглавы. По словам все того же автора, господин Киллморакилл, имя которого кануло в Лету, привел тот довод, что ее величество королева-мать зачала сына до отречения короля от престола, стало быть, сын является неоспоримым наследником короны, что отменяет последующее отречение короля и не зависит ни на йоту от того, родился ребенок живым или мертвым. «Зачали-то его живым», — провозгласил оратор и был незамедлительно призван к порядку доктором О’Флаэрти, акушером королевы-матери и членом совета графства Корбелли, который пустился в пространные рассуждения об эмбрионах.
Речь его прервал плач молодой королевы, требующей ужин, за который ранее было проголосовано единогласно; прения в палате возобновились, но были вскоре прекращены под натиском большинства, которому не терпелось пойти выпить за здоровье ее величества. Это грубое нарушение послужило основанием для длиннющего протеста, составленного сэром Арчи Мак Сарказмом, в котором он изложил притязания обделенного зародыша столь красноречиво, что началась гражданская война. Она-то и привела к той кровавой бойне, которая долго и упорно изводила древнее королевство Килкенни и конец которой положила счастливая случайность — хорошо известная, по словам моего автора, всем и каждому, что, однако, не освобождает его от обязанности рассказать ее тем, кто, поди, ничего об этом не слыхал.
Вот что он пишет:
Случилось так, что архиепископ Туум (известный древнеримскому католическому духовенству под именем Меум), величайший ум своего времени, находился в покоях королевы-матери, которая держала молодую королеву на коленях [5]. Внезапно Его Cвятейшество скрутил жестокий приступ колик, отразившийся такими гримасами на лице преподобного, что королева-мать испугалась за его жизнь и выбежала из покоев позвать за доктором, ибо была она образцом добродетели и отсутствия гордыни. Как только она вышла в коридор позвать слуг — такие уж простые нравы были в те времена, — боли архиепископа усилились, и, заметив на каминной полке предмет, принятый им за персик в бренди, преподобный, не прочтя, прости господи, и молитвы, опрокинул содержимое одним махом себе в рот, отчего ему сразу полегчало. Не успел он облизать губы, как королева Заглава бросилась к воротившейся матери с криком: «Мама, мама, этот господин съел моего братишку!» Вот такая счастливая случайность и положила конец распрям за трон, ибо мужская линия оборвалась на проглоченном принце. Архиепископ, ставший папой римским под именем Иннокентия (что значит Невинный) Третьего, впоследствии прижил с собственной сестрой сына и нарек отпрыска Фитцпатрик, раз уж тому перепала толика королевских кровей; именно от него и берет начало самая свежая ветвь Фитцпатриков, доживших до наших дней. Что до прочих выходок Заглавы и всех ее деяний, разве не записаны они в хрониках королей Килкенни?
Примечания к сказке IV
Эта сказка написана для Анны Лиддел, графини Оссори, жены Джона Фитцпатрика, графа Оссори. У них была дочь Анна, героиня этой истории.
[1] См. род Фитцпатриков в сочинении Вида Лоджа «Пэрство Ирландии».
[2] Королева Анна в своем первом обращении к парламенту сказала, что сердце ее целиком английское.
[3] Леди Оссори как раз тогда преждевременно разрешилась от бремени двумя сыновьями.
[4] Как только лорд Оссори ступил на порог, дворецкий поздравил его с рождением сына и наследника, при том что оба младенца были мертвы.
[5] Здесь некоторые комментаторы по невежеству обвиняют ирландского автора в серьезном анахронизме: дескать, упомянув, что споры о престолонаследии вызвали длительные войны, он в то же время изображает королеву Заглаву сидящей на коленях матери, как ребенок, перед самым завершением тех войн. Что ж, я легко могу опровергнуть критиков с помощью их же собственной формулировки. «Как ребенок» необязательно указывает на то, что она и в самом деле была ребенком: она могла сидеть как ребенок, и при этом быть тридцати лет от роду. Правоведы четко определяют период жизни, когда король может считаться совершеннолетним еще до того, как достигнет совершеннолетия, но ни Гротиус, ни Пуффендорфф, ни кто-то другой из их племени не установил, как долго королям и королевам можно оставаться детьми после того, как их детство закончится.
Сказка VМи Ли. Китайская сказка
Китайского принца Ми Ли растила его крестная, фея Хи, которая славилась своими гаданиями на чайной чашке. При помощи сего непогрешимого оракула она напророчила, что не видать принцу счастья на земле, ежели не возьмет он в жены принцессу, чье имя совпадет с названием владений ее отца.
Сообразив, что в мире едва ли найдется много особ с подобным совпадением, принц не сомневался, что без особого труда отыщет свою нареченную. Будучи неплохо образованным, он решил не обращаться за советом к крестной, ибо прекрасно знал, что своим предсказанием та намеревалась скорее запутать, чем уведомить. Недаром людям так нравится задавать вопросы тем, кто не дает прямого ответа: пророкам, правоведам и первым встречным, которые, если спросить у них дорогу, в ответ непременно интересуются, откуда вы идете.
Едва переступив порог дворца, Ми Ли послал за своим глухонемым гувернером, которого фея как раз за это качество и выбрала — дабы не внушал он ученику дурных помыслов. Зато на пальцах советник изъяснялся виртуозно. Ми Ли спросил его напрямик, что за принцесса носит то же имя, что и королевство ее отца. Принц, безусловно, несколько преувеличил, но кто же повторяет слово в слово то, что услышал? Вдобавок это вполне простительно наследнику великой монархии, коего учили всему, кроме как говорить правду; по всей вероятности, он о таком и слыхом не слыхивал. Впрочем, гувернера смутила вовсе не подмена в терминологии. Он вообще с трудом вникал во все, что говорилось правильно. Вместе с тем, обладая недюжинной находчивостью, заключавшейся в умении никогда не отвечать напрямую с таким видом, будто он знал ответ, гувернер изрек, что на вопрос такой чрезвычайной важности нельзя так сразу ответить.
— А ты почем знаешь? — тут же спросил принц.
Подобное юношеское нетерпение подсказало гувернеру, что в вопросе скрыто больше, чем он предполагал. Он и так преуспевал в разговорах на пустом месте, а когда не понимал, о чем речь, пустословие усиливалось десятикратно. К тому же неизвестность вызывала в нем внутреннее противоборство между изворотливостью и невежеством, и поскольку второе сильно превышало первое, то неизменно прорывалось наружу, ибо нет картины глупее, чем дурак, прикидывающийся мудрецом.
Принц на пальцах повторил сказанное, на что гувернер переспросил, зачем тому понадобилось это знать. Потеряв терпение, его высочество прокричал свой вопрос что было мочи. Увы! На крики лишь сбежались придворные, которые, разобрав отдельные слова, принялись повторять их на все лады, пока до Пекина, затем до удаленных провинций, затем до Тартарии, Московии и еще дальше не долетела весть, что принц желает найти принцессу, чье имя совпадает с именем ее отца.
Насколько мне известно, китайцам не посчастливилось иметь фамилии, как у нас, а те имена, которые, будь они христианами, им давали бы при крещении, у мужчин и женщин сильно различаются, поэтому китайцы (которые полагают, что их правила должны распространяться на весь мир) решили, что на всей квадратной поверхности земли не может быть женщины, носящей то же имя, что и ее отец. Они повторяли это так часто и с таким убеждением и упорством, что принц, напрочь забыв предсказание оракула, поверил, что ищет женщину с таким же именем, как у ее отца. Причем, смутно помня о чем-то королевском в изначальной формулировке, он неизменно добавлял: «как у ее отца-короля».