Вряд ли Тилль вломилась в комнату гостя посреди ночи. Даже она не настолько отчаянная. Значит, скорее всего, этим утром.
И волосы у Морригана… как будто чуть влажные. И капля воды на виске. И запонку на ходу застёгивает, по-прежнему не отводя взгляда от меня. И моё воображение усиленно пытается вырваться из-под контроля.
О боже.
А потом герцог замечает голые стебли роз в вазе. И чёрный пепел на ковре у моих ног.
Застывает, будто налетел на невидимую стену. Но, нахмурившись, снова продолжает путь.
— Доброе утро, Элис! — холодно бросает Морриган, проходя мимо.
У меня снова получается дышать. Но внутри закипает обида, когда смотрю в его удаляющуюся спину.
Глава 6
Был единственный способ справиться с раздирающими меня эмоциями. Любимая беседка в парке и разговор по душам с самым понимающим человеком на свете. С собой.
Я вернулась в комнату, вытащила из секретера дневник и походный набор писчих принадлежностей в узкой коробочке. Уже у самой двери, опомнившись, подхватила с кресла белую пушистую шаль. Вряд ли сегодня со мной кто-то будет делиться тёплыми плащами, пришла горькая мысль. За переменами настроения этого странного человека я никак не могу уследить.
А впрочем, какие перемены? Герцог последовательно безразличен и подчёркнуто вежлив со мной. Придумывать то, чего нет, на основании каких-то там взглядов… я не такая дура. В конце концов, их можно объяснить банальным любопытством.
Но если он проявляет ко мне любопытство, разве это не значит, что я ему по меньшей мере интересна? С другой стороны, когда человек интересен — разве с ним не стремятся проводить побольше времени? Хотя бы разговор… на любую светскую тему! Хоть о природе! Хоть о погоде! Но мы просто стоим и дыру взглядами протираем. Или проходим с каменной физиономией мимо. Нет, эту загадку мне решительно не разгадать!
Я неслась по парку, ноги сами собой сворачивали на знакомые тропинки, которые уводили всё дальше от центральной аллеи. К моему любимому месту — где я надеялась, в конце концов, вернуть душевное равновесие, основательно пошатнувшееся за последнее время. Погода была замечательная, тут и там разгуливали гости, шелестя осенними листьями, и мне ужасно не хотелось ни с кем встречаться.
Спешка в конце концов сыграла со мной злую шутку.
Я споткнулась о корень, прочертивший тропу наискось, и чуть не упала. Благо рядом была скамейка, до которой я с горем пополам дотащилась. Осмотрелась бегло… вроде никого нет. Чуть поодаль Диана с подружками разгуливает, макушки в шляпках колышутся над кустарником. Шуму столько, что птицы умолкли. Хорошо, если не с веток вниз посыпались.
Я сбросила всё, что несла, на доски, осторожно поставила ногу на край скамейки и приподняла до середины икры подол коричневого уличного платья. Развязала шнурки ботиночка на небольшом каблуке, которым, судя по всему, и зацепилась за злосчастный корень. Огляделась, удостоверилась, что вокруг-таки никого, быстро скользнула руками под юбку, отцепила подвязки и стянула плотный бежевый чулок. Ощупала и помассировала лодыжку. Пошевелила пальчиками. Больно, но терпимо.
Где-то неподалёку хрустнула ветка. Я торопливо одёрнула юбку и огляделась. Нет, вроде бы и правда одна.
А пожалуй, можно и здесь неплохо посидеть. Неохота ещё полпарка хромать.
Крохотная чернильница и пёрышко чёрного лебедя… Касаюсь загнутым мягким кончиком губ, поднимаю глаза к серому осеннему небу… решительно раскрываю дневник.
В который раз уже пытаюсь продолжить одну и ту же фразу.
«Дорогой дневник. Сегодня со мной случилось кое-что странное.
Кажется, теперь я знаю, что такое бабочки в животе.
Это чувство, которое поселяется внутри, когда он на меня смотрит.
Дорогой дневник, я до сих пор не понимаю, как такое могло со мной произойти, ведь я считала себя вполне здравомыслящей особой. Но теперь сильно сомневаюсь.
Вчера еще я не знала человека — а сегодня он заполнил все мои мысли. Как будто всё это время внутри была пустота. Но я её не замечала. А вот теперь страшно, что если он снова исчезнет из моей жизни, я провалюсь в эту пустоту и исчезну тоже.
Дорогой дневник, скажи, как наше сердце решает, что этот человек — тот самый? Почему каждый взгляд и каждое слово вдруг становятся такими важными, что начинают определять твоё счастье или не-счастье? За что, за какие заслуги мы даём этому другому такую власть над собой?
А самое главное… что делать, если вдруг ты не совпадёшь… и твоя сердечная дрожь не отзовётся резонансом, не заставит другое сердце биться с тобой в такт… если оно равнодушно?
Может, лучше б я вовсе не знала этого чувства. Этого страха и одновременно мучительного желания прикоснуться, приблизиться хоть на шаг.
Но я никогда ещё не чувствовала себя такой живой. Как роза, что распускается под солнечными лучами его взгляда. И как же я боюсь, что он меня сожжёт и я осыплюсь горсткой пепла к его ногам…»
Перечитала.
Устыдилась.
