Мир. В этой колоде на ней изображен город, плавающий то ли на волнах, то ли на облаках, который поднимают два амура. Крыши его задевают небеса подобно представленной на следующей карте Вавилонской Башне.
— Кто, спустившись в бездну Смерти, поднимается на Древо Жизни, — такими, как представил я, словами был встречен наверху невольный пилигрим, — тот попадает в Город Всех Возможностей, откуда видно Все и делается выбор.
Мимика рассказчика уже не помогала, приходилось строить домыслы. Быть может, попав в Город Всеединства и его Частей, наш грабитель вдруг услышал:
— Чего ты хочешь для себя — богатства (Динарии), силы (Мечи) или мудрости (Чаши)) Выбирай не медля!
То был непоколебимый и блистательный архангел (Рыцарь Мечей), и наш герой поспешно крикнул:
— Выбираю богатство (Динарии).
— Получишь Посохи! — ответил не сходя с коня архангел, и город вместе с деревом рассеялся как дым, а вор, ломая ветви, рухнул в заросли.
Повесть об Орландо, впавшем от любви в безумие
Теперь таро, разложенные на столе, образовали замкнутый квадрат с пустым отверстием посередине. Над ним склонился гость с блуждающим взглядом, который до сих пор был погружен в себя. Это был воин-исполин; когда приподнимал он руки, они казались налиты свинцом, а головой ворочал так неспешно, словно от тягостных раздумий что-то надломилось у него в затылке. Он был явно чем-то глубоко подавлен, этот полководец, судя по всему, еще недавно — гроза врагов.
Фигура Короля Мечей, призванная нам поведать сразу и о его ратном прошлом, и о безотрадном настоящем, была положена рассказчиком слева от квадрата, напротив Десяти Мечей. И тут же ослепила нас густая пыль сражений, затрубили в ушах трубы, вот уже летают в воздухе обломки копий, сталкиваются конские морды, смешивая переливчатую пену, вот уже мечи то лезвиями, то клинками бьются о клинки и лезвия других мечей, и там, где образующие круг живые враги взлетают над седлами, чтоб опуститься уже не на коней — в могилу, в центре круга виден взмахивающий Дурлинданой паладин Орландо. Мы узнали его — это он нам излагал свою историю, полную терзаний и метаний, надавливая тяжелым как железо пальцем на каждую из карт.
Сейчас он нам указывал на Королеву Мечей. В светловолосой даме, что, окружив себя железными пластинами и острыми клинками, словно поддразнивала всех едва заметной чувственной улыбкой, мы все узнали Анджелику, чародейку, явившуюся из Катая на погибель франкских армий, и не было сомнений: граф Орландо по-прежнему в нее влюблен.
Дальше было пусто; Орландо положил туда Десятку Посохов, и мы увидели, как неохотно расступился лес при приближении героя, как ели ощетинились подобно дикобразам, как мускулистые торсы дубов напряглись, а буки вырвали из почвы корни, дабы преградить ему дорогу. Словно весь лес кричал Орландо:
— Не ходи! Не надо! Зачем ты дезертируешь с усыпанных металлом полей битвы, из царства прерывистости и раздельности, отказываясь от резни, которая тебе по нраву и где ты превосходишь всех в искусстве расчленения и изъятия, зачем рискуешь углубиться в вязкую зеленую природу, меж витков живого неразрывного единства? Лес любви — не место для тебя, Орландо! Ты преследуешь врага, от козней которого не сможешь защититься никаким щитом. Забудь об Анджелике! Возвращайся!
Но Орландо, конечно, не внимал этим предупреждениям, поглощенный лишь одним видением, представленным на карте номер VII, на Колеснице, которую сейчас он положил на стол. Тот мастер, что выписывал сверкающими лаками наши таро, править Колесницей посадил не короля, как в дюжинных колодах, а даму в облачении волшебницы или восточной государыни, державшую поводья двух крылатых белых лошадей. Так рисовало воспаленное воображение Орландо роковой въезд Анджелики в лес, и он преследовал ее, высматривая следы летучих копыт, что легче лапок мотыльков, искал на листьях золотую пыль, подобную пыльце, которую они роняют с крыльев.
Несчастный! Он еще не знал, что в это время в самой чаще нежное и пылкое объятье соединило Анджелику и Медора. Об этом сообщила нам Любовь — томлением, которое художник сумел запечатлеть в глазах влюбленных. (Тут начали мы понимать, что этот паладин с железными ручищами и отрешенным видом с самого начала приберегал для себя лучшие карты всей колоды, предоставляя прочим лепетать о выпавших им испытаниях под звон динариев, чаш, мечей и посохов.)
Орландо начинал осознавать: во влажной глуби женских зарослей находится храм Эроса, где ценятся не те достоинства, которые определяет его Дурлиндана. Избранник Анджелики не принадлежал к числу прославленных командиров, то был паренек из свиты, стройный и кокетливый, как барышня; увеличенный его портрет явила следующая карта — Паж Посохов.
