«Уж не вообразили ли вы, что вы возбудили во мне страсть?» — Ивейн вспомнила, как насмешливо он это спросил, и закусила губу. Словно почувствовав ее огорчение, пес подошел и положил голову ей на колени.
— Карлос, — девушка запустила пальцы в его густой воротник, — если бы ты мог говорить по-человечески, то рассказал бы мне, каков твой хозяин на самом деле, и что он скрывает под маской вежливости. Он меня немного пугает. Я никогда раньше не встречала людей, похожих на него. Санделлы считали себя потомственными дворянами, но маркиз Леонский настоящий nobleza [9]. Я представить себе не могу, зачем я ему понадобилась — простая, бедная служанка.
Утро прошло, и Ивейн вернулась в патио, чтобы пообедать в одиночестве. Все вокруг казалось притихшим, и она поняла из слов Альмы, что хозяина замка не будет весь день.
— Я посоветовала бы сеньорите отдохнуть — у нас это называется «сиеста», — иначе день будет слишком утомительным. Дон Хуан обычно ужинает у своего друга сеньора Фонески и его дочери — доньи Ракель, в их городском особняке, а после ужина они поедут в театр. Он вернется домой только поздно вечером.
— Донья Ракель — какое красивое имя, — заметила Ивейн с плохо скрытым любопытством.
— Могу вас заверить, сеньорита, — и взгляд экономки скользнул по хрупкой девичьей фигурке, — донья Ракель — признанная испанская красавица. Когда дон Хуан решит жениться, он не сможет найти для себя более подходящей невесты. Испанский аристократ должен полюбить и жениться только на девушке благородного рода и воспитания, и у дона Хуана перед глазами есть наглядный урок его собственного отца и его несчастной женитьбы, что, конечно, предостережет его от неравного брака.
Ивейн затаила дыхание. Ей хотелось еще кое-что спросить, но Альма, шурша вороньими шелковыми юбками, удалилась, оставив девушку в раздумье над ее загадочными, почти зловещими словами.
Поздно ночью Ивейн, лежа в постели, услышала, как приехала машина маркиза, прогудел рожок, чтобы привратник открыл ворота. Она живо представила себе, как лимузин медленно въезжает во двор, на заднем сиденье смуглый пассажир в черном чуть улыбается в темноте, вспоминая донью Ракель.
Да, многое еще предстояло ей узнать о хозяине кастильо, и Ивейн надеялась пробыть здесь достаточно долго, чтобы успеть понять, что скрывается за его маской холодного, непроницаемого безразличия.
Как оказалось, в следующий раз Ивейн увидела его только через несколько дней.
Старинный замок оказался огромным, с причудливой, запутанной планировкой, и, весь день бегая по нему, она находила все новые и новые высокие, гулкие залы и переходы. С наступлением вечера дон Хуан либо уезжал на своей машине к друзьям, либо ужинал в замке в одиночестве, не приглашая свою юную гостью присоединиться к трапезе. Компанию Ивейн составлял только пес, и она совсем не огорчалась, что ее полностью игнорировали. Это было даже приятным разнообразием после постоянных окриков миссис Санделл: «Пилгрим, где ты? Почему ты всегда куда-нибудь пропадаешь, когда ты мне нужна?»
Наконец она узнала от экономки, что Эмерито вернулся с материка. Весь день Ивейн провела как на иголках и совсем не удивилась, когда ее позвали к маркизу. Она должна была ужинать с ним в девять часов вечера!
В гардеробе Ивейн не было вечернего платья, поэтому ей пришлось надеть шелковое платье в мелкий цветочек. Оно было велико, но, не боясь иголки и нитки, девушка ушила его до более-менее приличного вида. Малиновые цветочки на платье ярко контрастировали с ее рыжеватыми волосами, но Ивейн сказала себе, что дон Хуан вряд ли заметит, как она выглядит.
Пришло время идти вниз. Бросив на себя последний перепуганный взгляд в зеркало, она вышла из комнаты и стала медленно спускаться по винтовой лестнице башни. На фоне мрачных старинных стен замка ее хрупкая юная фигурка выглядела еще тоньше и беззащитнее. Ивейн вошла в огромный зал с глубокими, как колодцы, тенями, с тускло отсвечивающими стенами, рамами картин, рыцарскими доспехами. Босоножки «тореро» пересекли зал и робко приблизились к покоям дона Хуана, дрожащая рука постучала в дверь.
Часы в зале гулко били девять. Ивейн собралась с духом и вошла в комнату. Дон Хуан стоял перед шкафчиком с прекрасными безделушками в черном бархатном вечернем пиджаке, безупречных брюках, опираясь на палку, и выглядел так величественно, что Ивейн сразу потеряла всю свою храбрость.
— Добрый вечер, сеньорита Пилгрим, — произнес он официально, бесстрастно оглядывая ее. — Мы сейчас пройдем в столовую. Она в соседнем помещении.
Постукивая палкой, он направился к двойным дверям, открыл их, и Ивейн прошла впереди него в столовую, пышное убранство которой еще больше усилило охватившую ее робость. Длинный стол был уставлен канделябрами и хрусталем, и спинки стульев, выстроившихся по двум его сторонам, украшали позолоченные короны. Слуга отодвинул одно кресло, и Ивейн села в него. Огоньки свечей отразились в широко раскрытых глазах девушки, когда она посмотрела через стол на хозяина дома. Корона теперь находилась прямо над огненной головой Ивейн, а на лице были ясно написаны все ее чувства — растерянность, страх, изумление.