Не хватало ещё стихи начать писать. Любовные. Хотела ведь серьёзно сесть, разобрать по полочкам, что со мной творится… а из-под пера выходит несусветная чушь.
Я откинулась на скамейке, подняла голову к небу. Чернила сохли. На страницы раскрытого на коленях дневника упал разлапистый жёлтый лист.
Снова хрустнула ветка. Я выпрямилась. Нервно заправила за ухо прядь волос.
— Кто здесь?
Тишина была ответом. Но ощущение чужого взгляда не отпускало.
И тут я увидела спешащего по аллее слугу.
— Мисс Шеппард! Мисс Шеппард! Скорее. Мадам плохо.
Я вскочила, роняя всё, что держала в руках. Не помня себя, бросилась к дому.
У мамы снова был приступ. Лекарства, прописанные столичными врачами, уже не помогали. В конце концов, спасла снова магия Замка ледяной розы. Олав вовремя вернулся и привёз оттуда подарок — синие цветы, на которые леди Кэтрин придумала накладывать лечебные чары. Новое изобретение графини. Вдыхая аромат волшебных роз, мама снова начала дышать спокойнее и даже заснула.
Олав остался караулить у постели, а меня отправил вон из комнаты, чтобы я не расстраивалась и не шумела своими приставаниями: «а ей уже точно лучше? А ты уверен?!»
Я вышла из маминой комнаты и устало прислонилась к стене. Колени дрожали. Как же хорошо, когда всё хорошо.
И тут я резко распахнула глаза.
Боже.
Дневник остался лежать на скамейке
И я ещё надеялась, что боль в ноге у меня так — несерьёзная!..
Пока я сломя голову неслась через парк, казалось, что вместо кости кто-то воткнул раскалённую кочергу. Щиколотка пульсировала, ботинок стал тесным, даже несмотря на то, что был надет на босую ногу, и я с трудом могла наступать. Но панический страх гнал вперёд.
А ведь я так всегда осторожна была! Гордилась своей предусмотрительностью. Сколько раз брала дневник с собой в парк, где меня посещало самое лучшее вдохновение — и ни разу не потеряла бдительность. Но сегодня новость о мамином приступе совершенно выбила из колеи и заставила забыть обо всём на свете.
И пятой точкой чую, даром мне эта оплошность не пройдёт.
Подбегая… а точнее, подхрамывая к тому самому месту в парке, я притормозила лишь раз.
Справа от тропы, наполовину скрытое алеющими кустами барбариса, возвышалось дерево. И об него споткнулся мой взгляд, потому что оно было… чёрное. Полностью, от кроны до корней угольно чёрное, с трещинами по всему стволу, забитыми седым пеплом. А на поляне, повсюду вокруг него, облетевшие листья кучами угольной пыли. Этого кошмара тут совершенно точно не было утром! Лишь очаровательный в своём осеннем убранстве парк. Правда, не уверена, что не было, когда я стремглав неслась обратно домой, к маме — мне тогда было не до того, чтоб по сторонам глазеть.
Да что ж это творится такое в Шеппард Мэнор?!
Снова и снова на ум пришло воспоминание о какой-то «опасности», которую ожидал встретить в нашем доме Морриган. И все случаи странных поломок и разрушений за последнее время, которые выстраивались в цепочку, уже не получалось списать на простые совпадения. Но и причину я понять не могла. Вся надежда на отца. Когда вернётся, точно во всём сумеет разобраться. Это же папа!
От этих мыслей меня отвлёк девичий смех. Я почти уже подобралась к злосчастной скамейке — она была, помнится, за ближайшим поворотом тропы. К смеху добавлялись весёлые голоса. И как только я в них вслушалась…
Мне захотелось взять первую попавшуюся палку из-под дерева. Почему леди не полагается драться? Что за чёрная несправедливость.
Я решительно поковыляла дальше.
Над парком неслось серебряное журчание смеха Дианы:
— А вот это, вот это послушайте!.. «Дорогой дневник, скажи, как наше сердце решает, что этот человек — тот самый? Почему каждый взгляд и каждое слово вдруг становятся такими важными, что начинают определять твоё счастье или не-счастье?».. Боже, девочки, да наша Бульдожка — романтик!..
Гнев ослепил меня, окатил душной волной жара.
— Не смей! Верни сейчас же, дрянь! — прошипела я и бросилась на Диану, с разгона врезаясь в стайку девчонок, которые при моём приближении кинули на меня кто смеющийся, кто виноватый взгляды.
Диана Тейлор отступила назад, не выпуская моего дневника из рук.
Потрёпанная тетрадь, над которой я провела столько бессонных ночей, смотрелась кощунственно в её наманикюренных пальцах. Я растерялась, не зная, что делать — не бросаться же и в самом деле в драку — и она немедленно воспользовалась моей заминкой.
— Погоди, Бульдожка, не вредничай! Дай дочитать! Ты так красиво пишешь! У тебя талант. Может, поэтессой станешь? Будет чем занять долгие одинокие вечера. Вот, смотри, этот пассаж особенно хорош: «что делать, если вдруг ты не совпадёшь… и твоя сердечная дрожь не отзовётся резонансом, не заставит другое сердце биться с тобой в такт… если оно равнодушно? Может, лучше б я вовсе не знала этого чувства. Этого страха и одновременно мучительного желания прикоснуться…».