Где же любовники? Где б ни были, слишком эфемерно и неуловимо то вещество, из коего они сотворены, чтобы могли их ухватить железные ручищи паладина. Когда у него не осталось сомнений в том, что все его надежды потерпели крах, Орландо сделал несколько бессмысленных движений — выхватил из ножен меч, ударил шпорами коня, уперся в стремена, — и что-то в нем сломалось, взорвалось, перегорело, расплавилось — внезапно свет его разума погас, и рыцаря объяла тьма.
Мостик из карт, проложенный через квадрат, достигнув противоположной стороны, сомкнувшись с Солнцем. Амур, хорошенький малыш, бежал-парил, неся свет разума Орландо, над землею Франции, которую оспаривали Иноверцы, и над морем, которое могли бы безнаказанно отныне бороздить галеры сарацинов, так как самый доблестный поборник христианства лежал во мгле безумия.
Ряд завершался Силой. Я закрыл глаза. Выше сил моих было смотреть, как лучший рыцарь уподобился слепой стихии — вулканическому извержению или циклону. Как некогда косил ряды магометан он Дурлинданой, так теперь его вившаяся в воздухе дубина не щадила хищников, которые, спасаясь от завоевателей, перебрались с африканских берегов на побережья Каталонии и Прованса, и вскоре нивы, ставшие пустыней там, где он прошел, покрылись бы ковром из рыжих, пестрых и пятнистых шкур кошачьих; не уцелели бы ни осторожный лев, ни длинноногая тигрица, ни пружинистый гепард. Потом дошло бы дело до слонов, носорогов и речных коней — гиппопотамов, и шкуры пахидермов устилали бы все более толстым слоем заскорузлую, иссохшую Европу.
Палец сотрапезника с железной непреклонностью начал все сначала, то есть принялся за нижний ряд, и я увидел (и услышал), глядя на Пятерку Посохов, как переламываются стволы дубов, которые безумец вырывает с корнем, и пожалел, что праздна Дурлиндана, на дерево повешенная и там позабытая (в Семи Мечах), и осудил бессмысленную растрату сил и средств, которая была означена Пятеркой Динариев (добавленною на пустое место).
Рядом с ней рассказчик положил карту Луна. Холодный отраженный свет струится над темною землей. Девушка, на вид помешанная, поднятой рукой касается золотистого небесного серпа, будто перебирая струны арфы, в то время как в другой руке у нее лук с оборванною тетивой: это побежденная планета, пленившая, однако, Землю-победительницу. Орландо ходит по Земле, теперь похожей на Луну.
Положенная следом за Луной таро Безумец в этом смысле была весьма красноречива. Дав выход непомерной ярости и теперь держа дубину на плече как удочку, худой, как щепка, голоштанный оборванец с перьями на голове (а к волосам что только не пристало — пух дроздов, каштановая скорлупа, шипы и черви, сосавшие угасшие мозги, грибы, дубильные орехи, мох и чашелистики), Орландо оказался в хаотичном средоточии всего сущего, в центре квадрата таро и всего мира, на пересечении всех мыслимых порядков.
А что же его здравый смысл? Тройка Чаш напомнила: он заключен в сосуд, хранящийся в Доле Земных Потерь, но, судя по тому, что на таро меж двумя чашами, стоявшими нормально, лежала опрокинутая, может быть, не сохранился он и здесь.
Последние две таро этого ряда уже лежали на столе. Сначала Правосудие — оно уже встречалось нам, над ним фриз со всадником. Знак того, что рыцари Карла Великого шли по следам Орландо, не упускали его из виду, не теряли надежды снова обратить его оружие на службу Здравомыслию и Справедливости.
Значит, эта белокурая вершительница справедливости с весами и мечом — воплощение образа Здравого Смысла, с которым ему, в конечном счете, все равно придется иметь дело? Или это Смысл повествования, скрытый за Случаем, определяющим комбинации таро? А может, это означает: куда б Орландо ни отправился, придет момент, когда его схватят, свяжут и заставят взять назад отринутый им разум?
На последней карте — паладин, Подвешенный за ногу вниз головой. Наконец его лицо спокойно, просветленно, взгляд так ясен, как не был у Орландо даже в пору его рыцарских деяний. Что он говорит? «Оставьте меня так. Я обошел весь свет и понял: мир следует воспринимать наоборот. Тогда все станет ясно».
Повесть о пребывании Астольфа на Луне
О разуме Орландо я хотел бы собрать еще свидетельства, особенно того, кто в возвращении его хозяину усматривал свой долг и возможность испытать свою находчивость и смелость. Мне бы хотелось, чтобы с нами был Астольф. Среди гостей, которые нам ничего пока не рассказали, один был легок как жокей или дух воздуха; он нет-нет да и подскакивал и издавал подобие трелей, будто поразившая всех нас немота необычайно его забавляла. Глядя на него, я понял: это-то как раз и может быть британский рыцарь, и ясно пригласил его начать рассказ, предложив фигуру, с моей точки зрения больше прочих на него похожую, — Рыцаря Посохов на вздыбленном в порыве радости коне. Тот протянул с улыбкой руку, но карту брать не стал, а вместо этого щелчком подбросил. Поколыхавшись в воздухе как листик на ветру, она легла на стол вниз от квадрата.