— Надо вам подыскать для себя более подходящую одежду. — Твердые губы слегка улыбнулись. — И позаботиться о том, чтобы в ней не было ничего малинового.
— Но… — Она глубоко вздохнула. — Я ведь здесь ненадолго.
— Вы так полагаете? — Маркиз наклонил голову, когда к нему с бутылкой в руке подошел Луис. — Сегодня у меня появились кое-какие новости, которые могут продлить ваше пребывание здесь… в качестве гостьи.
— Новости о миссис Санделл? — От ушей Ивейн не укрылась небольшая заминка перед последним словом, но она была слишком озабочена судьбой женщины, которая прежде бывала так несправедлива к ней. — Хорошие новости, сеньор?
Длинные пальцы постукивали по ножке бокала, пока Луис наливал в него вино.
— В комиссариате удалось выяснить, что миссис Санделл была в числе пассажиров, которых вытащили из воды и отправили кораблем в Танжер, а оттуда, как я понял, она самолетом вернулась назад, в Англию, в полной уверенности, что ее молодая компаньонка погибла. Она могла бы легко убедиться в своей ошибке, если бы связалась с нашим местным комиссариатом, но, судя по всему, она не удосужилась этого сделать. Ей удалось спастись самой, и больше ее ничто не волновало.
Каждое слово было четким и холодным, как изморозь на стекле. Все оказалось так банально… ее бросили на произвол судьбы, на милость этого человека.
Ивейн смотрела на дона Хуана, а пламя свечей гнулось и плясало перед ней, отражаясь в тусклом глянце серебра и розового дерева. Она пыталась понять выражение его глаз под тяжелыми веками, скрытых черными ресницами, и знала, что ей придется подчиниться любому его решению.
— Salud! — Он поднял свой бокал в ее честь. — Вы больше не служанка избалованной эгоистки.
Вино было прохладным и вкусным, и хотя Ивейн отделяли от дона Хуана длинный стол и ряд сияющих светом канделябров, ей показалось, что с этого мгновения она в его властных руках.
После ужина он сказал Ивейн:
— У нас есть маленький зал, который сейчас редко используется, но мне хочется, чтобы вы на него взглянули.
Высокая фигура дона Хуана отбрасывала длинную тень, его трость из черного дерева стучала по плиткам пола, пока он, прихрамывая, шел через зал к двери, которую охраняли рыцарские сарацинские доспехи, овальная дверь была встроена в толстую стену так же глубоко, как дверь его собственных покоев. Он вытащил из кармана связку ключей и наклонился к замку.
— Мы называем ее «cuarto dorado», «золотая комната», — сказал маркиз, и, когда он включил свет, Ивейн показалось, что перед ней распахнулся ларец с драгоценностями. — Прошу входить.
Словно в каком-то очарованном полузабытьи она послушно вошла и изумленно оглядела портьеры цвета старого золота, которые закрывали высокие окна, свешиваясь с позолоченных корон под потолком до старинных ковров на полу, изысканную мебель, золотые вазы с розами, чудесные старинные фрески…
Это была великолепная комната. Ивейн, позабыв о смуглом человеке, в присутствии которого так робела, хотела потрогать все эти необыкновенные вещи — мавританскую каску, вышитую шаль, наброшенную на кремовое с золотом пианино, на котором давно уже никто не играл. На его закрытой крышке лежала темно-красная роза, во всем здесь ощущался налет какой-то печальной романтики, и еще — явно чувствовалось незримое женское присутствие. Когда, кто играл на этом пианино? Кто любил темно-красные розы и нежную музыку?
Ивейн повернулась к дону Хуану, и вдруг взгляд ее упал на портрет и пару кастаньет, висевших возле него на шелковом шнурке. Девушка внимательно всмотрелась в волосы цвета воронова крыла, рубиново-красное платье, нежное лицо и огненные черные глаза. Женщина на портрете стояла в величавой позе, тонкая левая рука спрятана за спину, в другой она держала кастаньеты, а гвоздики в волосах были такими же живыми и яркими, как ее глаза.
— Это Розалита. — Подошедший дон Хуан встал за спиной Ивейн. Несмотря на то, что он слегка ссутулился, опираясь на трость, девушка едва доставала ему до плеча. — Цыганская танцовщица, на которой женился мой отец.
Ивейн удивленно обернулась, у нее перехватило дыхание, когда она так близко взглянула в темные глаза, сумрачно блестевшие под тяжелыми веками.
— Да, сеньорита, моя мать была цыганкой, и семья отца так и не простила ему этого брака. Он привез ее сюда и устроил для нее эту золотую комнату, в которой она проводила почти все время, пока носила дитя. Она играла здесь на пианино — она очень любила фламенко. Она вся была веселость, музыка, движение — стихийная, как цветок, который вял в том холоде, каким мучили ее родственники отца. — Взгляд дона Хуана на минуту замер на портрете матери-цыганки. — Я помню, — негромко продолжил он, — как она согревала эти кастаньеты в своих густых волосах. Волосах цвета южной ночи.